Жара усиливалась, ремень от ящичка давил на плечо до боли, надо было поменять плечо. Мне хотелось пить, и я пошел попить из крана на рынке.

Я присел на пороге Народной школы, которая скоро должна была меня принять. Поставил ящичек на землю и впал в уныние. Положил голову на колени, как кукла, и остался в таком положении, ничего больше не желая. Затем спрятал лицо между коленями, накрывшись руками. Лучше умереть, чем возвратиться домой, не выполнив задуманного.

Ногой стукнули по моему ящику, и знакомый голос позвал меня:

— Эй, чистильщик, кто спит, тот не заработает деньги!

Я поднял голову, не веря в это. Это был дон Кокито, привратник клуба. Он поставил ногу и прежде всего я прошелся по ней фланелью. Потом смочил ботинок и высушил его. Затем со всей осторожностью начал наносить крем.

— Пожалуйста, вы не могли бы приподнять штанину?

Он выполнил мою просьбу.

— Так ты сегодня чистишь, Зезé?

— Никогда я не нуждался в деньгах как сегодня.

— А как прошел Сочельник.

— Так себе.

Я стукнул щеткой по ящику, и он поменял ногу. Повторил все с начала и затем начал наводить блеск. Когда я закончил, то стукнул по ящику, и он убрал ногу.

— Сколько, Зезé?

— Двести рейсов.

— Почему двести? Все берут четыреста.

— Вот когда я стану опытным чистильщиком, тогда буду брать столько. А сейчас пока нет.

Он вытащил пятьсот рейсов и отдал мне их.

— Вы не хотите заплатить мне после? Я еще ничего не заработал.

— Оставь сдачу себе, сегодня же Рождество. До свидания.

— Счастливых праздников, дон Кокито.

Может быть, он пришел навести блеск на ботинки из-за того, что произошло три дня назад…

Тяжесть денег в кармане меня воодушевило несколько, но ненадолго. Уже было два часа пополудни, люди разговаривали на улицах, и никого. Никого, чтобы хотя бы пыль стереть и бросить несколько монет.

Я остановился у столба на Рио-Сан Пабло и время от времени издавал своим тоненьким голоском:

— Чистим обувь, господин! Почистите обувь, чтобы помочь бедным на Рождество!

Автомобиль богатого остановился рядом. Это была возможность, и я начал кричать, без всякой надежды.

— Подайте монетку, доктор. Хотя бы, чтобы помочь бедным на Рождество.

Сеньора, хорошо одетая, и дети, сидящие позади, смотрели и смотрели на меня. Сеньора вздрогнула.

— Бедный, такой маленький и такой бедненький. Дай ему что-нибудь, Артур.

Мужчина осмотрел меня с недоверием.

— Да это хитрец, из очень смышленых. Решил воспользоваться своим возрастом и днем.

— Хотя бы и так, я подам ему. Подойди сюда, малыш.

Она открыла кошелек и протянула руку в окошко.

— Нет, сеньора, спасибо. Но, я не обманываю. Только те, кто очень нуждаются, работают в Рождество.

Я поднял свой ящичек, повесил его на плечо и медленно пошел. В этот день у меня даже не было сил ненавидеть. Однако дверца машины открылась, и мальчик бросился бежать за мною.

— Возьми, мальчик. Мама просила сказать тебе, что она не думает, что ты обманщик.

Он положил другие пятьсот рейсов в мой карман и, не дожидаясь пока я поблагодарю…. Только и услышал я удаляющийся шум мотора.

Уже прошло четыре часа, а меня все продолжали истязать глаза папы.

Я поискал дорогу назад. Десять тостао[17] было маловато, но возможно в «Нищете и голоде» мне сделают скидку, или позволят заплатить недостающее в другой день.

На углу ограды одна вещь привлекла мое внимание. Это был черный с красным женский чулок. Я наклонился и подобрал его. Просунул в него руку, он был целый. Спрятал чулок в ящик, думая: — «Это будет прекрасная кобра».

Однако рассердился на себя. — «В другой день. Сегодня, ни за что…»

Я шел мимо дома Вильяс-Боас. Дом имел огромный сад и двор, покрытый весь цементом. Серджито катался между деревьями на красивом велосипеде. Прильнув к железной решетке ограды, я следил за ним. Велосипед был весь красный с желтыми и синими лучами. Его металл ослеплял, сильным блеском. Серджито увидел меня и стал все делать напоказ. Мчался, делал повороты, тормозил так, что колеса визжали. Затем он подъехал ко мне.

