Тогда я стала тоже следить за ней, чтобы проверить, продолжает ли она слежку за мной. Выходя из дома и возвращаясь, я нервно поглядывала на окна третьего этажа, у меня это превратилось в ритуал - знаете, как у детей: если я не наступлю на этот квадратик плитки, учительница меня не спросит… Если я не увижу в окне эту женщину, она меня не убьет. Но я все время ее видела - всполох рыжего пламени и безумные глаза за секунду до того, как она скроется за занавеской. А сегодня она не сразу ее задернула. Стояла у окна, словно на этот раз ей было наплевать, что ее могут заметить, стояла и вдруг подняла руку - я было подумала, что сейчас она со мной поздоровается, ан нет, вижу, блеснуло что-то металлическое, оконная ручка, что ли? Точно, она открывает окно, а я стою, как вкопанная, колени дрожат, не знаю, что произойдет, но такое чувство, будто вот-вот случится что-то ужасное, - и тут я увидела, как она улыбнулась. Вы меня слушаете, господин следователь?… Госпожа следователь? Как положено к вам обращаться? Извините, если я что не так говорю, но ведь вы тоже женщина, вы же знаете, как это бывает: некоторые вещи просто чувствуешь, и все… Это была не улыбка, а звериный оскал, от которого по спине мурашки бегут, по крайней мере, у меня побежали, это все равно что, ну, не знаю… Так бывает, когда проснешься ночью, и кажется, что чудовище из кошмара рядом с тобой, в комнате, под кроватью, сердце колотится, сейчас описаешься, надо срочно бежать в туалет, а ты боишься шелохнуться, потому что в голове прокручиваются все сцены из всех виденных в жизни фильмов ужасов, а ты в квартире одна… Ну вот только мне все это не снилось. Женщина в окне и правда держала в руке нож. Здоровый кухонный нож - такие были в ходу раньше, у мамы был точно такой, со стертым от старости лезвием, слишком узким для такого длинного ножа. Я вам уже говорила, что в ножах разбираюсь. Она махала им в мою сторону и что-то кричала, но тут ноги у меня ожили, и я помчалась в подъезд. Запрыгнула в лифт, нажала на кнопку четвертого этажа с такой силой, что пальцы побелели, ключ из сумки вылезать не хотел, но я все-таки вытащила его, влетела в дом, захлопнула дверь - и только тогда перевела дух. Согласна, у меня неадекватная реакция. Мой тренер меня тоже за это ругает, говорит, чтобы стать победителем, надо научиться самоконтролю. А вы попробуйте просидеть весь день на работе, где ты самая мелкая сошка и все вешают на тебя свои проблемы, вроде как у тебя проблем вообще нет, приходится закрывать глаза на хамство и глотать обиды, притворяясь, что все нормально, а при этом пашешь как лошадь, работаешь за себя и за того парня, а когда возвращаешься домой, чувствуешь, что кругом поджидает опасность. Мне было страшно. Страшно! Понимаете? Поэтому я не стала долго раздумывать - признаю, да, я с этим согласна. Согласна, что надо было остановиться и подумать, но, вы простите меня, она сама виновата! Разве можно так пугать людей, а потом, услышав, как хлопнула дверь, мчаться наверх, будто ничего не произошло. Нет, из лифта я ее не видела, как мне увидеть, если стекла в дверях лифта непрозрачные, как? Стекла матовые, ничего через них не видно, но я-то знаю, я совершенно уверена, что она вышла на площадку и смотрела, как поднимается лифт, а едва моя дверь хлопнула, поднялась сама - даже не дала мне времени отдышаться! - и тут я слышу стук в дверь. Она сама виновата, что я отреагировала неадекватно, виновата она, а не я, это у меня от страха, когда я посмотрела в глазок, от страха, когда я увидела, что она держит два ножа, в каждой руке по ножу, и улыбается через глазок, мне улыбается раздутая ядовитая жаба… Да, я знаю, знаю, нельзя терять самообладание, надо было сосредоточиться, очистить сознание, вспомнить приемы, которые помогают расслабиться, вспомнить, что можно одолеть врага, не пошевелив пальцем, но страх ждать не мог, страх зашевелился и рывком распахнул дверь… И я знаю, знаю, что у нее, бедняжки, в руках были не ножи, теперь-то я это знаю и, наверное, знала тогда, но, клянусь вам, я этого не заметила, и в любом случае один-то нож у нее был, она сжимала его в левой руке, старый кухонный нож со стертым лезвием, старушечий нож, я его увидала, этот старушечий нож, и мне захотелось вырвать его у нее из рук. Я вам уже говорила, это все от страха. Я в ножах разбираюсь, я знаю, на что они способны, и вообще, кто просил эту дуру являться и докладывать, что она тоже купила себе в китайском супермаркете керамическую точилку, иногда я просто не понимаю людей, что она хотела мне этим доказать? Что она не хуже, чем соседка сверху? Ладно, а зачем она встала на лестничной клетке перед моей дверью, держа в руках точилку и острый нож, разве так делают? Разве в наше время можно так делать? Господин… Госпожа следователь, женщины должны как-то себя защищать или нет? Вот я и защищалась: распахнула дверь и защитила себя - раз-два, удар ногой с лету, потом кулаком в челюсть, очень простой прием, на тренировке у меня почти не бывает осечек, и знаете, обычно никто не умирает.

