Но сразу вслед за этим удобопонятным и литературоведчески отчетливым определением в книге следовали весьма туманные рассуждения, призванные перевести проблему в иную плоскость, связать представления о литературном герое с психологическими и философскими учениями XX века об основах и «составляющих» человеческой личности, ее само- и подсознании; такое резкое совмещение разных уровней анализа не могло пройти безболезненно для исследования.
Поэтому, прежде чем предлагать необходимые «рабочие» определения, филолог должен «самоопределиться»: с каких позиций он намеревается изучать текст. Разумеется, в любом сугубо литературоведческом разборе присутствуют психологические, философские, эстетические начала; равно как наоборот — любой философский анализ словесности предполагает использование литературоведческого инструментария. Вопрос в том — что здесь цель, а что средство; на каких принципах базируется изучение предмета. Гуманитарная терминология — хорошо это или плохо — последовательно историчная и столь же последовательно контекстная (а значит, зависимая) система; смысл любого термина здесь подвижен, меняется не только при переходе от эпохи к эпохе, но и от одного научного контекста к другому.
Герой, персонаж, характер, рассказчик, литературный тип, социальный типаж. Те определения, которыми нам предстоит оперировать, во-первых, безраздельно принадлежат сфере «литературоведческой»; они связаны с представлением о тексте как о целостном синтезе множества разнородных приемов и системе знаков, подлежащих прочтению.[9] Во-вторых, приложимы только к пушкинской эпохе. Т. е. к тому отрезку истории отечественной словесности, начало которому положила публикация повести H. М. Карамзина «Бедная Лиза» (1792) и который формально завершился в 1837 г., а реально — в 1840-м, когда вышло первое издание лермонтовского «Героя нашего времени», открывшего русской прозе перспективу последовательного психологизма.
В таком — и только таком — смысле герой — это сюжетно самостоятельный, фабульно значимый персонаж, стоящий в центре особой сюжетной линии.
В свою очередь, персонаж — это характер, наделенный сюжетными обстоятельствами и раскрывающийся через поступок, речь, жест, восприятие других персонажей и рассказчика.
Характер в литературе — это сумма отличительных признаков, поведенческих и психологических особенностей изображаемой личности.
Под рассказчиком мы понимаем речевой образ, который может персонифицироваться, проецироваться в пространство текста, становясь одним из равноправных персонажей, участником сюжетного действия, а может быть затекстовым посредником между миром автора и миром героев.
Термин литературный тип имеет двоякий смысл.
С одной стороны, он отсылает нас к общекультурной традиции, прежде всего европейской, за века своего существования успевшей сформировать набор устойчивых сюжетно-ролевых позиций, поведенческих стереотипов, персонажных масок: благородный разбойник, шут, колдун (или весталка), ложный друг, верный помощник, коварная обольстительница… Новые эпохи культуры вносили дополнения в эту «номенклатуру» персонажей, каждый из которых имел сложившуюся литературную репутацию — и свою сюжетную «траекторию», предрешенную заранее. Так, зрелый английский романтизм унаследовал от руссоизма оппозицию цивилизация/природа. На ее основе были выработаны два типа байронического героя: разочарованный в цивилизации европеец — и «естественный» человек, принадлежащий дикому, но свободному миру природы; на уровне сюжетном эти ролевые позиции проецировались в образы бунтаря-индивидуалиста и «мятежника из народной среды».[10] Двумя десятилетиями раньше та же оппозиция позволила Карамзину разработать свою систему ролевых позиций: развращенный городом, но сохранивший тоску по идеалу дворянин — и крестьянка, сформированная патриархальным укладом, однако слишком легко поддающаяся тлетворному городскому влиянию. Русская поэма, а затем и русская проза учли обе «типологии»; сложно взаимодействуя, тесня друг друга, но и друг от друга завися, они самым реальным и существенным образом влияли на формирование пантеона отечественных литературных героев.[11]
В таком значении термин «литературный тип» близок к понятию функции,[12] разработанному фольклористикой, или театральному понятию амплуа', ср.: «Амплуа (франц. emploi — применение, роль) — род ролей, соответствующий сценическим данным актера. <…> До нач. 20 в. в России были распространены следующие А.: мужские — любовник, герой, комик, простак, резонер, фат; женские — комич. старуха, грандам, травести, инженю, героиня, субретка и др.».[13] Предельный случай литературного типа — «вечный образ», архетип героя, лежащий в основе множества персонажей, созданных писателями разных стран и эпох: Дон Жуан, доктор Фауст, Мефистофель.
