за деньгами схожу. А он еще хуже завелся: нужна мне твоя куртка вонючая! Чтоб я потом, как милостыню, денег твоих ждал! И еще: у, козел!.. И толкнул меня, кулаком по подбородку задел... Нет, не больно... Но меня как жаром окатило, себя не помню. Выхватил нож, он у меня здесь, в куртке, внутри, специальный кармашек для него сделал... Схватил, значит, нож и воткнул в него. Куда рука пришлась... Потом еще раз, еще. Он повалился на руль. Я посмотрел на него, все понял. Выскочил из машины, в сторону кинулся бежать, прямо по снегу. Но сразу сообразил — на машине быстрее. Главное для меня было — отсюда, с этого места поскорее скрыться. Бегом вернулся к машине, водителя на соседнее место перевалил.

Сам за руль. Включил зажигание, тронулся, а тут двигатель заглох. Я тогда опять включил, газанул посильнее, тронулся с рывком. Потом понял, что он машину на ручной тормоз поставил, поэтому и глохло, а когда я рывком тронулся — тросик, наверно, порвал. Потому что тормоз уже не мешал больше. Еду. Вдруг показалось: он шевелится и вроде хрипит... Да, а нож у меня в левой руке оказался, сам не знаю почему. Думаю, потому, наверно, что правая рука водителю больше нужна: рычаг передач двигать, да еще я ручник опускал... Так вот, нож у меня в левой руке. Я его в правую взял и, не останавливая машины, ударил раза три в спину — со страху... Потом нож о его пиджак вытер и назад в этот свой кармашек сунул. Вот сюда... — Расстегнул куртку свою, показал. — Куда ехать — никакого такого плана не было. Лишь бы подальше! Тут слышу — стучит что-то. Это счетчик продолжал работать. Хотел выключить, а как — не знаю. Потом подумал: хорошо, что вроде занято, никто проситься не будет. Сам не понимаю, как у вокзала очутился, хотел ведь по темным улицам ехать. Наскочил на такси... Все, думаю, крышка теперь мне. Тот водитель выскочил, я тоже. Он орет, руками машет, права требует! Сейчас, говорю. Полез в кабину, стал шарить у этого, своего. Бумажник нашел во внутреннем кармане. Нет, сперва в ящик, для мелочи всякой, открыл, там две бутылки водки лежали. Потом, когда я бумажник взял, эту водку тоже вытащил. Все вместе и отдал. Тот водитель как увидел водку, сразу успокоился... Ну, что дальше было, я все уже рассказал... — Он зажег по

тухшую свою папиросу. — Нет, если нужно, я могу опять...

—      Нет, — сказал Еланцев. — Сегодня больше не нужно. Один вопрос только: где нож?

—      Спрятал я его.

—      Где?

—      На работе. Под железную бочку с водой сунул, во дворе стоит.

Задал и Чекалин вопрос:

—      Для каких таких надобностей у вас был с собой нож?

Ответ последовал незамедлительно:

—      По дурости.

—      Не очень понятно.

—      Да так, на всякий случай таскал. Нет, поймите меня верно: я ни на кого не собирался нападать. А нож для того, чтобы, в случае чего, постоять за себя.

—      В случае чего?

—      Ну мало ли. К девушке моей кто-нибудь прицепится. Или в драку на меня полезет. Вы не думайте, в этом смысле жизнь человека моих лет, который, есть такой грех, любит посещать всякие веселые места, совсем не простая. — Оживился даже, нелепый «светский» тон какой-то появился! — Вы, наверное, даже не представляете, сколько опасностей подстерегает такого человека буквально на каждом шагу...

—      Стало быть, если я верно понял, нож был нужен, чтобы в случае, скажем, драки постоять за себя?

—      Скорее, для ощущения безопасности. Ну, чтобы быть уверенным в себе!

—      Но ведь могли и убить? В драке-то!

—      Н-не знаю... Я об этом не задумывался...

Черт побери! И это говорит вроде бы нормальный человек, неглупый, в общем-то парень!.. Многое теперь в его облике стало Чекалину понятнее: словно включили вдруг прожектор. В показаниях Кудрявцева ему все время мучительно чего-то не хватало. Возможно, что и, наоборот, чего-то было в избытке, какая-то, на грани с аномалией, ущербность, что ли, атрофия живого чувства ощущалась в каждом его слове. И вот этот его искренний и такой для него естественный, простодушно-детский ответ, в один миг все и объяснил Чекалину. Обнажилась главная, быть может, черта его личности —

именно что детскость, или, как теперь привыкли говорить, инфальтильность. Как все просто. Я об этом не задумывался...

