Ну, что за отпетая банда! Мне хочется отвести взгляд от этого кавардака на пирсе, словно все мое внимание поглощено процессом швартовки, но словно по принуждению я буквально сверлю взглядом членов Комитета по встрече.

Корреспондент Маркс тоже явился. Господин Маркс держит себя так же важно, как и господин Кресс. «Крепыш Маркс», – это человек без шеи, который выглядит так, словно его голова растет прямо из шеи. Этот до мозга костей нацист, в основе своей лишь грязная свинья. Когда он сидел за своей пишущей машинкой на террасе в Пен Авеле, смотря через пирамидальные туевые заросли на линию горизонта, с бокалом хереса в руке, то являл собой этакого карикатурного божка.

Можно видеть, как он постигает вдохновение и словно в оргазме переживает поэтические муки.

Красавчик Керпа, наш кинооператор, отсутствует. Толстяк Мёртельбауэр тоже.

«Где другие?» кричу через открытую пока еще двухметровую полосу воды.

«Все в командировке – длительной командировке!» кричат мне в ответ. Старик слышит все это. Наши взгляды встречаются.

«Что же это за …», спрашиваю себя.

Когда мы подходим к стенке на метр ближе, радист заговорщицким тоном сообщает: «Опасность высадки десанта союзников!»

«Как раз здесь», бормочет Старик и насмешливо кривит губы. Затем рычит: «Благородный краб на блузке – трудно поверить!»

Следую его взгляду. М-да, и в самом деле на пирсе стоит какая-то одетая в серую полевую форму с приколотым партийным значком грудастая дама.

«Может она из службы занятости?» обращаюсь к Старику. Кинув на меня злобный взгляд, тот произносит нечто похожее на: «Кто его знает?».

Среди людей в голубой униформе я вдруг различаю еще одного в сером полевом мундире и наутюженных бриджах: не армеец, а некто с серебряным черепом на фуражке. Во мне поднимается волна негодования. Итак, нас уже встречает еще и эта сволочь на причале! Стоит, расставив ноги, а обе руки сложив на своем члене так, словно по примеру своего великого фюрера, хочет вдвойне его защитить.

Наблюдаю за Стариком. Он тоже увидел офицера СД, делает глубокомысленное лицо и скребет пятерней бороду.

Когда музыка немного стихает, слышу, как кто-то сзади меня произносит: «По полной программе!»

«Полное дерьмо, ты это подразумеваешь?» следует чей-то ответ.

СЕН-НАЗЕР

Наконец-то! Лодка прочно пришвартована носовыми и кормовыми швартовами и вот теперь-то и начинается главный ритуал.

Командир бригады выступил вперед, набрал воздуху и прорычал: «Мы приветствуем наших товарищей с подлодки U96! Нашим товарищам с подлодки U96 – троекратное УРА!»

Раскатистое «УР-Р-Р-Р-А!!!» троекратно пронеслось по причалу. Офицеры на пирсе приложили руки к козырькам фуражек. Старик резко бросил руку к козырьку фуражки в ответном приветствии и с вызовом, пристально, посмотрел на дамские вуальки.

1-й Вахтофицер дважды коротко просвистел: «Вольно!».

Командир приказывает в центральный пост: «Лодка пришвартована! Машины – стоп! Приветствие на овердек!».

1-й Вахтофицер и старпом докладывают командиру: «Первый дивизион к приветствию построен!» – «Машинный и технический персонал к приветствию построены!».

Старик смотрит так, словно окидывает взглядом своих людей, на самом же деле он слегка улыбается каждому из них. Затем отходит немного в сторону, словно проходя по узкой палубе лодки, и командует: «Экипаж – смирно! Равнение – направо!».

Командир бригады балансирует на сходне, а затем поднимается по скобам на рубку. Командир небрежно рапортует: «Докладываю. Подлодка U96 вернулась из боевого похода!»

Комбриг сухопар и поджар. На мундире у него Железный Крест второй степени. Навряд ли он заработал эту награду в бою, хотя и командовал когда-то лодкой, ведь все считают его любимчиком Деница. Говорят, что когда он в перископ увидел свой первый транспорт, то даже заплакал от волнения. Не просто для человека с таким низким военным уровнем найти правильный тон в общении с нашим командиром. Иногда он производит впечатление дебила из-за своей неуверенности.

