В одиннадцать минут седьмого зазвонил телефон. Фрина сняла трубку и услышала чье-то дыхание.

— Фрина Фишер слушает.

— О, Фрина, что мне делать? — воскликнул обезумевший голос.

— Ты должен вылезти из гардероба, в котором сейчас прячешься, и пойти со мной в полицию, — рассудительно заметила Фрина.

Трубка охнула:

— О нет, я не могу, они все узнают!

— Узнают что?

— Про Бернарда. Они про него узнают. О, Фрина!

— Так, Чарльз, поменьше стонов, побольше информации. Что они узнают? Где ты? Ты понимаешь, что твоя мать бьется в истерике?

— Ничего ей не сделается, она всегда такая, — легкомысленно заявил Чарльз. — Я в безопасности. За меня не беспокойся.

— И не думаю, — откровенно призналась Фрина. — Ты где?

— Прячусь, — сказал Чарльз.

— Да-да, это я уже поняла! — вспылила Фрина. — Так что насчет Бернарда?

— Он был… он… ой нет, я не могу…

На этом связь прервалась. Фрина подождала еще немного, а затем повесила трубку.

— Ну так что, мисс, это был господин Фриман? — поинтересовалась Дот. — Вы наденете это павлинье платье?

— Нет, не хочу быть слишком заметной в клубе. Лучше темно-синий костюм и шляпка-клоше. Это действительно был Чарльз, похоже, он все еще паникует, но он на это мастер. Он сказал, что полиция узнает про него и Бернарда, а если учесть, что рассказала мне эта злючка-горничная, боюсь, этот Бернард был э-э… очень близок с Чарльзом. Что, несомненно, дает этому плутишке мотив. Какая банальность! Впрочем, не обращай внимания. Дай-ка мне работу Перси Грейнджера[15] о джазе и оставь меня на волю судьбы.

Фрина быстро пробежала глазами ученый трактат, сообщавший, что джаз изначально назывался «джэс», а до этого — «джэзм» или «джизм»[16]; последний термин господин Грейнджер обсуждать отказывался, однако сексуальная подоплека этой музыки была очевидна. Церковники и добродетельные матери-католички, возможно, были правы, объявляя джаз негритянской музыкой, полной темных страстей и дикого грохота африканских барабанов. Джаз, как сообщал Фрине сведущий в этом деле Грейнджер, это истинно народный стиль — соединение европейской духовой гармонической конструкции с африканскими пентатонными напевами. И поэтому, утверждал Грейнджер, он уникален и должен поощряться.

Похоже, в своем мнении он был одинок. Фрина завела граммофон, поставила «Диппермаус блюз» и вслушалась. Да, она тоже ощутила это. В пентатонной гамме отсутствовали третья и седьмая ноты гаммы европейской, а выходцы из Африки, пытаясь приспособить свою музыку к этой новой гамме, не знали точно, какую ноту вставить, из-за этого блюз и получил свое неповторимое звучание. Фрина почувствовала удовлетворение от собственной образованности. В школьные годы ей пришлось напряженно бороться, чтобы не посещать уроки фортепиано, как полагалось всем хорошим девочкам, поскольку она твердо решила быть плохой девочкой; теперь же она об этом жалела. Возможно, музыкальная грамота помогла бы ей устроить какую-нибудь диверсию, вроде той, что учинили освобожденные рабы, воспользовавшись духовыми инструментами как боевым трофеем и приспособив непоколебимое «ум-па-па» польки и марша к собственным нуждам.

Тинтаджел Стоун пришел без опоздания, да еще в вечернем костюме, который хоть и был несколько поношен, но казался вполне приличным. Госпожа Батлер, как и обещала, приготовила овощной суп и лангеты.

— Шикарно выглядите, — заметила Фрина, передавая соль.

Тинтаджел Стоун усмехнулся.

— Это моя рабочая одежда, — пренебрежительно сказал он. — Скажите, мисс Фишер, как продвигается ваше расследование?

— Мое? Меня наняли, только чтобы найти Чарльза, а еще его брата — госпожа Фриман вдруг вспомнила, что потеряла его некоторое время назад. И я понятия не имею, где они находятся. Вы разговаривали с полицией еще раз?

— О да. Они перерыли все наши комнаты, даже заведение Айрис. Она была в ярости! Но так ничего и не нашли.

