Содружество двух первооткрывателей арабской талас-сографии (мореведения) было удачным в отношении прежде всего совместимости характеров: уравновешенный (не здесь ли одна из причин его долголетия?), сдержанный, суховатый Годфруа-Демомбинь, первоклассный арабист, счастливо до­полнял своего друга, носившего в себе энциклопедические знания и пылкое сердце. Науке нужны оба типа натур, но

7

у колыбели каждого нового ее предприятия предпочтительно видеть на авансцене первую: именно она с ее осторожностью и строгим подходом к действительности должна ранее дру­гих оценить неожиданное приобретение глаз и ума челове­ческих — чистой ли пробы золото? Поняв это инстинктом ученого, Ферран уступил Демомбиню честь первого сообще­ния о находке, которое и прозвучало 12 декабря 1912 года в зале заседаний Азиатского Общества.

Следующий этап изучения новооткрытых рукописей свя­зан уже с именем одного Феррана, хотя, конечно, консуль­тации с Демомбинем не прекращались. При всей увлекаемости своей натуры, живом темпераменте исследователь был хорошо подготовлен к тому, чтобы отважиться на странствие по нехоженому морю столь специфической области арабской литературы, какой является талассография. Школа знамени­того в истории африканистики Рене Бассе, собственные наблюдения, накопившиеся за долгие годы пребывания в заморских владениях Франции на дипломатической' службе, размышления над историческими судьбами народов Индий­ского океана привили ему разносторонность интересов и знаний. Свою роль сыграло, несомненно, и то, что его творчес­кий интеллект не был одинок — атмосфера заседаний Ази­атского Общества, общение в его стенах со многими членами этой организации непрестанно будили мысль и освежали силы.

Работа над текстами только начиналась. И все же на этой стадии Ферран смог обнаружить в серой массе непрочитан­ных листов первое в арабской литературе упоминание Бор­нео — оно фигурирует в главном труде Ахмада ибн Маджида «Книга полезных глав об основах и правилах морской науки» — и отметить это важное обстоятельство в уже гото­вившейся к выходу из типографии книге. Однако само имя великого морехода Западной Азии, изучение творчества кото­рого в дальнейшем поглощало все силы французского энту­зиаста до конца его жизни и составило целую эпоху в европейском востоковедении, сопровождается в «Relations...» словом «некий» (un certain), и в этом определении прогля­дывается трезвая осторожность Годфруа-Демомбиня: для предварительного сообщения материал весьма интересен, однако нельзя позволить ему сразу очаровать нас, посмотрим дальше: не случайна ли представшая нам фигура, не сомни­тельны ли сведения, которыми она пытается нас пленять?

Интуиция говорит Феррану, что перед ним золотая рос­сыпь, не замеченная проницательными златоискателями про­шлого в недрах старой Парижской библиотеки. Интуиция стучит в сердце, а рядом бьется мысль: монументальный

8

свод «К.е1аПопз...», которому отдано так много тончайшего труда, не полон, картина не высветлена в важнейших деталях. Пятидесятилетний ученый, только что завершив огромное, незыблемое, как казалось ему, исследование, принимается ш новое. Без лоцманов, словно самый ранний мореплаватель древности, он решительно отчаливает от берега и плывет по неведомым волнам к неизвестному краю суши за гори­зонтом.

...Отходят назад строка за строкой, лист за листом. Идут годы. Интуиция сменилась точным знанием. Теперь, на пороге 20-х годов нашего века, Феррану известно многое из того, во что и хотелось и трудно было верить. Перед взором, то недоверчивым, то распаляющимся в предвкушении новых откровений, встает галерея образов: арабский мореход, задумывающийся об истоках искусства судовождения; он же излагающий разносторонние требования этого искусства перед своим учеником; эклиптика Луны и роза ветров глазами арабских моряков; западные и восточные воды Индийского океана с палубы утлого арабского судна; дальние моря и земли, какими они виделись пришельцам с аравийских побере­жий; Красное море, пересеченное вдоль и поперек вереницами кораблей халифата; мореходный пласт арабских словарей... Всё новые звезды вспыхивали перед потрясенным перво-искателем по мере того, как он углублялся в текст забытых рукописей; но для него арабская навигация навсегда осталась лишь суммой картин, увлекательным калейдоскопом видений, не нанизанных на единый стержень.

