Конечно, люди жили по-разному. У каждого своя жизнь, кто-то жил побогаче, кто-то победнее. Но, можно было смело идти к соседу и просить десятку до получки. Сосед давал в долг, и не мучился потом бессонницей. И не угрызался по очереди женой и тещей, “А вернет ли должник деньги?!”. Социализм был, конечно, не рай. Но Викторин, теперь живя в СССР, чувствовал в душе покой. “А там, в будущем” - вспоминая свою жизнь в новой “демократической” России, где так много было неотступной и аморальной рекламы, где магазины были полны товаров, с десятками сортов как бы колбасы, жил как человек, потерявший нечто неосязаемое, но очень важное. Что нельзя взять руками. Это можно понимать сердцем. В СССР люди жили, имея идею. Пусть каждый гражданин понимал идею по-разному, и видел разные пути ее реализации. Но она была. Народ-победитель хотел построить сказку - чтобы все люди жили хорошо. Разные люди - плохие и хорошие, способные, талантливые, и не очень, сильные и слабые. И чтобы был мир во всем мире. Это в характере русского, а теперь и советского человека. Во время “демократии, свободы и равноправия” не было сказки, была безжалостная борьба за выживание. Но хватит о больше грустном, а может и веселом для кого-то.

На перекидном календаре, куда обычно Брежнев записывал планы и впечатления от прошедшего дня, появилось несколько строчек: ” Посетить Юру, и встретиться с Байбаковым. Поставить на Бюро вопрос о новых членах и кандидатах (Байбакова в члены, Лигачев, Рыжков, Примаков в кандидаты). Переговорить с Пономаревым о новых отношениях со странами народной демократии, и снизить безвозмездную помощь. Переговорить с Устиновым и посетить коллегию Минобороны. Заказать, новый костюм, похудел. И сказать, что бы поменяли воду в кабинете”. Планы и проблемы были у Генерального секретаря, но были они и у простых тружеников. Проблемы есть у каждого. Были трудности и у работников торговли.

После известных событий в магазине Љ54 в семье Лозинской Мары Аркадьевны наступил “траур”. Рухнуло все материальное благополучие семьи. Мара Аркадьевна была уволена, с формулировкой “за дискредитацию и халатность”, практически с “волчьим билетом”. Ее вызвали в Октябрьский райком партии, и исключили из партии. А это уже конец всем жизненным перспективам. Мира обзвонила всех родственников и знакомых. Многие просто отказались говорить с ней, все почему-то или срочно заболели, или не оказались дома. Хороший знакомый - зам. начальника ОБХСС района, давно и прочно “курировавший” ее магазин, подполковник Подьячий разговаривал грубо, хамил и угрожал. Проклятый “гой” грозился лишить жизни, если она хоть слово вякнет по поводу их прошлых “деловых” отношений. А самый близкий родственник, дядя Моисей слезно просил племянницу помнить о ее трех двоюродных сестрах, и двух племянниках, которые тоже работают в области коммерции. Напомнил, что именно он устроил ее на столь прекрасное место директора. А что так вышло наперекосяк - так это не его вина. Просил ни в коем случае не упоминать их родство на допросах у следователя. Если, не дай Яхве, таковые будут. А в конце посоветовал сходить в синагогу, может, что мудрый раввин Леви Гершон посоветует. Поэтому ничего удивительного, что в субботний октябрьский день, Мира, теперь уже не скрываясь, открыто пошла в Хоральную синагогу. Что сиротливо, и как-то почти незаметно существовала в Спасоглинищевском Большом переулке, все годы советской власти. Паучок - звезда Давида, казалось, говорил мимо идущим людям, - “Нате, глядите, какой я маленький, нет совсем меня. Ну, почти нет”. И в эту субботу служба в синагоге шла своим чередом, правда народу было очень много, последние события всколыхнули мирную заводь маленького сообщества. Черная, кудрявая, с проседью по краям борода Леви упрямо топорщилась вверх, руки привычно сжимали свиток Торы.

Святые слова, дарованные самим Яхве его народу, привычно воспламеняли душу непоколебимой верой в милость Бога к своему народу. Леви, раскачиваясь вперед-назад благоговейно читал:

“Исаак окликнул Авраама:

- Отец!

- Да, сынок?- отозвался Авраам.

Тот спросил:

- У нас есть и огниво, и дрова, но где ягненок для всесожжения?

- Сынок, - сказал ему Авраам, - Бог видит, где ягненок для всесожжения!”

