Зейнеп, высокая стройная тридцатилетняя женщина с немного печальным взглядом миндалевидных глаз и полными губами цвета ранней вишни, встретила гостей очень радушно. Она поселила влюбленных в небольшой пристройке, в которой ее покойный муж, занимавшийся торговлей, хранил когда-то товар. Сейчас здесь находились широкая глинобитная суфа, застеленная двумя толстыми коврами, две деревянные тахты и низенький столик. В углу лежал аккуратно свернутый матрац, набитый верблюжьей шерстью. После легкого ужина Пехлибей, чтобы не смущать возлюбленную, вышел на улицу. Зейнеп осталась помочь приготовить постель.

Чужеземец, совершивший этой ночью неслыханный дерзкий поступок, с наслаждением вдыхал свежий воздух, наполненный ароматом цветущей сирени, к восхищенно смотрел на высокий небосвод, усеянный сверкающими звездами. Он вспоминал, как, будучи маленьким мальчиком, любил лежать в густой траве к смотреть в голубое небо, по которому медленно плыли облака. Он мечтал, что вырастет и непременно совьет множество крепких веревочных лестниц, по которым сумеет подняться до самых небес и своими руками коснется загадочных облаков. В комнате было темно. Осторожно, чтобы не разбудить милую, Пехлибей прошел в дальний угол, где поверх циновки лежал матрац, и от неожиданности вздрогнул, услышав нежный голос:

— Господин, разве твое законное место не там, где находится твоя жена? Зачем ты хочешь оставить меня в холоде одиночества, подвергая страданиям мое трепещущее от любви к тебе маленькое, но очень горячее сердце?

— Но, любовь моя, ведь мы еще не поженились. Как я могу прикоснуться к тебе, зная, что тем самым вовлеку твою невинную душу в непозволительный грех? Я очень люблю тебя, и не хочу причинять тебе никаких, даже малейших страданий.

— О каком грехе ты ведешь речь, светоч глаз моих? Разве любовь не есть самое чистое чувство, которое люди могут испытывать друг к другу, и разве перед лицом Всевышнего мы с тобой не есть отныне муж и жена? Грех — не разделить со мною ложе любви.

— О моя прекрасная принцесса! Ты причиняешь мне немыслимые мучения своими словами, ведь мои душа и тело уже давно нестерпимо рвутся к тебе, однако праведный мусульманин обязан в первую очередь свято чтить и строго соблюдать предписанные Аллахом законы. Как только мы поженимся…

— Господин мой, у тебя будет возможность замолить наш ночной грех во время утренней молитвы, если ты считаешь плотскую любовь грехом. А сейчас иди ко мне, я жду тебя, больше всего на свете мне нужны твои крепкие объятия, хочу забыть обо всех тревогах, испить этой ночью чашу твоей любви до самого дна.

Свет души моей, для того, чтобы пожениться, нам вовсе не обязательно ждать прибытия в Хоршикское ханство. Мы сможем сделать это сразу же, как только пересечем границу Персии. Надеюсь, это произойдет уже скоро.

— А не разонравилась ли я тебе, солнце моей жизни? Или, быть может, у тебя на родине осталась невеста, и теперь ты жалеешь о поспешности своего шага? Скажи, не томи мою душу.

— Я прошел много стран, но не видел девушки красивее и лучше тебя, любовь моя. Ты, словно гурия, спустившаяся на грешную землю из райского сада. Назвать тебя своей женой — предел всех моих мыслимых и немыслимых желаний.

— Ты можешь назвать меня ею уже сейчас. Я верю, что Всевышний нас видит и одобряет. Но только ему одному ведомо, как много времени нам придется провести здесь, подвергая жизни постоянной опасности. Знаю, что гнев моего отца не будет иметь пределов, когда он узнает, что его единственная дочь сбежала из отчего дома, да еще накануне свадьбы с шахзаде. Если только воины обнаружат нас, нам обоим придется очень тяжко. Но мы выбрали этот путь, и во имя своей любви я хочу идти до конца, хочу, чтоб ты стал моим первым и единственным мужчиной, чтоб ты назвал меня своей женой, хочу принадлежать тебе, господин мой, и не только душой, но и телом, хочу, чтоб мы стали единым целым. Я люблю тебя так, как никто никогда не любил еще на этом свете!

