Таковы давние отношения с белыми.

В одном из таких поселков я записал названия отеля и бара. Бар имел тростниковую крышу на гнутых столбах и вывеску «Парадайз», что означает «рай». Столь же бедный отель назывался отчаянно: «Лучше некуда». Это наивность или ирония бедноты, которой никак нельзя оставаться без юмора? Скорее всего, последнее.

На той же дороге мы видели парня, на драном велосипеде которого висела надпись: «Аполлон-8»…

Часа два мы сидели на лесном пепелище.

Мы не сразу поняли, что означают столбы синего дыма, восходившие из лесов. С высоких горбин дороги, когда горизонт отступал и непролазные дебри казались сверху мягкой зеленой топью, оглядевшись, можно было насчитать до десятка дымов. Над землей плыла пахучая пелена, знакомая нам по сибирским лесным пожарам. Стали попадаться пожары и у самой дороги. Местами надо было проскакивать в сплошной пелене дыма.

Этот снимок я показывал Мише, когда скорость машины становилась слишком большой.

От огня на асфальт выползали зеленые змейки и черепахи, бежала обычно скрытая зеленью четвероногая мелкота. В дыму с криком носились ласточки, ловили взлетевшую мошкару. Никто огня не тушил. Было жутковато глядеть, как пламя с гулом кидалось на плотную зеленую стену.

Но вот мы увидели остывшее пепелище. Все было черным. Уцелели только стволы высоких деревьев. Они, как печи в наших сожженных войной деревнях, усугубляли печальное зрелище. Но люди, которых мы тут увидели, вовсе не горевали. Наоборот, все были веселы.

Ребятишки что-то искали в пепле. Взрослые сидели у деревянного блюда с кашей.

Хозяин семьи встретил нас добродушно и, сказав «джамбо», поболтал в посуде из тыквы самодельное пиво. Он кое-как говорил по-английски и рассказал, что полгода назад на этом месте его семья подсекла лес. Солнце необычайно быстро превращает деревья в сушняк.

И вот мы видим участок земли, почти готовый кормить людей. Правда, огонь не мог сделать все до конца. Надо собрать и дожечь сучья, надо корчевать обгоревшие пни, и только потом в дело пойдет мотыга.

На прощание хозяин рассказал волновавшую его новость. Приезжал из города парень местного племени. Собрал людей и показал «большую мотыгу». «Ее по земле таскают быки, и надо только чуть-чуть управлять». Речь шла о плуге…

У той же дороги, в северной части Танзании, мы увидели тракторы, пахавшие землю под плантацию сизаля. На тракторах работали африканцы… Европа от подсечного первобытного земледелия до машины прожила многие сотни лет. Африке этот путь суждено сделать в короткое время.

Даже без карты мы догадались бы: приближаемся к побережью — пальмовый лес, духота.

У хижин лежали горы орехов. Карта обещала впереди городок с названием Танга-Парус.

Мы ночевали в Танге. Перебирая в памяти впечатления, сразу почему-то вспоминаю витрину вроде наших «Не проходите мимо». Танзанийцы обеспокоены модой, проникающей из Европы. На витрине висели снимки, бичевавшие местных модниц и щеголей. Действительно, черная молодая толстуха в юбке-мини выглядела забавно. Но витрина имела и «положительного героя». Красивая стройная африканка предлагала одеваться по-африкански: накидка из пестрой ткани через плечо до ног и скромный платочек. Но странно устроены люди — никак не хотят следовать положительным образцам.

Именно в юбках-мини проходили мимо витрины темнокожие девушки…

Африканский поселок.

В день, когда мы увидели Тангу, город переживал маленькую сенсацию. В гостинице за обедом по рукам ходила газета. На снимке огромный портальный кран поднимал с корабля громадную рыбу. «Три тонны весом, — писала газета, — такого еще не бывало».

Мы поспешили на пристань. Рыбу уже разрубили и отвезли в холодильник. Но все разговоры среди рыбаков, их жен и мальчишек, бегавших по песку, были об этой рыбе. Поймали ее арабы, ходившие в океан на корабле под большим треугольным парусом.