— Тебе нравится?

— Это самый красивый велосипед в мире.

— Подойди ближе к входу, чтобы лучше разглядеть его. Серджито был того же возраста и в том же классе, что и Тотока.

Мне было стыдно за босые ноги, потому что на нем были лакированные ботинки, белые чулки с красной резинкой. В блеске его ботинок отражалось все. Даже папины глаза стали смотреть на меня через этот блеск. Я сухо сглотнул.

— Что с тобой, Зезе? Ты какой-то странный.

— Ничего. А вблизи он еще красивее. Тебе его подарили на Рождество?

— Да.

Он сошел с велосипеда, чтобы удобнее было разговаривать, и открыл двери.

— Мне надарили много подарков. Граммофон, три костюма, куча книжек со сказками, большую коробку цветных карандашей. Коробку с играми, самолет с пропеллером. Два корабля с белым парусом…

Я склонил голову и вспомнил Ребенка Иисуса, которому нравились, как говорил Тотока, только богатые люди.

— Что с тобой, Зезé?

— Ничего.

— А тебе, много вещей подарили?

Я покачал головой, что нет, говорить я не мог.

— Как, ничего? И вправду, ничего?

— В этом году мы не праздновали дома Рождество. Папа пока еще без работы.

— Это же невозможно! Так значит, у вас не было ни каштанов, ни орехов, ни вина?..

— Только рабанада, что приготовила Диндинья и кофе. Серджито задумался.

— Зезé, если я тебя приглашу, ты согласишься? Я пытался угадать чего он хотел. Но, даже будучи голодным, не имел желания есть.

— Пойдем в дом. Мама тебя накормит. Там столько всего, столько сладостей…

Я не хотел рисковать. В эти дни меня столько раз обижали. Не раз я слышал: — «Разве тебе не сказано было не тащить в дом уличных сопляков?»

— Нет, большое спасибо.

— Хорошо. А если я попрошу маму собрать тебе пакет с каштанами и другими вещами для твоего братика, ты возьмешь его?

— Не могу. Мне нужно закончить работу. Только теперь, Серджио заметил ящик для чистки обуви, на котором я сидел.

— Но никто, же не чистит в Рождество…

— Я проходил целый день и заработал десять тостаос, и то, пять мне дали как милостыню. А мне еще надо заработать в два раза больше.

— Для чего, Зезé?

— Не могу тебе об этом рассказать. Но мне надо много.

Он улыбнулся, у него возникла благородная идея.

— Хочешь начистить мои ботинки? Я дам тебе десять тостаос.

— Нет, не могу. Я не беру с друзей.

— А если я тебе их дам, или скажем так, если я тебе одолжу десять тостаос?

— А могу я задержаться с возвратом долга?

— Как хочешь. Даже можешь вернуть мне потом шариками.

— Если так, то да.

Он засунул руку в карман и дал мне монету.

— Не переживай, мне дали много денег. Моя копилка заполнена.

Я провел рукой по рулю велосипеда.

— Он действительно прекрасный.

— Когда подрастешь и научишься ездить, я дам тебе сделать круг, да?

— Да.

Я бросился бегом, как сумасшедший, к забегаловке «Нищета и голод», тряся ящичком для чистки обуви.

Ворвался как ураган, боясь, что уже будут закрываться.

— Сеньор, у вас еще есть те дорогие сигареты?

Он достал две пачки, когда увидел на моей ладони деньги.

— Это же не для тебя, не так ли, Зезé?

Чей-то голос произнес сзади:

— Что вы говорите! Мальчик в таком возрасте!

Не оборачиваясь, он ответил:

— Вы не знаете клиентов этот типа. Они способны на все.

— Это для папы.

Я чувствовал огромную радость, вертя монеты в ладони.

— Это или это?

— Вы будете лучше знать.

— Я целый день работал, чтобы купить папе этот Рождественский подарок.

— Вот как, Зезé? А он, что тебе подарил?

— Увы, ничего. Вы же знаете, он пока еще без работы.

Он расстроился и в баре все престали говорить.