Обилие предметов животного, растительного и минераль­ного происхождения, стекавшихся на рынки к югу от Гвар-дафуя из множества заповедных мест «черного материка», естественно, привело к тому, что часть аравийских «торговых гостей» стала оседать в благодатном заморье, приняв на себя труд посредников при сделках между африканцами и азиата­ми. По-видимому, посреднические хлопоты судьба вознаграж­дала щедро — об этом говорит постепенно сгущающаяся сеть арабских факторий и плантаций на земле Сомали, Кении и Танганьики, мало-помалу распространяющаяся на Мозам­бик. Древние копи и рудники тоже обретают новых господ, и теперь уже не смутные слухи о сокровищах, а сам свер­кающий металл, смиренно-простой и благородный, обращается в торговых сделках между партнерами. Все это сложилось в доисламские века и, окрепнув, подготовило почву для того, чтобы с победой мусульманского вероучения вся Восточная Африка до устья Лимпопо увидела себя под экономическим и, более того, духовным господством арабов.

Восточноафриканекое побережье стали заселять много­численные переселенцы, они осваивали новые земли и быстро продвигались на юг и запад. Переселения из пустынной и знойной Аравии в страны древней земледельческой культуры, находящиеся почти рядом, начались задолго до торжества мекканского пророка. Но лишь после победы ислама мате­

95

риальные причины передвижений за рубежи родины допол­няются идейными. Откровения позднего Мухаммада, быстро входившего в силу, устремили инакомыслящих из Хиджаза — колыбели мусульманства — к противоположному берегу Крас­ного моря, главным образом в Эфиопию. Вслед за падением Али ибн Абу Талиба и возникновением шиизма как отдельно­го течения толпы членов этой секты, подвергаясь серьезным преследованиям, уходят из халифата уже не в ближайшие, а в дальние страны — кое-кто добирается до Китая и Кореи. При Аббасидах, вытесняемые с гражданских должностей персами, а с военных — тюрками и берберами, вчерашние победители — арабы — покидают казенную службу и во мно­гих случаях обращаются к заморской торговле — примеча­тельное событие, говорящее о необратимом росте психоло­гического сопротивления побежденных. Тогда-то и сходят один за другим с купеческих судов на африканский берег «гости-промыслители» из аравийского заморья, сникшие, но не павшие люди, решившие дописать книгу своей жизни на чужой, но отдаленной от суеты столиц и благодатной земле. Если к ним добавить выходцев из оманского племени Азд и персов из Шираза в Персидском заливе, то состав западноазиатской колонии в индоокеанской Африке (с учетом названных раньше первопроходцев в лице их потомков) на этом замкнется. Аздиты интересны для нас тем, что, унасле­довав судостроительный и мореходный опыт своих предков — корабельщиков на вавилонской службе, они осуществляли постоянную морскую связь области своего проживания на африканском берегу с правившим ею Оманом. Вместе с тем и, конечно, в связи со своим занятием они — основные деятели всего арабо-африканского судоходства в мусульман­ское время. Именно этих бронзовокожих южан с обветрен­ными лицами и раскачивающейся походкой потомственных морепроходцев гораздо чаще, нежели других аравитян, можно было видеть в качестве кормчих и владельцев судов, спешив­ших от Африки к Оману, Сирафу, Багдаду и обратно. Запад­ная Аравия, чье значение в торговых делах государства хали­фов после перевода столицы из Медины и особенно в золо­тые века аббасидского Багдада (IX—X вв.) отошло на второе место, не принимала столь близкого участия в сношениях с Африкой, тем более что выходцы из Неджда, Хиджаза, Йемена и красноморских островов не столько вывозили из «черного материка», сколько осваивали его богатства в точках своей оседлости.

Лишь в пору агонии халифата и уже накануне европей­ского вторжения в индоокеанский мир наблюдается за­метное повышение удельного веса Аравийского полуострова

96

в мусульманской торговле с Востоком и Западом, но это последняя и скоротечная вспышка.

В составе пришлого населения Восточной Африки инако­мыслящие, оказавшись на дальнем берегу среди многих себе подобных, могли чувствовать себя в безопасности — ни ха­лифские стражники, ни лукавые и беспощадные ревнители чистоты всех сердец, кроме собственных, сюда не добирались; этим по горло хватало охоты за верноподданными внутри халифата, не смогшими уйти за море от их всевидящего глаза и всеслышащих ушей. Что касается стяжателей, то о них можно сказать афористически: тяга к наживе их объединяла и разъединяла.

