Его перебивает младший сержант Медведев:

— Знаете, у нас ни одной противотанковой, одни лимонки, швыряем, а они как орехи отскакивают. Мне бы бутылку КС, и я бы его точно, товарищ лейтенант, честное слово.

— Да закройся ты, — покрывает бас Романченко. — Я чувствую, не удержаться. Приказываю по одному отходить к реке. Слышу, кто-то кричит:

— Тося! Тося! Тосенька! Помоги!

— Это повар Шустов орал, — ввёртывает новичок Ромейко (ему на вид лет 15).

— Тося вскочила и побежала к нему… Га-ак!.. И всё.

— Насмерть?

— Мне кажется, насмерть.

— Нет, она жива осталась, — убеждённо заявляет Медведев, — я сам видел.

— А чего ж не подползли к ней?

— Нельзя было, — сокрушённо говорит Романченко, — она к левофланговому побежала, а «Тигр» нас отрезал и не жалеет снарядов на человека. Четверых уложил, я и скомандовал: слева по одному к реке и в камыши. Вот.

Виктор Кожин сидит за столом у лампы и, не мигая, смотрит на косое коптящее пламя.

К полуночи все до единого человека собраны на подступах к окраине города. Пойдут в бой 45 разведчиков и среди них 6 офицеров.

Задача: 1) во что бы то ни стало зацепиться за каменные строения города и 2) найти Тосю Прожерину живую или мёртвую.

— Иначе, — сказал генерал, — позор всему вашему батальону, а Романченко — под суд.

К рассвету сапёры сделали мостки. По мосткам бегут разведчики. У Медведева и у Ромейко на поясе болтается по противотанковой гранате. Рассвело. С диким посвистом и криком вбежали на высотку и начали короткими перебежками продвигаться к строениям. Появился «тигр» и смело шёл совсем близко от правого фланга, наводя орудие на мостки. Бросил гранату Ромейко и промахнулся. Медведев плюнул на руку, встал, швырнул и лёг. Попал. Заклинило башню. Танк повернулся в их сторону, но мальчики исчезли. Увидел я их минутой позже у каменного забора с ватниками в руках. Потом на броне танка мелькнули две фигуры, и мотор танка заглох. Они ватниками заткнули огромные, смотрящие в небо выхлопные трубы.

… Мы уже зацепились, и бой шёл меж каменных домиков.

— Тося! — послышался голос Романченко, и он появился у забора с Тосей на руках. Навстречу ему мчался Кожин огромными нечеловеческими прыжками, он схватил Тосю и побежал вниз к реке, где у него приняли её санитары.

— Скорее её туда, скорее, — проговорил он и бросился догонять цепи автоматчиков.

Тося была жива и в полном сознании. На её теле было три раны.

Она отползла к забору, взяла немецкую винтовку, патроны и всю ночь не смыкая глаз, пролежала под каменной стеной в 5–6 метрах от немецкого окопа, каждую минуту готовая принять последний бой. С винтовкой в руках, вконец обессиленную нашёл Тосю Пётр Романченко. Старший лейтенант Гамбурцев, командир боевой группы, увидев Тосю в окружении, выстрелил в неё из пистолета. Тося потом сказала, что Гамбурцев промахнулся. Все знали, что он на 40 шагов клал пули в пулю. Он впервые радовался, что промахнулся. Только Саша Идельчик обработал ей раны и извлёк два осколка и из левой руки — одну пулю. Он промахнулся, но не совсем.

Тося Прожерина больше года пролежала в госпитале. Её наградили орденом Отечественной Войны 1 степени. Сейчас она живёт и работает в городе Свердловске. Только вот ногу ей пришлось ампутировать.

Долго в боевом строю нашего батальона ходил бывший немецкий танк «тигр», ныне тяжёлый танк мотоциклетного батальона «Тося Прожерина».

Каменец-Подольск взяли с ходу, и немцы пытаются вернуть потерянное.

Все, кто может держать оружие — в строй, оборонять турецкий мост — ключ к городу. Отбиты три атаки.

На турецком мосту на партсобрании меня принимают в члены ВКП/б/.

Вечером прохожу партийное бюро.

Пришёл приказ: непрерывными диверсиями мешать отходу немцев.

Андрюша Родионов и Борис Тыкочиров идут на задание.

