На острие копья - настоящие сердца. Свежие. От них ещё не пахнет гнилым мясом, кровь только успела свернуться и обветриться.

   Домашний алтарь правителя.

   Аши швыряют на колени перед Хагимой. Ушибленное колено снова вспыхивает болью. Аши всхлипывает, щурится, смотрит Хагиме в лицо и думает о мастере, который ваял эти полные нежные губы, эти невинные глаза... Хагима как живая. Интересно, мастер видел в ней свою подругу? Жену? Дочь?

   Не богиню... Аши не смог бы так: чтобы Дита, к примеру, держала копьё с сердцами убитых людей на нём. Или Шорша. У Аши бы не получилось заставить себя...

   Солдаты стоят у него за спиной тихо, Аши слышит только их сопение и чует пыльный потный запах. Солдаты ждут - и Аши ждёт. Чего?

   Когда отмеченный жрец прикажет вырвать Аши сердце, чтобы наколоть на это копьё? Эта мысль вызывает муторную тоску, даже не страх.

   Тоску.

   Аши думает о матери и сестричках. И о Чонгре - почему-то. И здесь, в этом прекрасном месте, в рукотворном раю, ему вдруг ужасно хочется ещё хоть раз увидеть джунгли.

   Джунгли - живые.

   Чьи-то шаги отдаются в сводах залов, уходящих куда-то в тенистую сень. Аши оглядывается. Видит идущего к Хагиме - к нему - человека, и сразу догадывается: это отмеченный жрец.

   Поверх рубахи и штанов у жреца короткий плащ, белый и алый. Цвета Хагимы. Волосы жреца сбриты; лысая голова - как голый череп. Лицо холодно. Глаза тёмные, зрачки - как ружейные дула. Между бровей - двойной ситох. Особая милость. Отмечен богиней.

   Немолод. Но Хагима даёт ему силу. Жрец - как старый тигр-людоед. Упруг, силён, опасен. Умён.

   Останавливается под аркой. Смотрит на Аши сверху вниз. Взгляд - цепок, на лице - брезгливость.

   Аши молчит. Ждёт, что жрец скажет.

   Жрец жестом приказывает солдатам отойти. Они отходят к двум аркам, ведущим прочь из зала Хагимы, останавливаются поодаль, наблюдают. А жрец подходит ближе. От него пахнет маслом лотоса и - еле заметно - падалью. Жрец тихо говорит:

   - Знаешь, почему ты здесь, пыль с дороги?

   Чтобы что-то выговорить, Аши облизывает сухие губы сухим языком.

   - Нет, - говорит Аши. - Потому что не служу Хагиме?

   Жрец почти без замаха, коротко и сильно пинает его ногой в больное колено. Аши заваливается на пол, не успев уклониться. В его глазах плывут золотые круги в черноте.

   Жрец наклоняется к нему.

   - Ты убил моего младшего сына, обезьяний помёт, - шепчет он с присвистом, как змея. - Он был не старше тебя. Ты помнишь?

   Аши поднимает голову.

   - Нет, - говорит он. - Я - грешник, господин, но я никогда не убивал людей. Это - неправда.

   - Это - правда, - говорит жрец. Аши слышит сдерживаемое бешенство, ненависть в его голосе. - Ты убил моё дитя, воина Хагимы. Мать Смерти сама сказала мне об этом. Ты убил его, сжёг его прах и разметал пепел.

   До Аши вдруг доходит.

   - Вампир... - шепчет он. - Но господин, - говорит он, - ведь твой сын был уже мёртв!

   Жрец снова бьёт его ногой.

   - Мой сын принадлежал Матери Смерти, - говорит жрец с отвращением. - Я отдал моей богине его тленное тело, а она подарила вечность его душе! Не знаю, как тебе удалось, но ты отнял моё дитя и у меня, и у его второй матери. Какие демоны помогали тебе?

   - Я не знаю, - говорит Аши. И думает: "Тадзид". От этого имени, почему-то, проясняется в голове, а мир вокруг становится чётче.

   Лицо жреца дёргает судорога.

   - Ты ведь понимаешь, что заслуживаешь смерти? - говорит жрец и улыбается оскалом тигра-людоеда. Аши понимает. Он даже не может ничего сказать в своё оправдание. Жрец морщится, как от зубной боли. - Я сжёг бы тебя живьём на медной решётке, - говорит он. - Или разрезал бы тебя на части и скормил по кусочкам древесным котам. Но Мать Смерти решила иначе.

