98

вековья. Так как человеконенавистническое ремесло давало громадную прибыль, намного перекрывавшую потери от ко­раблекрушений, то ловлей и продажей рабов занимались не только лишь купцы, но и не менее алчные властелины, к примеру правитель острова Киш в Персидском заливе. Английский исследователь Коломб, касаясь охоты за тузем­цами в индоокеанских странах, говорит о парусной оснастке арабских рабовладельческих судов — мы должны особо за­помнить последние три слова, ибо они делают наше пред­ставление о предмете выпуклым и законченным.

Сокровища «черного материка» вывозились в халифат через пятнадцать гаваней восточного побережья Африки — от севера к югу идут Хафуни, Мурути, Джардиль, Мога­дишо, Марка, Барава, Ламу, Китава, Малинди, Момбаса, Киль-ва, Синджаджи, Мозамбик, Софала, Кильвани. И вновь, уже в который раз, филология, верная сестра истории, обогащает наше знание прошлого новым выводом: арабский язык не раскрывает смыслового значения всех этих названий, следо­вательно, обозначенные ими поселения основаны... африкан­цами? Скажем осторожнее: неарабами. Были ли это прямые предки исконных жителей или появившиеся и исчезнувшие пришельцы (например, во время великого переселения индо­океанских народов на рубеже нового летосчисления) — другой вопрос. Во всяком случае возможность сопоставления «Джардиль» с персидским «ч (ах) ар диль» — «четыре сердца», т. е. «четыре языка», «Могадишо» с арабским «мукаддас» — «священный» или «Софала» с арабским корнем «сфл» — «быть низким, низменным (о местности)» дает слабый довод в пользу ближневосточного происхождения названий указан­ных портов, и это особенно ясно, если сравнить приведенные пары с названиями, где арабский источник несомненен (Каир; Медина, Мавараннахр). Но именно арабы, включив африкан­ские поселения на берегу Индийского океана в кольцо своей международной морской торговли, превратили эти точки мест­ного значения в более или менее значительные торговые горо­да, каждый со своим лицом.

Об одном из таких центров, Могадишо, составитель географического словаря Якут (1179—1229) говорит, что населяют его чистокровные арабы, «избравшие этот край для жительства». Они образуют племена во главе с вождями, совет которых правит городом. Для нас это известие важно потому, что оно показывает, насколько глубоко внедрились пришельцы в африканскую действительность на рубеже XII и XIII веков, если не гораздо раньше. Картина, встающая перед нами, получает еще большую достоверность и дополни­тельные краски на примере Баравы и Кильвы. В первом слу­

99

чае уточняется область аравийского мира, откуда хлынул очередной поток переселенцев,— Бараву построили арабы Бахрейна, сделавшие новое свое местожительство убежищем для земляков в последующее время. Что касается Кильвы, то здесь налицо три ценных свидетельства: во-первых, год ее постройки арабами — 975, что дает общее представление о времени плотного заселения восточноафриканского побе­режья выходцами из Юго-Западной Азии; во вторых, узкая религиозная принадлежность новопоселенцев: они — сунниты, и это наводит на определенные размышления: если самым последовательным ревнителям культа пророка судьба указала покинуть пределы основанного им государства, не значит ли это, что судьба мусульманства оказалась в руках больших или меньших отступников от догм ислама? Тогда многое в халифате, в том числе историю его падения, можно понять лучше, чем до сих пор, да и не только лишь в халифате и не только в его времени. Однако, может быть, эти неокильванцы переплыли неверную морскую ширь добровольно, ища свободы не душе, а низменным страстям? Но вот перед нами третье свидетельство — роль переселенцев из Шираза в дальнейшем возвышении Кильвы. Они деятельно участвуют в осуществле­нии замыслов первостроителей будущей столицы арабской Восточной Африки, им принадлежат многие новые начинания. Между тем известно, что эти иранцы бежали от религиозных преследований. Имея в виду все только что сказанное, всего естественнее думать, что и они — сунниты, оставившие шиит­ский Иран. Во всяком случае не шииты: эти не стали бы сотрудничать со своими вечными врагами. Если, таким обра­зом, арабы и ширазцы в Кильве были объединены враждой к шиизму и общими градостроительными трудами, то возмож­но считать, что такая связь начиналась в общей участи изгнанников.

Здесь мы расстаемся с Африкой. Прощальный взгляд на карту обнаруживает, как сама природа подготовила воз­можность и, если смотреть даже лишь с психологической стороны, необходимость проникновения арабов на материк, ставший для них неисчерпаемым Сезамом, именно с моря. Африканское побережье Красного моря было известно в Ара­вии на заре времен — достаточно вспомнить о тесной связи Адена с древнеегипетской торговлей или о южноарабской колонии Аксум, еще за три столетия до ислама объединив­шейся с Эфиопией вокруг порта Адулис. Но от Эфиопии, за гаванью Зайла, «берег неарабов» круто сворачивал к вос­току. Арабские чертежи населенного мира продлевали новое направление до Китая, замыкая им с юга Индийский океан; основанное на рассказах невежественных путников, питаемое

