Когда это случилось во второй раз, я не растерялась и не стала ни о чем ее спрашивать. Я оставила маму лежать в постели, а сама пошла к нашей соседке, синьоре Анне, приветливой и милой пожилой даме, которая жила одна и у которой было три кота. Позвонила в дверь, а когда соседка открыла, попросила: "Можно мне побыть у вас? Мама себя плохо чувствует". Наверное, синьора Анна догадывалась, что мама сумасшедшая (а вдруг сама она тоже была сумасшедшая?), потому что не стала меня ни о чем расспрашивать, сварила мне макароны, а потом положила спать на диване в гостиной вместе с котами.

Небо осеннее От дыма почернело. Всеми позабытая, Листва облетела.

Иногда я замечала: мама пристально смотрит на меня, словно ей не нравится, что стоящая перед нею девочка - ее дочь.

- С соломенными волосами ты похожа на пугало, - заявила она однажды. Я обалдела. Можно подумать, не она мне их красила! Забыла, что ли? - Иди сюда, мы сейчас кое-что сделаем с твоей головой!

- Нет! - завопила я в ужасе: я не сомневалась, что сейчас она мне ее отрежет. От этой женщины можно ожидать чего угодно.

- Я кому сказала, иди сюда!

Я решительно замотала головой, которую вовсе не собиралась терять.

- Нина, делай, что тебе говорят!

Я спряталась в спальне: в щель между стеной и шкафом. Стояла там, расплющенная, и почти не дышала, пока она с ворчанием обходила квартиру: "Все равно рано или поздно вылезешь".

Мама все- таки недооценила мои силы. Я уже привыкла жить на воде и печенье, пока она валялась в постели.

Стемнело, а я так и не выходила. Было такое чувство, что по телу снуют, кусаясь, тысячи муравьев, глаза закрывались, в голове гудело. Маму мне было не видно, и уже с полчаса я не слышала ее шагов и ворчания. Я осмелилась чуть высунуть ногу, потом колено, а потом голову. Мама лежала на кровати, под одеялом, - одетая. Стараясь как можно меньше шуметь, я выбралась из убежища. Сделав первый шаг, я испугалась, что сейчас свалюсь. Ноги ничего не чувствовали. Второй шаг - и резкая боль пронзила правую икру. Третий шаг - стало легче. Четвертый - мама резко повернулась в постели, сердце у меня ушло в пятки. Она что-то пробормотала во сне и снова размеренно задышала. Я выскользнула из ее комнаты и пробралась в свою - измученная, но спасенная. Что произойдет утром, я не знала, но сил думать об этом не было. Я провалилась в сон.

Разбудил меня странный запах. Я открыла глаза и увидела прямо над собой маму, вооруженную кистью и миской. От ужаса я вздрогнула. Кисть была испачкана красным. Моя кровь! Я быстро поднесла руку к шее, не сомневаясь, что нащупаю рану. Как она могла меня обезглавить кисточкой - об этом я не думала, но с большим облегчением потрогала шею - целую и невредимую.

- Ну вот, так тебе лучше. Теперь поверни голову влево!

Я послушалась, до конца так и не поняв, жива я или мертва. Увидела, как она обмакнула кисточку в миску и почувствовала на голове что-то мокрое.

- Сейчас мы повяжем тебе шерстяной платок, а через час посмотрим, как подействует хна.

Сил сопротивляться у меня не было, и я сдалась. Когда я встала, подушка, одеяло, простыня и даже часть стены были рыжие. Я ходила по комнате с тюрбаном на голове, и уши у меня горели, будто жарились на углях. Что она со мной сделала? Я не понимала. Я же не знала, что такое хна. Колдовское заклинание? Час спустя мама повела меня в ванную и вымыла мне голову.

- Вот так-то! - сказала она довольным голосом. У меня не хватало духу поднять глаза.

- Ну что? Давай, взгляни на себя!

Я медленно распрямилась и посмотрелась в зеркало. Вместо волос у меня на голове красовалась оранжевая тыква.

Ноет мое сердце: Лобзанья хороши, А песок могильный Ты не вороши.