Когда Кудрявцева увели (вежливый, дьявол его бери, не забыл «до свидания» сказать!), воцарилось молчание. Только Еланцев, упаковывая катушку с магнитной пленкой, проронил сквозь зубы несколько погодя:

—      Такая вот, друзья, грустная история...

Никто не поддержал его, не возразил.

Чекалин набрал номер телефона генерала:

—      Сергей Лукич, подполковник Чекалин. Докладываю о взятии убийцы таксиста Щербанева. Некто Кудрявцев, двадцать два года.

—      Дело, полагаешь, стопроцентное?

—      Да, без сомнения. Разрешите приехать, доложить подробности.

После небольшой паузы генерал ответил:

—      Да нет, не к спеху. Иди отсыпайся. И всем товарищам передай — отдыхать! Подробности — завтра. Да, главного не сказал — огромное вам спасибо!

20

У Ехода в райотдел стояла дежурная машина. Но Чекалин решил пройтись. Главное — не расположен был сейчас ни с кем разговаривать.

Машина с Еланцевым и Исаевым отъехала.

Да, больше всего на свете Чекалину хотелось побыть одному.

Обычно раскрытие преступления приносило чувство удовлетворения, некоторый даже эмоциональный подъем. Нет, какое-то чувство удовлетворения сейчас, конечно, тоже было — еще бы, такое дело свалить, со столькими неизвестными... Но — чего не было, того не было — подъема он в себе не ощущал. Не было тех «положительных» эмоций, которые с лихвой обычно перекрывали тяготы и муки повседневной работы. Коли начистоту — владела им сейчас непривычная опустошенность.

Чекалин хорошо знал, что не давало ему покоя. Все было бы на своем месте, если бы убийцей оказался закоренелый, матерый преступник. Когда, к примеру, Семенов и Можайский сеяли несколько лет назад вокруг себя смерть, тут, по крайней мере, все попятно. Такова их

доминанта: любой ценой, пусть даже ценой человеческих жизней, захапать несчитанные, вот уж истинно, бешеные деньги, которые разом позволят им пожить сообразно шакальим их представлениям. Это — выродки, таких уничтожать.

Есть еще безмозглая шпана, отбившиеся от рук подростки, живущие по законам волчьей стаи, малоразвитые, примитивные, не достигшие совершеннолетия, но здоровенные, с чугунными кулаками парни, которым, в силу их духовной убогости, вовсе не нужно особых мотивов для совершения любого, самого страшного злодеяния. Чекалин с болью подумал о сравнительно недавнем — чудовищном случае. Два восьмиклассника купили билеты в кино, только от кассы отошли — тут их окружила ватага подростков, один из них денег потребовал. Денег у мальчишек не было, на билеты потратили. Тогда вожак шпаны придвинулся к пареньку, что поближе стоял, и без слов — тоже, как и Кудрявцев, — воткнул финку в живот, да еще, ублюдок, провернул ее, потом бестрепетно вытащил нож, вытер его о пальтецо жертвы своей. Мальчик умер в «скорой», не приходя в сознание. А малолетний убийца со своей свитой в кино направился, как раз сеанс начинался, не пропускать же. И эти полтора часа все они спокойненько фильм смотрели, настолько-то уж были уверены, что все с рук сойдет. То, что милиция, перекрывшая все выходы, их уже поджидала, крайне удивило их. Да нет, подумал Чекалин, тут даже не это главное — вера в свою безнаказанность. Куда более поразительным было другое — они спокойно смотрели на экран, не испытывая ни смятения от содеянного, ни хотя бы угрызений совести.

Фильм, как на грех, назывался «Пираты XX века». Чекалин потом специально посмотрел его. Приключенческая, ничего общего с реальностью не имеющая картина, в каких-то эпизодах даже забавная, но в основе ее лежит, — тут Чекалин готов стоять до последнего, — гнилая, вредная, даже подлая идея — прославление суперменства: герой, под поощрительное улюлюканье юной публики, без страха и сомнений жестоко расправляется с полчищами своих врагов... Нет, Чекалин был далек от мысли, что искусство способно так вот, напрямую, воздействовать на зрителя. Но глупо и закрывать глаза на то, как склонны дети к подражанию полюбившимся ге