Ким шагнул было к ней, чтобы спросить, как там Петрусь, встретилась ли она с ним на базаре — должна была уже встретиться, — но в это время из штабного шалаша вышло сразу кучей все командование отряда, и он быстро свернул в сторону.

Ким решил обождать, пока с тетей Дусей поговорит начальство — Дед, отец, Василий Демьянович, которых он уже всех вкупе готов был заподозрить в заговоре против себя. Отойдя за елку, он стал поглядывать из-за нее. Тетя Дуся долго что-то рассказывала, кончила, но все почему-то продолжали стоять молча. Подошел Овечка, встал возле Деда. И Ким, досадуя, что ему приходится таиться и подглядывать — хотя то, о чем там идет речь, его-то, может быть, касается больше, чем Овечку, — подумал о нем со злостью: куда Дед, туда и он обязательно должен сунуть свой нос, скажите пожалуйста, какое начальство — комендант! А потом, увидев, что отец что-то сказал Овечке и тот сейчас же исчез, позлорадствовал: «Ага, щелкнули по носу, не суйся не в свои дела, проваливай к себе в комендантский взвод!» И в ту же минуту перед Кимом предстал появившийся из-за елки Овечка.

— Чего ты тут топчешься? Иди, иди! Товарищ комиссар велел срочно разыскать тебя, а Василий Демьянович говорит: «Нечего его искать — вон он за елкой прячется!»

Ким, подойдя к отцу, не знал, куда глаза деть: он думал, что все собравшиеся здесь уже знают, почему он прятался, и смеются над ним, как над мальчишкой, который боится, что отец ему всыплет при всех за то, что отказывается идти в комендантский взвод.

— Номер дома своей Вали помнишь? — спросил отец.

— Ну, помню, — протянул Ким, глядя себе под ноги.

— Какой?

— Советская, тридцать два, — ответил Ким и забеспокоился: — А что такое?

Отец не ответил, будто не услышал — он уже разговаривал с тетей Дусей, — и вместо отца Киму ответил Василий Демьянович:

— Провалилось твое дело: немцы схватили Петруся с листовками.

Валя окучивала на огороде картошку и часто поглядывала на двор — не вернулась ли Оля, не нашелся ли Петрусь, и сердце у нее то замирало, то так билось, что она переставала работать и, опираясь на тяпку, стояла, тяжело дыша, как запыхавшаяся. Валя не могла понять, куда девался Петрусь. Утром он должен был пойти на базар, встретиться там, как ему велел Ким, с какой-то теткой, а затем прийти к Вале, но она с Олей прождала его полдня, потом Оля сбегала к нему домой, увидела на дверях замок, вернулась, и тогда они решили, что надо сходить еще на базар. Оля опять побежала, и вот что-то уж очень долго ее нет. Чего только Вале не приходило в голову, ее одолевали всяческие страхи. Ей было легче, если бы она могла поделиться своими страхами с мамой, но мама даже догадываться не должна о них, поэтому-то Валя и пошла на огород окучивать картошку.

Оля вернулась притихшая, побледневшая, будто так забегалась, что сил уже нет, совсем изнемогла, подошла и сказала тихонько:

— Ой, Валечка, знаешь что, я боюсь…

У нее не хватило духу сказать, чего она боится. Она смотрела на Валю и умоляла простить ее, что она такая трусиха.

— Что-нибудь узнала? — спросила Валя.

Оля быстро помотала головой: нет, нет, она ничего не узнала — на базаре уже пусто, она побежала в больницу, спросить у матери Петруся, не знает ли она, куда он девался, но не застала ее на работе, сказали, что кто-то вызвал, она вышла во двор и ушла с тем человеком, а куда — неизвестно, но только не домой, потому что домой она не могла уйти с дежурства, никого не предупредив. Так что нет, она ничего не узнала, но нянечка, которую она спрашивала, хоть и не говорит, но, наверное, что-то знает.

— Я это по ее глазам увидела… Ой, Валечка, боюсь… — сказала Оля, задохнувшись от волнения.

С минуту они постояли молча, потом Валя сказала:

— Давай подумаем спокойно.

— Да, да, надо подумать спокойно, — обрадованно подхватила Оля.

Они сели на бревна у сарая и стали думать, что же могло случиться с Петрусем. О самом страшном они боялись подумать вслух и поэтому, успокаивая друг друга, строили всяческие догадки, из которых следовало, что от Петруся всего можно ожидать — такой он человек, самый легкомысленный на свете. Они вовсе не думали этого, но пусть уж лучше будет так, только бы не случилось с ним ничего страшного. Под конец Оля даже развеселилась, решив, что, может быть, по дороге Петруся настигло вдохновение, и в таком случае сегодня его уже не дождешься — весь день будет стоять как столб где-нибудь на углу и только губами шевелить.