— А что они искали?

— Нож, — ответил Тинтаджел Стоун, глядя прямо в глаза Фрине.

Мисс Фишер уже давно поняла, что подобной уловке доверять не следует. Из этого она моментально сделала вывод: Тинтаджелу есть что скрывать. Впрочем, у большинства людей есть секреты, которые могут не иметь отношения к убийству в «Зеленой мельнице».

— И они его не нашли?

— Нет.

— Хорошо. Возьмите еще лангет. Я тут читала кое-что о джазе, — сказала Фрина, меняя тему. — Как это начиналось, я поняла, но вот что было дальше? И почему Новый Орлеан?

— А! Интересное местечко. — Тинтаджел немного помолчал, отдавая должное кулинарному искусству госпожи Батлер. — В девяностые был регтайм — рваный ритм рваного времени. Затем цирковые оркестры и им подобные начали выступать в поселках и городках и в конце концов обосновались в Новом Орлеане, поскольку это французский город, и там существуют традиции популярной музыки; кроме того, в Сторивилле возле Нового Орлеана жили негры и креолы.

— А в чем разница?

— Креолы освободились раньше, — пояснил Тинтаджел. Говорил он кратко, довольно отрывисто, с едва ощутимым намеком на корнуоллскую картавость. — Креолы принадлежали старым французским плантаторам и получили свободу задолго до Гражданской войны. Поэтому креолы смотрели на американских негров свысока, что породило социальные трения. Джаз родился из столкновения, он — слияние различных музыкальных стилей. Вот поэтому, ведь если что-то идет не так, то по-крупному. Это местечко, Сторивилль, было, прошу прощения, скопищем борделей. В таких заведениях всегда играли хорошую музыку, и вот утонченная креольская и энергичная африканская музыка соединились, и мы получили новоорлеанский джаз. Позже, во время Великой войны политики решили, что Сторивилль представляет угрозу для здоровья моряков, и прикрыли его. Многие джазисты перебрались в Чикаго, где джаз играли и белые. В старом новоорлеанском стиле используется три основных инструмента — тромбон, труба и кларнет, а белые оркестры использовали все: и фортепиано, и скрипку, и банджо. Так получился чикагский стиль.

— В котором и играют ваши «Джазисты».

— Единственная разница — в синкопировании и соло. Джазисты не упускают случая покрасоваться.

Он небрежно усмехнулся. Внезапно он показался Фрине невероятно привлекательным.

— Куда идем сегодня? — поинтересовалась она, когда господин Батлер, убрав тарелки, принес яблочный пирог и сливки.

— В «Джаз-клуб». Местечко несколько…

— Убогое? — предположила Фрина, и он засмеялся.

— Показушное, — согласился он. — И подают только кофе. А джаз-бэнд трудно раскочегарить одним кофе.

— Ну, вы-то с этим справляетесь, если учесть то количество выпивки, которое вы выносили из «Зеленой мельницы».

Тинтаджел вздрогнул — совсем чуть-чуть, Фрина могла бы этого не заметить, если бы не смотрела на него так пристально.

— Невозможно часами дуть в трубу без пива, — попытался оправдаться он. — Требуется усиленное дыхание, и теряется много жидкости. Даже Айрис признает, что пиво идет на пользу тем, кто играет на духовых.

— А как насчет красного вина для банджоистов?

Он снова усмехнулся.

— Я не люблю пиво. В парижских клубах всегда подают vin ordinaire. Très ordinaire¹.

— Ах, да, припоминаю. Столовое вино, которое, кажется, и делают из досок.

— В Париже я разучил много хороших мелодий. Можно назвать это ностальгией. Так вы интересуетесь джазом, мисс Фишер?

— Зовите меня Фриной. Да. Замечательная и почти не изученная музыка. Перси Грейнджер считает, что это новый музыкальный стиль.

— Никогда про такого не слыхал — что он играет?

— Господин Стоун, с вами не поймешь — вы шутите или нет?

— Если я буду звать вас Фриной, пообещайте называть меня Тинтаджелом. А вообще-то многие зовут меня Теном.

— Откуда у вас такое имя?

— Мои родители были в отпуске и зачали меня на скале у замка Тинтаджел. Могло быть и хуже. Моего брата зачали в Блэкпуле. К счастью, его решили назвать Александр.