Наконец сходни позади, и я ощущаю под ногами твердую землю. Но что это со мной? Чувствую ватную слабость в коленках и прилагаю усилия, чтобы удержаться на подкашивающихся ногах. Вместо того, чтобы двигаться, чувствую себя словно боксер после нокаута.

Рекой льется шампанское и как всегда: ликованье, суматоха, море радости. Тут уж волей-неволей приходится натягивать на лицо улыбку. Двигаюсь как заведенный на механически переставляемых ногах.

В этот момент слышу, как комбриг обращается к Старику: «Командующий назначил Вас командиром 9-й флотилии!».

Эти слова заставляют меня обернуться к командирам. Не ослышался ли я? Старику придется сменить место службы?

Старик стоит остолбенев. Он выглядит так всегда, когда чем-то озадачен и точно не знает какую мину изобразить на лице. Он стоит так словно манекен и непонимающе смотрит на комбрига. Придется мне внести движение в эту немую сцену. Быстро пробираюсь между занятыми швартовами матросами, которые заблокировали проход и выплываю справа от Старика со словами: «Я вас поздравляю!».

Командир бригады одаривает Старика покровительственной ухмылкой, отдает честь и возвращается обратно к группе офицеров штаба бригады стоящих перед сходнями. Оставшись наедине со Стариком, обращаюсь к нему: « Тебе выпал шанс сберечь себя для потомков. Начальству придется выставлять после войны парочку таких жеребцов как ты на расплод!».

Старик все еще выглядит смущенным и растерянным. Хорошо представляю какие чувства борются сейчас в Старике: прощание с лодкой, прощание с экипажем. К тому же служба в качестве столоначальника – это такая обыденность, над которой он всегда издевался. Однако, с другой стороны, это так же и реальный шанс не попасть в галерею героев–подводников в черной рамке, а пережить худо-бедно это лихолетье. В таком случае, этот приход станет его последней швартовкой. И, возможно, это как раз то, что и смущает Старика.

Приходится пожимать руки – десятки рук. Тут же ко мне подходит Кресс и не протягивая свои клешни выпаливает: «Вас вызывают в Берлин. И как можно быстрее.»

«Как можно быстрее? В Берлин? Как это понимать?»

господин обер-лейтенант Кресс вдруг начал яростно кивать кому-то в Комитете по встрече и даже подмигивать. Как только он закончил, то одарив меня сардонической улыбкой произнес: «Вас ожидали назад неделей раньше».

- Ну и что?

- Вы должны были явиться в Берлин в установленные сроки.

- А когда это должно было быть?

- Четыре дня тому назад.

- Звучит довольно таинственно!

Болтун с имперского радио пожал плечами, а затем, после очередных моих рукопожатий с встречающими, протрещал: «На доклад к Рейхсминистру доктору Геббельсу!».

Новость прозвучала для меня как гром с ясного неба. «Но уже прошло тринадцать дней!» шепчу я себе под нос и злобно смотрю на Кресса. Во мне вдруг прозвучало: «Высшая боевая готовность!» – главное не допустить сейчас никакой ошибки.!

- Я привез с собой много материала и его надо еще упорядочить.

- В подобных случаях мы работаем по ночам, – тут же парирует Кресс, – а то, что готово, возьмите сразу с собой. Вы и без того поедете в качестве нашего курьера. Лучше всего передайте мне ваши фотопленки.… Кстати, Вы уже сделали фотографии?

- Фотографии? – восклицаю удивленно, понимая в то же время, что как только этот хитрован заполучит мои пленки в свои лапы, я тут же лишусь и пленок и фотографий.

- Да, парочка моментальных снимков есть. А пленки еще на лодке в моих шмотках.

Отвечаю уверенно, чтобы показать, что не намерен более продолжать этот разговор, – Думаю, будет лучше, если я передам их нашему лаборанту. Ему нужна, кстати, и дополнительная информация по ним.

Тут мне приходится разыгрывать роль человека обалдевшего от встречи с землей и от той новости, что мне только что сообщили.

- Вас вызывают туда срочно. Вы слышите: сроч-но!!! – цедит репортер сквозь зубы и делает строгий вид.