   Что? Аши не верит собственному слуху. Он смотрит на жреца. Жрец его ненавидит, жрец жаждет мести, но не смеет нарушить волю своей богини.

   - Ты - чеканщик, - говорит жрец. - Хороший чеканщик. Жене правителя преподнесли сосуд для цветов, украшенный райскими птицами, я знаю - его сделал ты. Эта вещица понравилась ей.

   В душе Аши вспыхивает надежда.

   - Господин, - говорит он, - ты хочешь, чтобы я украсил что-то чеканкой? Боги и духи мне свидетели, - говорит он и облизывает губы, - я могу выбить на любом сосуде и зверя, и птицу. А если госпожа любит цветы...

   - Помолчи, - приказывает жрец с отвращением. - Ты сделаешь то, что тебе прикажут.

   Аши кивает.

   - Конечно, я сделаю, если ты прикажешь чеканку...

   Жрец смотрит на него с непонятным выражением. Злорадства? Торжества?

   - Наша госпожа, - говорит он медленно и веско, - любит цветы. Но на её чашах должны быть и черепа. Гирлянды из мальв и черепов. Ты помнишь.

   Ах, вот что, тут же догадывается Аши. Богиня не хочет получить его тело. Хочет душу? Чаши с черепами? Для крови...

   - Господин, - тихо говорит Аши, - я раньше никогда...

   - О тебе говорили, что ты хороший чеканщик, - говорит жрец. - Мать Смерти выбрала тебя. Она желает вкушать свои лакомства из чаш, сделанных твоей рукой. За это она дарует тебе прощение и службу. Благодари.

   Службу?!

   Аши делает отчаянное усилие и приподнимается. Превозмогая смертельный ужас, заставляет себя сказать:

   - Господин, я не посмею делать чаши для богини. Я не достоин.

   - Сделаешь, если хочешь жить, - бросает жрец. - А если разгневаешь богиню отказом, я отомщу тебе за своего сына. Ты будешь умирать долго и успеешь пожалеть об отказе много раз.

   Я буду умирать долго, думает Аши, но, в конце концов, всё-таки умру и уйду на другой круг бытия. Но если я стану смертепоклонником - не освобожусь никогда. Аши вспоминает саркастическую ухмылку вампира. Ему страшно и больно, очень страшно и очень больно.

   Ему страшно умирать, пережив только восемнадцать дождей. Но есть вещи более ужасные, чем смерть. Вампир, волочащий по дорожной пыли свои кишки, терзающий железными зубами человеческую плоть. Вампир стоит перед глазами Аши, как наяву.

   Облик вампира придаёт Аши мужества.

   Он поднимает голову и смотрит в лицо жрецу.

   - Я... не умею изображать черепа, - говорит он, пытаясь говорить громче. - У меня не получится. Богиня так и так разгневается на меня.

   Жрец пинает Аши ногой под рёбра.

   - Червь земляной, - говорит он гадливо. - Я, я хочу выполнить волю Матери Смерти! И я заставлю тебя сделать то, что она прикажет. Поразмысли до завтрашнего утра - о том, как больно тебе будет, когда мне придётся тебя переубеждать. Богине нужны твои руки - они останутся при тебе. Но богине ни к чему твои ноги - можешь заранее с ними проститься. А сегодня ночью тебя придут убеждать другие слуги Матери Смерти, не я, - и усмехается. Приказывает солдатам. - Отведите его в башню. Заприте до утра там. Если Мать Хагима захочет, он останется в живых до завтра - и завтра я ещё взгляну на него.

   Солдат тянет Аши за верёвку, которой связаны его руки. Аши пытается подняться, не опираясь на горящее колено. Это удаётся с третьей попытки; Аши очень тяжело стоять. Солдаты смеются.

   - О-о, - хмыкает жрец. - У тебя пока есть ноги, чтобы идти. Иди.

   Аши толкают вперёд, и он идёт, хромая, стиснув зубы, чувствуя, как его рубаха пропотела насквозь, не понимая, где пот, а где кровь присохла к телу. Солдаты подгоняют его пинками.

   Башня. Долгая пытка лестницей с крутыми ступенями. Круглый каземат с деревянным настилом на полу и слишком широким зарешёченным окном - не бойница, настоящее окно. Между прутьями решётки не пролезет человек, но легко проберётся нетопырь.

   Нетопыри учуют запах пота и крови издалека. Аши понимает, кого жрец назвал другими слугами Хагимы. Вряд ли твари джунглей и впрямь ей служат, но от человеческой крови они не откажутся. А руки Аши связаны и онемели - ему будет не отогнать кровопийц.