Глава 7. Песня Лели

Тонкие синие ленты могучей реки Танаис* плели длинные косы своих волн и рьяно мчались по каменной чешуе земной тверди, огибая могучие основания гор. Крошечные капельки ледяным жемчугом падали на раскалённую кожу камней, покрывая её мелкими веснушками. Резвые пташки сновали в небесном океане и рассыпали бисер высоких нот по всей округе. Им вторил шелест вековых деревьев, развивающих шёлк своих листьев в ласковом дыхании ветра. Солнечные зайчики прыгали по металлическому кружеву кольчуг, соскальзывали с рукоятей мечей и заставляли густые ресницы прятать ясные очи возвращающихся в свой лагерь воинов. Цветущая Тара встречала своих защитников, раскрывая широкие объятия и одаривая теплом божественной любви.

Плотный строй дружинников приближался к раскинувшейся на сочной равнине деревушке. Маленькие домики с красивыми двориками, голосистое пение петухов и гул кипящей работы — упоительная сладость для сердец усталых воинов. Осознание того, что они смогли защитить покой и свободу своих братьев, отстоять землю, данную им Богами, согревало души и убеждало в том, что их боевые товарищи не напрасно отдали свои жизни. Навстречу дружине уже бежали миряне, женщины голосили, ребятня ликовала. От этого людского облака отделилась стройная девушка, которая обгоняя ветер, рвалась к горячо любимому витязю. Волот передал поводья своего коня Баровиту и ринулся к синеглазой красавице. Крепкие руки подхватили тонкий стан и закружили в воздухе, словно лёгкое пёрышко утренней пташки. Хрустальные росинки сорвались с пушистых ресниц и покатились по щекам воина.

— Любавушка, — шепнул Бер, проведя рукой по нежной коже девушки, — что же ты плачешь?

— От счастья, свет очей моих, — улыбнулась брюнетка, — от счастья, что вижу тебя.

Война всегда приносит боль, холод и опустошение, но сила духа внуков Тарха, заставила неприятеля бежать, оставляя эти залитые солнцем земли. Теперь воины могли обрести спокойствие и предаться приятным мыслям о возвращении домой. Ликующая толпа окружила дружинников своим вниманием и почётом, сегодня в деревне праздник. Заботливые хозяйки хлопотали у растопленных печей, мужики выносили на улицу столы и лавки, молодые красавицы расстилали расшитые скатерти, а мальчишки восторженно рассматривали резные черены мечей под одобрительные улыбки дружинников.

Жаркие струны небесного светила заливали светлицу просторного терема, два друга вели беседу, ещё раз прокручивая события минувшей битвы, выявляя слабые места своих дружин и отмечая самых умелых воинов. Жалобный скрип прервал разговор, дверь несмело отворилась и явила высокого витязя, из-за широких плеч которого выглядывала стройная девушка. Велибор ухмыльнулся и бросил взгляд в окно, за которым маячил Баровит. Воевода быстро смекнул что к чему и хлопнул друга по плечу:

— Поговори с детьми своими, Демир, а я пока прослежу как приготовления идут.

Тот в ответ лишь вздохнул и окинул взором переминающихся с ноги на ногу дружинников. Дверь вновь скрипнула и брат с сестрой остались наедине с отцом. Тонкие ладони легли на плечи воина, а большие голубые глаза буравили родителя. Волот был очень серьёзен и не решался заговорить первым. Демир знал, что такими его дети становились лишь в особенных случаях. В решающие моменты, очень важные для них, брат с сестрой превращались в одно целое, словно читая мысли друг друга, и случалось это не только во время сражений. Отец догадывался для решения какого вопроса его сыну так сильно нужна поддержка Умилы, это было неизбежно и это сулило хлопоты.

— Чего пришли? — вздохнул воевода.

— Отец, — загремел голос витязя, — я решил жениться и прошу тебя идти со мной… свататься.

— Да, уж, — буркнул Демир. — В Камуле красивых девок для тебя не нашлось.

— Боги любовь даруют, — решительно продолжал парень, — и только им ведомо кто, где и как её встретит.

— Тятенька, — пролепетала Умила, — сам же говорил, что любовь отвергать нельзя. А Любава—девка ладненькая со взором ласковым, да сердцем добрым.

— Ишь ты, — ухмыльнулся отец и кивнул в сторону окна. — Знаю я бедолагу одного со взором ласковым и сердцем добрым, давно я ему уже согласие родительское дал, да вот только люба его носом всё вертит.