Однако и сумма была впечатляющей; проживи Ферран дольше, количество наблюдений при силе его таланта перешло бы в качество — они легли бы в основание обобщающего вы­вода. Бурный рост сведений неудержимо влечет к высоким построениям общего плана. Но жизнь коротка, и не все уче­ные об этом помнят — ведь менее всего их занимает соб­ственная плоть, даже когда она уже неприметно, но неотвра­тимо гаснет; раз так, то подчас они могут и слишком долго задерживаться на одной стадии своих открытий, мни­тельно перепроверяя результаты и не решаясь двинуться вперед.

Тут, зачарованный блеском открывшихся взору сокровищ, счастливый владелец Сезама соскальзывает на зыбкую тропу к нему возвращается старая мысль, поселившаяся в легко воспламеняющемся мозгу еще с момента открытия 1912 года, позже оцепеневшая под холодным взглядом Годфруа-Де-момбиня, притаившаяся под кручей трезвых размышлений над новым предметом исследований. Если арабские мореходные тексты пятнадцатого и начала шестнадцатого столетия ис­

9

тинны (а это уже доказано), рассуждает Ферран (сперва он только верит, потом убеждается, что это так), раз это не под­делка, подаренная миру сочинителями поздних веков, то энциклопедия Сиди Али Челеби утратила то значение, которое она приобрела в науке благодаря изданию Хаммер-Пург-шталля. Ее ценность ничтожна. Страницы турецкого адмирала представляют всего лишь перевод, иногда посредственный, подлинных арабских источников. Однажды мелькнувшая, застрявшая, набиравшая силы по мере успешного продви­жения ученого в мир идей Ахмада ибн Мадж и да и Сулай-мана ал-Махри, эта оценка начала становиться навязчивым представлением — она переходит из одной работы Феррана в другую.

Дело не так просто. У Челеби и, например, у Сулай-мана ал-Махри, писавшего несколько ранее в том же XVI веке, действительно встречаются совпадающие фрагменты навигационных описаний. Повторяющиеся данные о глубинах по фарватеру, о расстояниях между гаванями, о высотах звезд над горизонтом, конечно, не могут служить основа­нием для обвинения в копировании. Мореплавание требует точных цифр, установленных опытом. Вот одинаковый поря­док сходно построенных фраз — это уже действительное заимствование, о творческой переработке здесь не может быть и речи. В турецком тексте такой грех встречается не раз, и, хотя мы отдаем должное этической высоте автора, откры­то указавшего свои источники (писатели не всегда достаточно щепетильны в этом отношении), нужно признать, что книга Челеби в ряде случаев потеряла ценность оригинального труда. Однако не следует забывать о другом: во-первых, турецкая энциклопедия (это отметил в свое время академик И. Ю. Крачковский) содержит сообщения о Новом Свете, отсутствующие в арабских материалах, и эти сведения тем более ценны, что они представляют одно из самых ранних свидетельств о землях, открытых в западном полушарии. Уже это говорит о большом значении для науки труда стамбульского флотоводца. Во-вторых, и это важнее для нашей темы, страницы Челеби построены на перекрестной проверке книжных и устных данных; благодаря этому истин­ность сведений, сообщаемых мореходными сочинениями араб­ских авторов, прежде всего Ахмада ибн Маджида и Сулай-мана ал-Махри, удостоверена живым опытом их преемников; эти труды могут считаться у лее безусловно надежными источ­никами. Нужно еще учесть, что ряд отрывков из турецкого трактата обнаружен знаменитым французским ученым-ориен­талистом Рено в книге столь серьезного писателя, как хорошо известный востоковедам Хадджи Халифа; уже это само по

10

себе говорит о высоком доверии и авторитете, которыми пользовалось в ближневосточной литературе творение поэта-морепроходца.