Ночь. Провожу их через турецкий мост. Борис идёт охотиться на автомобильную дорогу, а Андрейка должен взорвать и сжечь большой деревянный мост. У каждого по 3 разведчика и 4 сапёра.

Андрейка идёт и мурлычит:

— Ростов-город, Ростов-дон, — тьфу ты, привязалась одна мелодия! — и с цыганским надрывом. — Давай пожмём друг другу руки.

Все останавливаются. Прощаемся. Родионов крепко жмёт мне руку и тоном отца благородного семейства:

— Не плачь, детонька, сам и не позволяй майору. Заверь от моего имени Верховное Главнокомандование, что мой мостик, как одуванчик, весь будет в воздухе.

Борька полез целоваться. Ну что ж, поцелуемся. Всё… Ушли… Уже и шагов не слышно…

Так и не вернулись мальчики с этого задания. Только через три дня мы узнали, что мост всё-таки взорван.

7 апреля 1944 года в районе Констанцы Каменец-Подольской области тяжело ранило Васю Лысикова. Недаром нос его всегда покрывался испариной. У него оказалось очень плохое сердце. Он быстро обмяк. Его спрятали в погребе, а через час его нашли там немцы.

Танкистов убивали сразу. Он сказал, что он пехотинец, и погоны на счастье у него оказались пехотные. С ним обошлись очень деликатно. Положили на чистую постель, доктор немецкий перебинтовал его, накормили, он стал чувствовать себя лучше, а на следующий день немцам надо было ехать дальше на запад. Они аккуратно с матрацем вывезли его на околицу и там одним выстрелом прикончили, чтобы… не мучился.

А Фели? Фели Модатова, видимо, так и не знает, что случилось с её Васей. Она, может быть, даже думает, что он перестал ей писать?

Если вы будете в Ереване и вам придётся пройти по улице Спандаряна, то зайдите в дом № 78, может быть, она там до сих пор живёт. Расскажите ей. Пусть знает.

Бугач уже Западная Украина. Это карусель, а не война. Наши докладывают, что окружили немцев, немцы докладывают, что окружили наших. Я десять суток не снимаю немецкую форму, у меня 8 бойцов в немецкой одежде. Это не «коварные методы», а пожар в дезкамере и отсутствие тылов. По два раза в сутки посылают на задания. Чуть было свои не ухлопали из-за проклятой одежды. Снаряды летят со всех сторон, и я убеждаюсь, что под своими снарядами лежать ещё противнее, чем под немецкими.

Что это за война, когда в течение 10 дней нельзя разобрать, в какой стороне фронт! А тут ещё вши кусаются как леопарды. Младший сержант Медведев называет их «автоматчиками».

Немцы ведут себя явно неприлично. Атакуют на узком участке 18–20 танками и среди них «тигры». Наши решают преподать им урок хорошего тона.

На поле выходят три новеньких «Иосиф Сталин», они только вчера пробрались к нам, а на флангах самоходки.

Наконец мы увидели, какого цвета дым при взрыве «тигра».

— А!!! Оказывается, и вы умеете ползать задом с продырявленным черепом!

Всё притихло, как будто война окончилась. Откатились немцы. Отошли и мы к линии хуторов, а на наше место пришла матушка-пехота.

Прожариваем одежду, моемся и меняем бельё. Окружающие смотрят на нас с завистью. Ещё холодно, но проделываем это прямо в поле. Чистые и подтянутые ходим как на дипломатическом приёме.

Молодая полька приглашает в хату. Мы бы и так вошли, но с приглашением даже приятнее. Оказывается, сегодня 9 апреля, воскресенье, первый день польской пасхи. Садимся к столу. Вечереет. Надо скорее подзакусить. Свет зажигать нельзя.

Выставляю охранение, бойцы ложатся спать, а я сижу у входа в дом и беседую с молодой полькой. Она тихо рассказывает мне про Барановичи, где ей приходилось работать на текстильной фабрике. Зовут её Мария. Я любуюсь смоляно чёрным небом с ярко высвеченными звёздами, огоньками ракет, вспыхивающих не горизонте и их отражением в тяжело грустных глазах Марии.

Старуха не спит и то и дело её голова высовывается из двери. Она с опаской поглядывает на меня и спрашивает дочь, распевая:

— Не стржилят, Мария?

Будто ей не слышно, стреляют, или нет. Странный народ эти пожилые женщины. Она спрашивала так раз 10 и наконец накаркала.