Случались дни такого затишья, что слышно было дыхание дома. Мама ходила спокойно, готовила обед, ужин и полдник старательно и сосредоточенно. Отвозила меня на машине в школу и приезжала забрать. С тихой радостью мы сосуществовали

в пространстве квартиры: я много времени проводила у себя в комнате, а она сидела в гостиной и шила. Она была очень хорошей портнихой. В руках у нее рождались причудливые цветные платья с безупречной строчкой и отделкой, потом мама их продавала.

Пуговички яркие висят на нитке черной, Иголка мои мысли строчкой шьет проворной. Прикроет сердечко пестрая тряпица, Свяжет алая косынка часов вереницу.

Иногда наш дом походил на поле боя. Если на маму нападала хандра, она могла открыть буфет на кухне и побросать на пол все, что там стояло: тарелки, стаканы, чашки, горшки и плошки. Когда я видела, к чему идет дело, когда в ее черных глазах внезапно вспыхивал огонь и она начинала странно улыбаться, я старалась увести ее в спальню: приходилось даже нарочно делать так, чтобы она рассердилась и начала за мной гоняться.

- Иди сюда, маленькая ведьма! - орала мама. - Иди, я тебя сейчас так по щекам отхлестаю, что кожа слезет!

Когда на маму нападала хандра, ее выводила из себя всякая мелочь. Достаточно было что-нибудь уронить или, не знаю, швырнуть посудное полотенце на бортик раковины, вместо того чтобы повесить его на крючок. Для остальных - пустяк, но мама воспринимала это как бунт. Бунт против нее. Зато если мне удавалось добиться, чтобы она, гоняясь за мной, убежала в свою комнату, большого ущерба имуществу она не наносила. Постельному белью, подушкам, одеялам и одежде от падения на пол ничего не было, и, когда мамина хандра проходила, я могла их поднять и убрать на место. Пока она переворачивала все вверх дном, я, понятное дело, отсиживалась в убежище между стеной и шкафом.

Однажды я замешкалась, и она схватила меня за секунду до того, как я успела выскочить в коридор. Отвесила мне такую оплеуху, что я рухнула прямо на постель. Я была настолько ошарашена силой удара, от которого взлетела в воздух, что даже не почувствовала боли. Боль накатила потом. Взорвалась и обожгла распухшую щеку. На следующее утро мама взглянула на меня, взяла пальцами за подбородок и осторожно повернула мне голову вправо.

- Где это ты так? - поинтересовалась она. А я, не раздумывая, выпалила: "Упала".

Она отпустила мой подбородок и удрученно покачала головой. "Надо быть осторожнее", - сказала мама. И вернулась к тому, чем занималась, прежде чем я вошла в кухню. Я знала, что она не притворяется. Знала, что я в опасности. Я всегда это знала.

Тает сердечко Сладкое как мед. Кому кушать нечего, С голоду умрет.

Мама шила по много часов в день. Надо зарабатывать на хлеб, говорила она. Мы с ней и правда иногда не ели. Не потому, что не было денег, а просто мама забывала, или ей не хотелось есть, или она сердилась, или гуляла неизвестно где. Да, когда мне исполнилось десять лет, она завела привычку уходить из дома и возвращаться неизвестно когда - днем или ночью. Видя, что она направляется к двери, я спрашивала: "Ты куда?"

А она отвечала одно и то же: "Пойду проветрюсь. У нас нечем дышать".

Причем говорила это так, что я чувствовала себя виноватой, словно я дышала не только своим, но и ее воздухом, а ей воздуха не оставалось.

Когда это произошло в первый раз и она не вернулась к ужину, я испугалась. А потом, как всегда, привыкла. Я рано поняла, что, если хочу жить вместе с мамой и терпеть ее причуды, надо научиться слепо ей доверять. Я повторяла себе: мама придет. Я должна была в это верить. Когда мама долго не возвращалась, я принималась бродить по дому и поглядывать в окна: не идет ли она. Иногда я ее видела: она появлялась из-за угла - длинные волосы развеваются по ветру, вокруг горла повязан шарф, руки засунуты в рукава пальто, шаг решительный, как у того, кто точно знает, куда и зачем идет.

"Ох, как я нагулялась!" - восклицала мама, входя в дом и ослепительно улыбаясь. Моим первым желанием было ее убить, вторым - обнять, потом - поколотить, потом - расцеловать. В общем, я бежала ей навстречу и крепко обнимала.

- Эй, - говорила она, смеясь, - ты меня задушишь!