Златовласая закатила глаза, поджала губы и спряталась за спину брата, но слова, так вертевшиеся на языке всё же сорвались с пухлых губ и еле слышно завибрировали в воздухе:

— Ничего ты, тятька, не понимаешь.

— Куда ж мне? — расхохотался воевода.

— Бать, а давай обо мне сначала, — вернулся к разговору Волот.

— Давай, — насупился Демир. — С того начнём, что ты токмо месяц как знаешь девку эту.

— Что с того? — нахмурился сын.

Золотые локоны вновь легли на широкое плечо воина, и хитрый взгляд упал на отца, отчего воеводе сразу стало не по себе.

— Тятенька, — улыбнулась девушка, — а сколько ты с матушкой нашей знаком был, прежде чем её замуж звать?

Воспоминания минувших лет никогда не отпускали сердце умелого воина, жили в нём вечно и хранили память о самой любимой женщине, что подарила ему не только шесть лет счастья, но и двоих прекрасных детей.

— В Хамбалык я тогда прибыл по приказу Великого Князя, — дрогнувшим голосом шепнул Демир. — Пошёл в храм Роду поклониться, там увидал создание неземное, что требу Творцу возносило. Неделю я за ней хвостом ходил, а на Купала* замуж позвал,.. она пошла за меня, я тогда в счастье своё сам не верил.

Воевода сжал кулак и закрыл глаза, тоска колкой метелью окутала сердце, не излечило маетную душу время, лишь заставило жить дальше с этой болью.

— А через срок положенный Волот появился, — улыбнулся воин, пересилив печаль свою, и бросил взор на сына. — Народился кабанярой, мать с тобой от зари до зари мучилась, думала лопнет.

— Так было в кого кабанярой народиться, — пробурчал Бер, смерив взглядом отца.

— Значит, идём? — радостно взвизгнула Умила.

— А коли родители не пустят её? Единственная дочь, как она стариков одних оставит? Камул вона где, плыть до него надо, — вздохнул Демир.

— С собой возьмём, — нашёлся Волот, — увезём в Камул. Родителей Любавиных к жизни городской приладим. Отец её счетоводом в Крыму был.

— Да, — закатил глаза воевода, — нужен нам такой человек очень. Мы-то с Главешем без такого сами деньгу не сосчитаем.

— Мать Любавина— знахарка сильная, — выпалила Умила. — В Камуле с тех пор как матушки не стало нашей, таких знахарей нет. Горожане к волхву со всякой бедой идут, а он один и стар уже, ему помощник, ой, как нужен.

— Поселим мы где их, пока свадьбу не сыграем? — прищурился отец.

— Так здесь сыграем, — предложил сын.

— Ага, нам отплывать надобно, — загремел воевода. — Мы Уласу подсобили, осман прогнали. Все домой воротиться хотят. А к свадьбе месяц готовиться будете.

— Не уж толь, к свадьбе месяц готовиться станем? — возмутилась омуженка. — Зачем так долго? Вы с матушкой как быстро сыграли?

Демир замялся, нахмурился, не решался об этом с детьми своими говорить, но вздохнув, выдавил из себя:

— Давно это было, да и проще. Коли сердце дрогнуло и жизнь друг без друга не мила боле, то в ночь на Купала обряд и вершили. Наутро я Аделю в родительский дом женой уже привёл. Благословение их я загодя получил. За неделю я со своими дружинными братьями терем нам срубил в Камуле, службу я там воинскую уже нёс. Столько лет прошло, а тот день, когда в Камул привёз её, да как она котёнка вперёд себя в дом пустила, помню, словно вчера это было… Для счастья гулянка на весь град не нужна, счастье тишину любит. Это сейчас многие стали христианство принимать, венчание, посты и дребедень всякая. На их манер и наши обряды меняться начали, все готовятся к чему-то, молодых мучают, пируют два дня. Я бы по старинке поступил, токмо, не думаю, что Любавины родители на такое согласятся. Поэтому придётся их селить куда-то. Куда?

— Так у меня их и поселим, батый, — неожиданно возник голос.

Воевода повернулся и увидал ученика своего в окне. Он не был удивлён, потому как эта троица с детства вместе везде была, да и Баровит ему близок, словно сын родной.

— Терем мой всё равно пустует, — продолжал кареглазый, — а я пока у родителей потеснюсь.

— Или с нами поживёшь, — улыбнулась Умила, — у нас места много.