— О моя несравненная возлюбленная! Ты не только удивительно красива, но и необыкновенно мудра, жена моя. Не представляю теперь, как мог я жить все эти долгие годы, не видя твоего дорогого лица, не слыша твоего родного голоса. Куда-то шел, к чему-то стремился… А ведь подлинное счастье только в любви, как же мне повезло! Я самый счастливый человек на свете! Хочу жить ради тебя, беречь тебя, любить тебя, солнце жизни моей! Ты — моя путеводная звезда, осветившая своим чудным неземным светом мой доселе одинокий путь. Я готов отказаться от всего и от всех, лишь ты бы была всегда рядом. Я люблю тебя так, как любят только раз в жизни, мое бесценное сокровище, моя судьба, жена моя! — С этими словами Пехлибей заключил Фариду в крепкие и ласковые объятия.

Она, безмерно обрадованная таким пылким и искренним признанием, немного смутилась, спрятав свое пылающее личико на широкой груди любимого, а потом решительно откинулась на пышные подушки, увлекая за собой Пехлибея. Почувствовав волнующую тяжесть его большого ладного тела, тихонько застонала от наслаждения и закрыла глаза. Опасаясь, что возлюбленной нечем будет дышать, Пехлибей попытался приподняться, но девушка, не открывая глаз, притянула его к себе, словно желала раствориться в нем. Приятная тяжесть мужского тела несказанно возбудила Фариду. Снова и снова она изо всех сил вжималась в него, остро ощущая свою женскую хрупкость и беззащитность и, наслаждаясь безудержной мужской мощью, исходившей от любимого, которой хотелось полностью отдаться, забыв обо всем на свете.

«Сегодня, если на то будет воля Всевышнего, мне предстоит познать великую тайну жизни, став женщиной. Наверное, это знание сделает меня особенно счастливой, и все же то, что я испытываю сейчас, — это уже совсем даже не маленькое счастье. Я чувствую себя ранней травой, которую нетерпеливо топчет, изголодавшийся за зиму по свежему выпасу молодой горячий конь. Он то нависает надо мной подобно неумолимо-грозным скалам, не оставляя малейшей надежды на пощаду, то вдруг бросается вперед, сминая все на своем пути, безжалостно вдавливая меня в землю, обрушившись всей своей, до боли сладкой и безумно притягательной тяжестью, приводя меня в неистовый трепет. Что может быть слаще этого?» — думала Фарида, страстно прижимаясь к телу любимого.

Заглянувшая сквозь небольшое окошко полная луна осветила лицо возлюбленной. Восторгаясь ее утонченной красой, Пехлибей покрыл нежными поцелуями высокий белый лоб, дразнившие его воображение, чуть впалые благородные щеки, восхитительный точеный носик, тонкие черные брови, взлетающие к вискам, трепещущие длинные ресницы. Изящная длинная шея призывно белела в темноте, сводя его с ума. Он поцеловал ее таким глубоким долгим поцелуем, что упругие соски на груди милой тут же напряглись, словно две маленькие острые стрелы. Стоило ему надавить на них, как Фарида выгнулась всем телом, не сдержав громкого стона. Спустив ее платье до самого пояса, Пехлибей на несколько мгновений восхищенно застыл: небольшие округлые груди показались ему пределом женского совершенства. Он бросился к этим божественным райским источникам, поочередно целуя их то дразнящими, едва уловимыми, то сильными, неистово-страстными поцелуями, жадно лаская их своим нетерпеливым языком и очень умелыми руками.

Фарида уже не стонала, а кричала от нестерпимого наслаждения, словно змея извиваясь под Пехлибеем. Ее длинные иссиня-черные, как масть чистокровного арабского скакуна, волосы разметались по подушке, а раскинутые руки теребили края простыни так сильно, будто хотели порвать ее. Оставив в покое ее изумительную грудь, находившуюся на пределе возбуждения, Пехлибей покрыл легкими поцелуями маленький, почти плоский живот возлюбленной, после чего стал проталкивать свой горячий язык внутрь ее пупка ритмичными сильными движениями, временами то быстро вращая им, то резко останавливаясь и полностью вынимая, чтобы затем вновь страстно припасть к этой неимоверно-сладкой впадине.