Афра была неглупой женщиной, несмотря на все свои предрассудки. Она меня заметила и собиралась было подозвать, чтобы я помогла ей уговорить отца, но я отвернулась: я могла отвечать только за себя.

Когда Момпелльоны подошли ко мне, Элинор нежно взяла меня за руку, а пастор спросил:

— Анна, что ты решила? Скажи, что остаешься с нами! Без тебя нам с миссис Момпелльон будет трудно. На самом деле я даже не представляю, что мы без тебя будем делать.

Я уже приняла решение, но голос меня не слушался, и я ничего не ответила. Когда я наконец кивнула, Элинор Момпелльон обняла меня и долго не выпускала из своих объятий. Пастор пошел дальше по проходу, остановился поговорить с рыдавшей и заламывающей руки Мэри Хэдфилд. К тому моменту, когда он вновь поднялся на кафедру, они с мистером Стенли смогли уговорить всех сомневающихся. Все мы в тот день дали Господу обет, что останемся и никуда не сбежим, независимо от того, какие испытания ждут нас впереди.

Все, кроме Бредфордов. Они тайком покинули церковь и были уже на пути к своему поместью, чтобы сразу заняться подготовкой к отъезду в Оксфордшир.

Я вышла из церкви, ощущая какой-то необыкновенный душевный подъем. И не я одна: лица людей, прежде суровые, потеплели, и когда мы встречались взглядом, то начинали улыбаться. Поэтому я была удивлена, увидев заплаканные глаза Мэгги Кантуэлл, кухарки Бредфордов, поджидавшей меня у калитки моего дома. Мэгги не смогла прийти на службу из-за своей работы. На ней все еще был огромный белый фартук, лицо раскраснелось от ходьбы.

— Анна, они меня выгнали! После восемнадцати лет работы меня вышвырнули на улицу! Я пришла попросить тебя, чтобы ты помогла мне собрать вещи, Бредфорды уезжают через час. Они сказали, что после их отъезда дом будет на замке. Мы столько лет прожили там, а теперь нас уволили без всякого предупреждения. Как мы будем зарабатывать себе на хлеб?

Уголком фартука она вытерла слезы.

— Не плачь, Мэгги, — сказала я. — Давай лучше возьмем тележку и сходим за твоими вещами.

И мы отправились в Бредфорд-Холл. Мэгги, которой было уже за сорок, прекрасно готовила и сама очень любила поесть, так что комплекция у нее была соответствующая. Ей было трудно подниматься по заснеженной дороге в гору.

— Представляешь, — рассказывала она, с трудом переводя дыхание, — я запекаю баранью ногу к обеду, и тут они возвращаются из церкви раньше, чем обычно. Я переживаю, что не успею с обедом, тороплю моего помощника Брэнда, и тут входит сам полковник и заявляет, что мы все уволены. Даже не сказал спасибо, не спросил, как мы будем жить дальше. Только сказал: подайте обед на стол и убирайтесь.

Поместье гудело, как растревоженный улей. Запряженные лошади в нетерпении били копытами, слуги сновали туда и обратно, согнувшись под тяжестью многочисленных баулов и сундуков. Мы зашли через кухню и услышали наверху топот ног и требовательные голоса хозяек, потом поднялись на чердак в крохотную каморку Мэгги, которую она занимала вместе с другой прислугой. В этой клетушке размещались три койки, и у одной из них стояла на четвереньках Дженни, бледная перепуганная девушка, и пыталась увязать в узел свои скудные пожитки.

— Мэгги, она говорит, чтобы мы освободили помещение за час, а сама не дает нам собраться. Я с ног сбилась, выполняя ее поручения. Они никого не берут с собой, даже Джейн, которая с детства прислуживала миссис Бредфорд. Джейн плакала, умоляла не прогонять ее, но госпожа сказала, что мы, может быть, уже подхватили заразу. Они оставляют нас умирать на улице, ведь ни у кого из нас нет дома.

— Никто не умрет на улице, — сказала я как можно спокойнее.