100

косностью нелюбознательных умов, это заблуждение нашло приют в работах даже мусульманских картографов, и не только в первых, но и в поздних столетиях державы халифов. Между тем корабельщики из красноморской Аравии и Йеме­на, главным образом Адена, еще до ислама увидели, что после мыса Гвардафуй суша уходит к югу. Они не решались плыть в неизвестность, но им помог опыт мореходов Омана и Хад-рамаута. «Перипл Эритрейского моря», т. е. описание путеше­ствия по северо-западной части Индийского океана, произве­дение безвестного египетского купца I века новой эры, говорит о множестве «арабских капитанов», наряду с индий­цами и греками ведущих торговые дела на Сокотре. Конечно, это не одни лишь купцы аравийского юго-запада, еще со времен птолемеевского Египта отдавшие должное счастливо­му положению острова на пути от Александрии к Индии, обогащавшиеся благодаря посреднической торговле. Это прежде всего купцы, приплывавшие на собственных или наем­ных судах из Махры — недальней области на океанском побе­режье Аравии. Махра установила свое экономическое, а затем и политическое господство над Сокотрой до нового летосчис­ления. Заморское владение (столь завидное) было, однако, лишь первой стоянкой в дальнейшем продвижении — сосед­ние островки Самха, Дарза и Абдалькури, уходя к западу, звали за собой. Так мореплаватели аравийского среднего юга, а позже и востока добрались до Мыса Пряностей, как некогда именовался Гвардафуй, и, озираясь, начали продвигаться по чуждому берегу на запад и юг. Постепенно Восточная Африка разделилась в арабском представлении на шесть зон: от южного края Аденского залива до 10° с. ш. лежала «земля водохранилищ», от 10 до 3° с. ш.— «земля неарабов», от 3° с. ш. до 3° ю. ш.— «земля зинджев» («черных», «нег­ров»), от 3 до 8° ю. ш.— «земля побережий» (по-арабски «барр ас-савахиль», откуда название языка суахили), от 8 до 11° ю. ш.— «ар-рим» (от бантуитского «мрима» — горная страна), вдоль Мозамбикского пролива — «земля прибрежья». Этот перечень исключает африканское Красноморье как вели­чину давно данную и известную. По следам моряков Хадра-маута и Омана в Индоокеанскую Африку пришли моряки западной Аравии: Сокотра с грядой мелких островков послу­жили естественным — как позже Антильский и Багамский архипелаги для Европы — мостом к материку.

Входя в прибрежные воды Мадагаскара, кормчие употреб­ляли все свое искусство, чтобы миновать опасные места, поглощавшие небольшие суда; у Занзибара во время безвет­рия сильное течение сносило неуправляемые парусники к югу; на этом пути странники нередко погибали от голода

101

и жажды. Но алчность местных торговцев тесно привязала африканский островной мир к арабской морской торговле.

Другое ответвление великого западно-восточного торгово­го пути, малайское, шло от Цейлона либо от Андаманских островов к Индонезии, главным образом к Суматре и Яве. Знаменательно, что на исходе XV века крупнейший арабский мореплаватель Ахмад ибн Маджид в особой главе своей энциклопедии помещает в числе десяти «великих островов» мира именно Суматру и Яву, оставляя в стороне столь прос­торные соседние земли, как Борнео и Целебес. По времени создания памятника это уже пора подведения итогов заморс­ких путешествий арабов халифата; следовательно, перед нами окончательная оценка того значения, которое имели для арабов одна и другая пары островов Индонезии. Впрочем, и весь перечень Ахмада ибн Маджид а, где рядом с «островом арабов» (Аравийским полуостровом), Мадагаскаром, Сумат­рой и Явой равноправно стоят сравнительно небольшие Тай­вань, Занзибар, Бахрейн, Сокотра и совсем крохотный Ибн Джаван в Персидском заливе, показывает, что громкое прило­жение «великий» здесь имеет в виду, как бывает в жизни, не величину предмета, а его практическую ценность. Совре­менный индийский ученый Нафис Ахмад говорит так: «Пола­гают, что арабская колония на западном побережье Суматры основана около начала христианской эры. Арабы вели тор­говлю между Суматрой и Мадагаскаром, вероятно, через Цейлон, около 310 года до христианской эры». Если отнес­тись к этому заявлению в его второй части с необходимой осторожностью, то и тогда участие аравийского — сабейско-набатейско-еврейского, позже в подавляющей степени арабс­кого — купечества в малайской торговле на рубеже двух эр не вызывает сомнений. Великое переселение индоокеанских народов, происходящее в эту пору, которое привело многих индийских купцов на Индонезийский архипелаг, сохранило возникшие еще с вавилонских времен связи южной Индии с аравийскими торговцами; около 300 года н. э. появилась арабская фактория значительно дальше Суматры с Явой — на южнокитайском побережье (в Нанхайцзюне, будущем Гуанчжоу); странствующий китаец Фа-Сянь, на полтора деся­тилетия покинувший родину ради путешествия по Индии, твердо говорит о «сабейских», т. е. арабских, купцах на Цей­лоне между 399 и 414 годами н. э. Таким образом, круг замкнулся, все убеждает нас в том, что во всяком случае первую половину высказывания Н. Ахмада следует принять безоговорочно.