— В большую сеть заходит большая рыба, — вздохнул молодой парень и стал со дна лодки швырять в корзину добычу.

Маленькая долбленка едва держала хозяина. Она бы перевернулась даже у берега. Но еще во времена Адама, наверно, были придуманы противовесы, не дававшие лодке стать душегубкой.

Вся гавань кишела этими лодками, на них люди отваживались выходить в океан. О добыче на таких лодках газеты не пишут. Говоривший с нами рыбак подал жене дюжины три мелких глазастых рыбешек и прозрачного осьминога. Сейчас же рыбу нанизали на прутья и повесили над костром.

Весь берег кишел людьми. Рыбаки сортировали добычу, жарили, продавали, спали на теплом песке, уходили на лов. У воды валялись острые плавники акул, обломки носа рыбы-пилы. Остро пахло потрошеной рыбой, кострами, морской травой и человеческим потом. Танга — самое рыбное место на восточном берегу Африки.

Тысячи километров с юга на север уже достаточно много, чтобы увидеть: Африка не везде одинакова. Начало пути — зеленый тоннель. «Зеленый ад». Не будь дороги, именно так я назвал бы эту жирную плотную зелень, непролазную, непроглядную. Невысокую. Это не тропический лес, где на лианах качаются обезьяны. В этом лесу, называемом бушем, кустарник очень высокий, а деревья не слишком большие. И я не видел тут ни одного стройного дерева. Все перепутано, сплетено.

Надо специально остановиться, чтобы разглядеть, из чего состоит монотонная зелень. Но наши с Мишей ботанические познания не идут далее баобаба, банановых деревьев, тамаринда, манго и колбасного дерева, увешанного плодами, действительно похожими на прямые заплесневевшие колбасы. Ради интереса режем и пробуем «колбасу»… Несъедобно. Даже обезьяны брезгуют «колбасой». — Зато кислые «огурцы» баобаба, видимо, подходящее блюдо — обезьяны то и дело мелькают на верхушках необъятно толстых деревьев…

За Тангой зеленая первобытность постепенно редеет, и видишь уже культурную землю, завоеванную плугами. Безбрежные, колючие, как ежи, плантации сизаля. Сизаль — это пучок зеленых колючих сабель. «Арматура» листа, прочные белые нити — сырье, из которого вьют самые прочные в мире веревки. И, видимо, много надо миру веревок, если полдня справа и слева мы видим плантации, поселки рабочих, кипы срубленных листьев и золотистые космы волокон, которые надо сушить, трепать, и только потом это станет продуктом, за который Танзании платят золотой денежкой.

Беда, однако, в том, что немалая часть плантаций принадлежит не Танзании. Хозяин плантации — европеец, управляет делами индиец или араб, черные африканцы рубят сизаль. Мы остановились спросить у работавших, далеко ли до лавки, где можно купить воды, и постояли с тремя сизальщиками. На вопрос, сколько они заработают в день, парень с племенными насечками на щеках сказал:

— Четыре шиллинга, сэр.

В дорожной лавке бутылка фруктовой воды стоила один шиллинг…

Район сизаля — это место, где земля начинает горбиться, холмиться и синеть вдалеке горами с мягкими плавными очертаниями. Уже нет дремоты от монотонности зелени. Глазу открылись большие пространства. Деревья и кустарники поредели, они стали колючие и прозрачные. И хорошо видно: увешаны гнездами ткачиков и чем-то еще непонятным. Бегу посмотреть… Пасека! На деревьях как будто созрел урожай из дуплянок. Не сходя с места, насчитал тридцать восемь первобытных ульев.

Земля из черной постепенно сделалась красной. Это особенно хорошо видно на обрывах и термитниках — огромных сооружениях, построенных насекомыми. У одного из термитников стояла голенастая птица. Миша затормозил: «Этоже секретарь!» Голова с перьями, как у старинных писцов, с любопытством глядела, как я наводил оптику. Потом птица-секретарь побежала, но, чувствуя, что у фотографа ноги проворнее, оттолкнулась и полетела.