Благообразное лицо в обрамлении ниспадающий вьющихся черных пейс светилось верой, как ярко горевший семисвечник. Леви даже сквозь прикрытые глаза видел, сколько народа собралось сегодня, чувствовал царившее в зале напряжение.

” - Да, что-то случилось. Опять Яхве испытывает свой народ. Но даже если надо будет, как праотец Авраам не побоялся принести в жертву Богу единственного сына, народ его будет верен Яхве. Будет верен, как и их предки на протяжении веков. Что и сохранило его многострадальный народ от исчезновения, что помогло выжить на протяжении тысячелетий. И даже в этой непредсказуемой стране они тоже выжили, благодаря тому же - вере в милость Всемогущего и исполнение его Закона - Торы. Да, и в это непростое время - “Яхве ирэ” - Бог усмотрит. Надо будет сказать общине, что бы щедрее жертвовали на нужды синагоги”

В этом году, как в прочем и всегда после служения раздавалась маца. Все брали, кому, сколько надо, но что поделать, много еще нуждающихся в “природном” народном хлебе. Лозинская с трудом дождалась окончания службы, мысли путались. Сердце сжималось, и покалывало, неприятно в левом боку. Вчера получила письмо от любимого, единственного сына Аркаши. Вот ведь горе какое. Она утерла платком набежавшие слезы, тело опять содрогнулось в беззвучном рыдании. В Армии сыночка забрали, в стройбат.

Пишет: ” Мама, дорогая! Ради всего, что у нас есть, забери меня отсюда! Заплати кому надо, сколько угодно, только забери…” Тело опять сотряслось, слезы текли неудержимо, платок уже совсем промок - как бы не пришлось выбрасывать. ” …меня заставляют мотать вонючие тряпки - портянки, я уже стер ноги. Кормят отбросами - картошкой и перловкой - здесь ее называют “дробью”. Сплошное месиво, эту еду могут есть только гои и свиньи…” Это каторга. А ведь он еще и не принял присяги. “…потом, как говорят, молодые солдаты, их здесь называют “салабоны” - будет хуже. Когда придут в “роту”, там их начнут “воспитывать” “деды”. А в моей роте много “зверей” - дедов из Дагестана. Эти особенно любят “чморить” первогодков. Мама купи мне медсправку, освобождение, но забери, иначе я не доживу до “дембеля” - умру, или сбегу…”

Горючая слеза, размазывая французскую тушь, опять предательски заскользила по правой щеке. Мара Аркадьевна подняла красивые, маслянистые черные глаза, - “Вся надежда на тебя, Яхве!”. В конце служения она подошла к раввину. Гершон слушал ее в пол-уха, - братья из Иерусалима прислали письмо. Напомнили о долге перед народом и страной - главное исполнять волю Яхве. Весь народ снова должен собраться на благословенной, избранной для них земле Палестины. Что-то в последнее время уменьшился поток репатриантов из Москвы. В чем недоработка?

Лозинская продолжала, всхлипывая, говорить:

- Вся надежда только на вас, уважаемый ребе Леви! только на вас! Что мне делать? Ой, что мне делать!

Раввин взял в руки ладонь Мары, - “горе матери, конечно, - горе не для каждого”. Но напомнил о праотце Аврааме, о других праведниках. Пришлось сказать о долге перед своим народом и о воле Божьей. О воле, чтобы весь народ Израилев жил в избранной земле - Палестине. Да и сын будет служить на “своей” земле, защищать свое государство. И братья не оставят ее в беде, получит “кош” - и бесплатное, (почти бесплатное) жилье и работу. Мара благодарно кивая, положила что-то в ладонь Гершона - ребе увидел фиолетовый “четвертной”. Раввин вздохнув, быстро убрал купюру в карман. “Могла бы дать и побольше”, - сварливо подумал он, - “ведь деньги не мне дает - Богу”. Обернулся, хотел дать вдове мацу. Но оказалось, её уже нет - вся кончилась. Раввин опять вздохнул, извинился перед несчастной вдовой, и вежливо проводил её до выхода, попрощался. Синагога почти опустела, в животе заурчало громко и простестующе.

“Пора домой. Устал. Ах да, насчет мацы… Ну что ж, надо сообщить братьям в Иерусалим, пусть пришлют еще - у них тоже перед нами свой долг”, - почесал большой шелушащийся нос, выдернул из ноздри жесткий иссиня-черный волос. Сладко кольнуло в носу. Чихнул, смахнул непрошенную слезу.