Все эти обстоятельства — ощущение личной безопасности у одних, причастность к общему доходному делу и стремление к собственной выгоде (хотя бы в ущерб всем прочим) у других — привели к тому, что с появлением переселенцев, главным образом арабов, на индоокеанском побережье Афри­ки производительные силы этого района приходят в движение. Показателем этого служат количественная и качественная стороны африканского вывоза, но прежде всего его состав: сандаловое и эбеновое дерево, слоновая и носорожья кость, кожи бегемотов, шкуры леопардов, панцири черепах, ладан, корица, папирус, каучуконосы, амбра, железо, серебро, золото. Мадагаскар добавлял к этому списку бетель, а Занзибар — мед, воск, рис, шелковые и хлопчатобумажные ткани. О двух из перечисленных статей надо сказать особо.

В средневековой арабской письменности довольно часто встречалось сочетание слов «золотая Софала». Так называли ближневосточные купцы и мореходы один из восточноафри-канских портов, чтобы отличить его от знаменитой индий­ской Супараги, по созвучию получившей имя «Софалы индов». Но если речь идет о созвучии, то название «Софала», вероят­но, было на устах у многих? Тогда понятно, почему свою большую лоцию — одну из последних — угасающий провод­ник Васко да Га мы одинокий Ахмад ибн Маджид именует «Софальской»: арабы любят яркие заглавия — недаром еще одна из крупных поэм этого морехода прямо названа «Золо­той»; сочетание «золотая Софала» для него неразделимо. Да, все дело здесь в том, что к Софале прилегал обширный район золотодобычи, благодаря чему скромный порт в Мозам­бике стал главным среди всех центров арабской морской торговли в Восточной Африке. Отсюда из века в век оманские парусники, а подчас персидские, индийские и даже китайские увозили драгоценный груз во все страны южного мира, особенно в Индию. Так продолжалось и после XIII столетия, когда на золотоносной земле вверх по течению Замбези и к

97

югу от него возникло сильное африканское государство Мономотапы — «владыки рудников». Однако в начале второй половины срока существования этой державы азиатских него­циантов на золотом рынке все более оттесняют португальцы. Но тут государство Мономотапы дает нам редкую возмож­ность наблюдать, как, будучи уже отрезанным от моря цепью европейских факторий, оно само (вплоть до падения в 1693 году), используя свое расположение в труднодоступном рай­оне, собирало дань с лиссабонских купцов.

Торговля арабов с африканскими племенами, будь то на западе — в Гвинее или на востоке — в Сомали и Мозамбике, а также вдоль побережий Мадагаскара и Занзибара, была в большинстве случаев односторонней. Это вписало черную страницу в историю заморской деятельности давних аравий­ских язычников и сменивших их мусульман, ибо купля и продажа в одном направлении — от африканцев к арабам — были избраны в качестве modus vivendi (способа сосущество­вания) с нравственно сомнительной целью: использовать неосведомленность наивных африканских товаровладельцев в истинной стоимости предмета продажи для того, чтобы приоб­рести сокровища за бесценок. Если золотой слиток можно было оплатить горсткой начищенных медных монет или кус­ком грубой материи для набедренной повязки, то это было, конечно, лучше, чем расстаться ради покупки со стальным клинком либо штукой шелковой ткани. Неравенство отноше­ний довольно скоро привело к общему представлению о нерав­ноправии людей перед законами существования. Тогда из двух порождений эгоизма — лжи и насилия — первая дает широ­кий простор второму, и список африканских приобретений аравитян пополняют рабы. Вчерашний продавец, его сын или брат, жена или мать схвачены, закованы в цепи, запряжены в рабочее ярмо на плантации колониста или же навечно увезены за море для продажи на невольничьем рынке. На таких людей не распространяются законы справедливости, даже простого сострадания; упавших поднимают плетью или заменяют новыми невольниками. Охота на людей, начавшись в Африке исстари, получила большое место в деятельности пришлых купцов уже при исламе, отчасти под влиянием про­поведи об избранном народе. Если в рассказе памятника X века «Чудеса Индии», повествующем об увозе в рабство царя Софалы (в отплату за его благодеяния!), выделить сообщение о том, что на обычном торговом (не исключи­тельно невольничьем) судне было переправлено рабов «около двухсот голов» за один раз, то трудно даже представить, сколько пленников из Африки вывезли в Азию арабские и другие работорговцы за все столетия даже одного средне­