— Тише! — сказала Валя, услышав, что мать разговаривает с кем-то на дворе.

— Валя! К тебе пришли! — крикнула мать.

Из-за сарая вышла незнакомая пожилая женщина в белой косынке, остановилась, посмотрела на девочек молодыми улыбчивыми глазами и спросила:

— Валя и Оля? — А потом сказала: — Ну и слава богу. Я к вам. Тетя Дуся.

— От Петруся? — воскликнула Оля.

Тетя Дуся поглядела вокруг и покачала головой.

— Эх вы, девочки, девочки, милые мои! — жалостливо сказала она, садясь на бревно. — Ох и заморилась же! Я из Тутошина, дело у меня есть к вам от вашего товарища… Боже мой, да как же его звать-то? Не упомню никак имени, нехристианское какое-то, вроде как китайское, — весело говорила она. — Ким, что ли?.. A-а, да, да, Ким! Дед и отец его зовут вас до себя, велели, чтобы я сегодня же привела, а то, говорят, делать вам тут больше нечего. Картошку вот, гляжу я, окучили уже у себя, а у меня еще не окучена, больно много нынче посадила, никак не управлюсь. Так что давайте, милые, сейчас, не мешкая, и пойдем, чтоб в Тутошино засветло поспеть… А Петруся не ждите — он уже там, — сказала она.

Валя и Оля радостно переглянулись: так вот в чем дело! Петруся вызвали в отряд, а теперь и их вызывают. Ну, слава богу, не придется им больше дрожать, потихоньку ото всех переписывая листовки и потихоньку подсовывая их людям. Главное, что потихоньку. Вале это было ужасно тяжело, потому что она никогда и ничего, даже мыслей своих, не скрывала от матери, а та все спрашивает: чего это пишете, чего это шепчетесь, куда это идете? Приходится обманывать, каждый раз что-то придумывать. Олю никто не спрашивал, но ей тоже было трудно, потому что она вообще ничего не умела делать потихоньку, а если с кем-нибудь и секретничала, то секрет этот недолго держался. Теперь они могут свободно вздохнуть. Там, в лесу у партизан, они будут санитарками или поварихами, им все равно что делать, только бы не дрожать день и ночь.

Когда они заторопились собираться в лес, тетя Дуся предупредила их:

— Ничего с собой не берите, что на вас есть, в том и пойдете, только вот тяпочки захватите, будто я вас подрядила картошку окучивать на завтрашний день. Так дома и скажите: пообещала, мол, тетка яичек, сала. А я опосля сообщу им, где вы.

Много людей в те дни выходило из Городка с тяпками на плечах: одни шли окучивать картошку на своих пригородных огородах, другие — на прополку свеклы для сахарного завода, на котором завелся уже какой-то новый хозяин. И при немцах люди должны были как-то работать, чтобы прожить.

Вот и Валя с Олей, сказав дома так, как велела им тетя Дуся, идут по улице с тяпками на плечах. Тетя Дуся идет между ними и рассказывает, как много она в нынешнем году посадила всего: картошки, моркови, редиски, луку, капусты, огурчиков, потому что чего же земле пустовать — сестры нет, она одна осталась, вся усадьба в ее распоряжении, и сколько редиски уже продала на базаре, а скоро и огурчики будут ранние, будет чем на базаре все лето торговать.

Оле нравится, что они идут будто бы картошку окучивать и что тете Дусе будто бы нет никакого дела до того, что по улицам ходят немцы, — только одни у нее огородные и базарные заботы; и когда немцы проходят мимо, Оля весело поглядывает на Валю. Ей совсем не страшно и хочется поскорее встретиться в лесу с Кимом и Петрусем, поскорее рассказать им, какие они с Валей страхи пережили и как это хорошо получилось у них с тетей Дусей. И Валя думает, что страхи остались позади, но ее мучит, что она опять обманула мать и что мать будет в ужасе, когда узнает правду. Олю это нисколько не волнует: она не знала ни матери, ни отца; правда, незадолго до войны у нее появились вроде бы папа и мама, взявшие ее из детдома, но она не относится к этому всерьез, думает, что они взяли ее больше как домработницу, чтобы было кому ухаживать за ними — старенькие уже.