Другое значение термина связано с факторами внелитературными; речь идет о социальной типизации. Герой эпохи натурализма должен быть типичным, т. е. нести на себе узнаваемый отпечаток общественной группы, слоя, профессии; его индивидуальное, личностное начало — лишь оттенок, дополнительная краска; суть образа — в его социальной стереотипности. Для Карамзина более чем важно, что Эраст — дворянин, а Лиза — крестьянка, это очень многое объясняет в их неизбежной трагедии. Но при всем том они в первую очередь носители «цивилизаторского» и «патриархального» начал и лишь во вторую — представители определенного сословия; их «дворянство» и «крестьянство» очерчено предельно схематично, тогда как связь с определенными литературными типами прописана детально. Напротив, Гоголю времен «Петербургских повестей» важно, что майор Ковалев, Попртцин, Башмачкин — жертвы обездушенного, безрелигиозного современного мира; метафизический слой повествования просвечивает сквозь гротескно-натуралистические детали внешней канвы сюжета. Однако социальные характеристики героев прописаны куда более резко, подробно, четко.
Так, майор Ковалев — не просто «майор»; он коллежский асессор, т. е. гражданский чин 8-го класса, соответствующий в табели о рангах майорскому званию, но на практике «ценимый» ниже. Причем чин этот выслужен на Кавказе, а значит, при формальном тождестве с «ученым», «дипломированном» асессорством, полученным в столичном департаменте, имеет еще меньшую социальную цену. Майор Ковалев — коллежский асессор «второй свежести». Он сознательно преувеличивает свой бюрократический статус, ибо все его помыслы направлены на то, чтобы занять место повыше в служебной иерархии (он прибывает в Петербург из провинции в надежде стать вице-губернатором или на худой конец экзекутором). Личностное начало замещено в нем должностным; имя и отчество практически никогда не употребляются, стерты, утрачены, вместо них — «именная конструкция», в которой чин (майор) неотделим от фамилии (Ковалев) и раз навсегда поставлен перед нею. Герой повести, по существу, не человек, а бюрократическая функция; часть, вытеснившая целое. И нос Майора Ковалева, самовольно покинувший лицо, чтобы сделаться статским советником, лишь гротескно продолжает «жизненный путь» своего владельца. Часть тела, ставшая целым, символизирует абсурдность чиновного мироустройства, где человек, прежде чем стать «кем-то», теряет лицо.
Говоря о типе «наперсницы» или «скупого», о «байроническом» типе героя и типе «гамлетовском», мы употребляем понятие в его основном литературоведческом смысле. Говоря о типе «маленького» человека или человека «лишнего», типе «приобретателя» и типе «мироеда», мы используем термин во втором, социальном, а потому (с точки зрения литературной) окказиональном значении. Поэтому лучше всего развести эти понятия, и, сохранив термин литературный тип, к сфере социальной применить термин типаж.
Самое интересное в «литературной характерологии» XIX века как раз и связано с игрой на разнице потенциалов типа и типажа. Недаром практически все пушкинские персонажи первого плана имеют подробную литературную родословную, аккуратно вписанную в социальный контекст. Самый яркий пример — образ Самсона Вырина из «Станционного смотрителя». Он в той же мере являет собою литературную проекцию («коллежский регистратор», «почтовой станции диктатор» из стихотворения П. А. Вяземского, «усердный Терентьич» из баллады И. И. Дмитриева), в какой связан с социальным типажом «маленького человека». Впрочем, об этом предстоит подробнее сказать в Части 2.