Барбара Гарласкелли

Нина

Франке, Ренцо, Анджелике и Джампаоло с любовью

Идите и потчуйте вашим безумием других…

Джек Николсон

Что-то изменилось

ОДНАЖДЫ, когда мне было восемь лет, мама взяла и выкрасила меня в блондинку. Сказала, что мой естественный цвет - никакой, а так мне будет лучше. Я посмотрелась в зеркало и не узнала себя. Волосы цвета соломы (как шляпа, которую мама надевала, когда ездила на море, - с широкими полями и шелковой лентой) были не мои.

- Вот теперь ты красавица, - одобрила мама и пошла загорать на террасу.

А я сидела на бортике ванны, уставившись в зеркало, и все не решалась потрогать эти свои волосы: боялась, что, проведи я по ним рукой, краска пристанет к коже и мама меня накажет.

Острое лезвие Языком лизнуло, Рана открылась, Холодом дохнуло.

Жить одной с сумасшедшей мамашей непросто: никогда не угадаешь, чего от нее ожидать. А то, что мамаша у меня сумасшедшая, я знала всегда. Она разговаривала сама с собой, периодически принималась бить тарелки, стаканы и вазы, резала одежду в шкафу - свою и мою, а потом хватала меня за руку и с широкой улыбкой волокла на улицу, говоря: "А сейчас мы прошвырнемся по магазинам и накупим себе новых шмоток". Что, разве не сумасшедшая? Другие мамы так себя не вели. Когда я приходила в гости к подружкам на обед или полдник, я видела, что мамы у них ходят спокойно, плавно, улыбаются своим дочкам и мне - воспитанные, сдержанные.

Руки крепко сжать, Мысли утаить. Во глубинах моря Мечты схоронить.

Так вот, все дело в том, что мама себя не сдерживала. Когда ей было хорошо, она меня тискала, целовала, ласкала, сажала в машину и везла на аттракционы, или в зоосад, или в кино, или прогуляться по парку Семпьоне и вдоль каналов Навильи: праздник не кончался целый день, а то и дня два или три. Но когда настроение у нее было плохое, когда, как она выражалась, на нее нападала хандра, она могла проваляться в постели три дня - при этом ни сама не ела, ни меня не кормила.

Когда это случилось в первый раз, я чуть не умерла от страха (и от голода). Я все звала ее: "Мама! Мама!", - а она не отвечала. Лежала, свернувшись клубочком под одеялом, закрыв глаза, и не шевелилась. Я подошла и прижалась ухом к ее груди - послушать, бьется ли сердце. Сердце билось. Когда я поднялась, она лежала с широко распахнутыми глазами и глядела на меня, словно не узнавая.

- Мама, что с тобой?

- Убирайся.

- Да что с тобой такое? Ты заболела?

- Да, я умираю. Оставь меня в покое.

Конечно, она не умерла, но в шесть лет пережить подобный испуг - не шутка. Ничего, я не пропала: жевала печенье, пила воду и сок. Через два дня она встала, пришла на кухню, нарядная и накрашенная, и спросила меня с улыбкой: "Солнышко, хочешь мороженого?" И повела на Соборную площадь.