Как зарождается поэма огневая?
Не думай сдвинуть, бард, планеты с их путей,
Пегаса не гони в безумии страстей
Сквозь весь огромный мир, от края и до края.
Но, ребер клавиши рукой перебирая,
Как по земле цепом, по струнам сердца бей
И помни об одном: о том, чтоб всех людей
Ты мог от нового насытить урожая.
Как в медный колокол, бей в собственную грудь!
Но старых, грешных слов вовеки не забудь;
Тюрьма, неволя, гнет, насилье, тирания!
И с бледных губ твоих, горячие, как кровь,
Пусть мощной песнею звучат слова другие:
Мир человечеству! Свобода! Жизнь! Любовь!
Была у него ручища,
Клешня пятипалая,
Весь свет он сграбастал, как семечко малое,
Как малое семя,
Как зернышко маково.
Терзал так и сяк его,
То зернышко маково,,
И тискал, и мучил,
И мял.
Надоело зернышку
Жить не в чести,
Стало расти.
Выросло с горошину,
А после с яблоко,
А после с арбуз,
Стало оно как земной шар,
Переросло огромную руку,
А рука на шаре мельчала, мельчала,
Стала с кусточек, с листочек, с былинку,
Стала с пылинку.
И смел ту пылпнку
Могучий ветер,
И зазвучала
Песня на свете,
Песня миллионов
Про мир и труд…
Вот и сказка кончается тут.
А в мае
Я кататься привык, господа,
На передней площадке трамвая!
Город меня прошивает насквозь!
А в голове что творится тогда:
Огни, огнива, беги, побеги.
И весело отчего-то,
Особенно у поворота.
На поворотах
Расправляю плечи самозабвенно,
А деревья шумят вдохновенно,
И пахнет весной
Шалеющий сад,
И ликует вода,
А улицы напропалую звенят:
В мае! В мае! -
Вот так и катаюсь на передней площадке трамвая
Многоуважаемые господа.
Когда моей славы придут года,
Безмерных хвалений эра,
И станут из-за меня города
Спорить, как из-за Гомера,
Когда в Польше, как после дождя – опят
Будет статуй моих и бюстов
И в каждом городе завопят:
«Здесь родина Златоуста!» -
Пускай потомки забудут рознь
И спор о «Тувимовом деле».
Я сам скажу им: мой город – Лодзь,
Я здесь лежал в колыбели!
Пусть те восхвалят Сорренто, Крым,
Кто на красоты падок.
А я из Лодзи. И черный дым
Мне был отраден и сладок.
Здесь рос, штаны протирал наскрозь,
Рвал пуговицы с мясом,
Здесь старый педель, срывая злость,
Ругал меня лоботрясом.
Тут слышал я бури первый гром
И музы чуть слышный шорох.
(Доныне стоит знаменитый дом:
Андреевская, номер сорок.)
Здесь я лет десять в школу ходил,
Со скукой, сказать по чести;
Среди лентяев и заводил
Сидел на почетном месте.
И тут мое сердце забрал в полон
Некто тихий и золотистый,
И здесь семь лет, огромных, как сон,
Писал я стихи и письма.
Я признан был Лодзью с первого дня,
Без всяческой проволочки.
И некий Ксенжек печатал меня
По две копейки за строчку.
Люблю твой облик, прекрасный и злой,
Как мать недобрую – дети,
И вид твоих улиц под серою мглой,
Любимейший город на свете!
И говор проулков, и смех продавщиц,
Пылища и гомон базаров
Дороже мне шика и блеска столиц,
Милее парижских бульваров!
Доныне слезами мне застят взор
И окна твои, и отрепья,
И стареньких улиц базарный задор,
И жалкое великолепье,
И этот дурацки торчащий «Савой»,
Одетые с шиком торговки,
И вечная надпись: «Мужской портной,
Он же дамы и перелицовки».
Влажным багрянцем, трепещущей сенью
Всплески знамен из распахнутых окон,
В праздник червонный, в праздник весенний
Солнечный полдень бушует потоком.
Окна оправлены просинью зыбкой.
В залах снопы, золотые снаряды.
Блестки зеркал разыскрились улыбкой,
Солнцем расцвечены праздника ради.
В ливне лучей этажи отдыхают.
Крыш черепичных слепяще сверканье.
Праздник мильонами свеч полыхает,
В стеклах зеркальных преломлены зданья.
Ветер, скользящий по влаге и суше,
Мчит облака по небесному своду.
День этажи отраженьями рушит
В ясно-глубокую звонкую воду.
Залпы лучей Золотистого Ока,
Воду всколышьте колоколами!
Радость свободы моей высокой,
Взвейся, в лазурь ударяя крылами!
Взвейся над городом, ветру открытым,
В пурпур знамен шелестящих одета.
С ветра на площади, с Вислы к зениту,
Радостью ясной весеннего света
Лейся, сверкая, свобода поэта!
В синь зачарована, с пурпуром слита,
В высь этажей над знаменами взвита,
Буйствуй же, красная и голубая,
В праздник багрянца и сини зенита,
В праздник зеленого Первого мая.