Конечно, моя работа не претендует на совершенство, что-то может быть не получилось, поэтому буду рад, если читатель отправит свои отзывы и замечания по адресу: jojag@yandex.ru

Мы шли по улице, взявшись за руки, без всякой спешки. Тотока на ходу учил меня жизни. Я чувствовал себя очень довольным, потому что мой старший брат вел меня за руку и объяснял разные вещи. И все это он делал вне дома. Дома я самостоятельно учился открывать для себя вещи и устраивать разные штуки, конечно, не обходилось без ошибок, и часто все заканчивалось шлепками. До недавнего времени меня никто не бил. Однако, вскоре все открылось и все только и жили тем, что обсуждали меня, называя злодеем, дьяволом, паршивым бродячим котом. А мне это все было до лампочки.

Если бы я не был уличным пацаном, то я начал бы петь. Петь — это да, здорово. Тотока умел делать кое-что больше кроме пения — свистеть. Но как я не старался подражать ему у меня ничего не выходило. Он успокаивал меня, говоря, что это не важно, что мой рот еще не может выдувать достаточно воздуха. Так как я не мог петь на людях, то начал петь внутри себя. Поначалу это было странно, но затем мне понравилось. Я вспомнил одну мелодию, которую мне пела мама, когда я был очень маленьким.

Она стояла у бака с водой, с какой-то тряпкой на голове от солнца. На ней был передник прикрывающий живот и часами она, погружала руки в воду, пока мыло не превращалось в пену. Затем она выжимала белье и шла к веревке. Вешала все на нее и меняла воду. Все тоже она проделывала со всем бельем. Она занималась стиркой белья дома доктора Фаулхабера, чтобы покрывать расходы в доме. Мама была высока, худая, но очень красивая. Она была очень смуглая с черными гладкими волосами. Когда она их распускала, то они доставали ей до пояса. Но прекраснее всего было, когда она пела, я присаживался рядом и запоминал.

До сегодняшнего дня эта песня навевала на меня непонятную грусть. Тотока толкнул меня. Проснись.

— Что с тобою, Зезé?

— Ничего. Я пел.

— Пел?

— Да.

— В таком случае я, наверное, глухой.

Возможно, я еще не знал, что можно петь внутри? И промолчал. Если я не знаю то, что ему объяснять. Мы дошли до края автодороги Рио-Сан Пабло. Здесь передвигались на всем: грузовиках, автомобилях, телегах и велосипедах.

— Слушай, Зезé, это важно. Вначале хорошо посмотри. Посмотри на одну и другую стороны. Сейчас! Мы бегом пересечем шоссе.

— Тебе было страшно?

Было довольно страшно, но я помотал головой, что нет.

— Давай перейдем снова, вместе. Затем я хочу посмотреть, как ты усвоил. Возвращаемся.

— Теперь ты умеешь переходить один. Ничего не бойся, ведь ты уже мужчина. Мое сердце забилось.

— Теперь. Начинай.

Я побежал со всех ног, почти не дыша. Подождал немного и он дал знак возвращаться.

— Для первого раза, у тебя получилось очень хорошо. Но ты кое-что забыл. Ты должен посмотреть на обе стороны, не едет ли машина. Я же не всегда буду тут стоять, чтобы давать тебе знак. На обратном пути попрактикуемся еще. А сейчас пойдем, я покажу тебе одну вещь. Он взял меня за руку, и мы медленно продолжили путь. Я был впечатлен нашей беседой.

— Тотока.

— Что?

— Возраст разума трудный?

— Что это за глупости?

— Так дядя Эдмундо сказал. Он сказал, что я «скороспелый» и что скоро войду в возраст разума. Но я что-то не чувствую никакой разницы.

— Дядя Эдмундо глупец. Забивает тебе голову всякими вещами.

— Он не глупец. Он ученый. И когда я вырасту, то хочу стать ученым и поэтом и носить галстук бантиком.

— А почему галстук бантиком?

— Потому что никто не может стать поэтом без галстука бантиком. Когда дядя Эдмундо показывал мне портреты поэтов в одном журнале, то все они были в галстуках бантиком.

Зезé, перестань верить во все, что тебе говорят. Дядя Эдмундо на половину «тронутый». И наполовину врун.

— В таком случае он сукин сын?

— Послушай, ты уже получил достаточно трепки за то, что говоришь плохие слова! Дядя Эдмундо не такой. Я сказал «тронутый», полусумасшедший.

— Но ты сказал, что он обманщик.

— Одна вещь не имеет ничего общего с другой.

— А вот имеет. На днях папа разговаривал с доном Северино, с тем, что играет с ним в карты и сказал это о доне Лабонне: «Старый сукин сын врет как черт»… И никто его не побил.

— Взрослые люди, да, могут это говорить, для них это не плохие слова.

Мы сделали паузу.

— Дядя Эдмундо не.… А что такое «тронутый» Тотока?

Он покрутил пальцем у головы.

— Нет, он не такой. Он хороший, он мне все объясняет и за все время только раз меня стукнул и то не сильно.

Тотока даже подпрыгнул.

— Он тебя стукнул? Когда?

— Однажды, когда я очень шалил, Глория отправила меня в дом Диндиньи. Он хотел читать газету и не находил очки. Он искал их, разгневанный. Спросил у Диндиньи и ничего. Оба перевернули дом верх дном. Тогда я сказал ему, что знаю, где они и если даст мне монетку купить шарики, то я ему скажу. Он поискал в своем жилете и достал монету.

— Иди, поищи и тогда получишь.

— Я искал вплоть до корзины с грязным бельем и нашел их. Тогда он обиделся на меня и сказал: «Это ты был, бессовестный». Шлепнул меня по попе и не дал мне монетку.

Тотока рассмеялся.

— Ты идешь к ним, чтобы тебя не били дома, а тебя бьют там. Пойдем быстрее, а то никогда не дойдем.

Я продолжал думать о дяде Эдмундо.

— Тотока, а дети пенсионеры?

— Что за чушь?

— Так дядя Эдмундо ничего не делает и получает деньги. Не работает, а муниципалитет платит ему каждый месяц.

— Ну и что?

— Так дети тоже ничего не делают, едят, спят и берут деньги у своих родителей.

— Пенсионеры разные бывают, Зезé. Пенсионер это тот, кто работал много, у него побелели волосы и теперь он ходит неторопливо как дядя Эдмундо. Давай не будем думать о трудных вопросах. Если тебе нравиться учиться у него, то иди и учись. Но со мной нет. Будь как другие дети. Даже можешь говорить плохие слова, но перестань заполнять голову трудными вопросами. А не то я больше не выйду с тобой.