У Мэгги был дубовый сундучок, который стоял под ее койкой. Я вытащила его, пока она складывала одеяло. Еще у нее был небольшой мешок с вещами — вот и все вещи. Мы снесли сундучок по узкой лестнице вниз. В кухне она остановилась у огромного стола и провела по нему ладонью. На глазах у нее опять появились слезы.

— Вот здесь я провела почти всю свою жизнь, — сказала она. — Я знаю на этом столе каждое пятно, каждую царапину. — Она опустила голову, и слеза упала на стол.

Тут до нас донесся какой-то шум со двора. Я выглянула за дверь и увидела мистера Момпелльона на Антеросе. Он спешился и был уже в доме, пока растерявшийся конюх подбирал брошенную им уздечку. Пастор не стал дожидаться, пока объявят о его прибытии.

— Полковник Бредфорд! — прокричал он так громко, что все разговоры в холле стихли.

Мебель там уже накрыли простынями. Я пробралась за деревянную скамью с высокой спинкой и, спрятавшись под простыней, увидела, как в холл вошел полковник.

— Пастор Момпелльон? — сказал он. — Вам не следовало утруждать себя и приезжать к нам в такой спешке, чтобы попрощаться. Я хотел это сделать вот в этом письме.

Полковник протянул пастору конверт.

— Я приехал совсем не за этим. Я хочу, чтобы вы пересмотрели свое решение и остались. Ваша семья занимает самое высокое положение в нашей деревне. Жители должны брать с вас пример. Если вы струсили, то как я могу просить их оставаться мужественными?

— Я вовсе не струсил, — холодно ответил полковник. — Я просто делаю то, что должен делать любой здравомыслящий человек: пытаюсь защитить своих близких.

Момпелльон шагнул ему навстречу:

— Подумайте о тех, кого вы подвергаете риску…

Полковник отступил назад, стараясь держать дистанцию:

— У нас уже был разговор на эту тему, и я намерен поступить так, как я вам уже говорил. Моя жизнь и жизнь моей семьи значат для меня гораздо больше, чем какой-то возможный риск для чужих для меня людей.

Пастор не отступал:

— Если вас не волнует судьба других людей, подумайте о том, сколько добра вы могли бы принести местным жителям, для которых вы должны быть примером для подражания. — Он приблизился к полковнику и взял его за локоть. — Даже малейший жест доброты и сочувствия со стороны вашего семейства значил бы для них гораздо больше, чем то, что даю им я, — ведь это входит в мои обязанности священника.

Элизабет Бредфорд, которая стояла на площадке второго этажа, с трудом подавила смешок. Ее отец взглянул наверх, и они обменялись понимающим взглядом.

— Ах, как это лестно! — произнес он с издевкой. — Дорогой мой, я воспитывал свою дочь не для того, чтобы она нянчилась с каким-то сбродом. А если бы мне захотелось оказывать помощь страждущим, я тогда принял бы сан.

Момпелльон с омерзением отдернул руку:

— Для того чтобы вести себя как мужчина, совсем не обязательно быть священником.

Пастор повернулся и пошел к камину. Он все еще сжимал в руке письмо полковника, о котором, кажется, совсем забыл. Он сделал глубокий вдох, а когда вновь повернулся к полковнику, лицо его выражало абсолютное спокойствие.

— Если вы решили отправить жену и дочь — хорошо, но, прошу вас, останьтесь сами и исполните свой долг.

— А кто дал вам право указывать мне, в чем состоит мой долг? Я ведь не говорю вам ничего о вашем долге, хотя вам не мешало бы позаботиться о вашей хрупкой жене.

Услышав эти слова, пастор покраснел:

— Я должен признаться, сэр, что, когда я впервые заподозрил то, что мы уже точно знаем сейчас, я умолял ее уехать. Но она отказалась, а сейчас говорит, что я должен этому радоваться, так как я не смог бы просить сегодня других остаться, если бы она тогда покинула деревню.

— Ну что ж, кажется, ваша жена — мастер по части принятия неверных решений. У нее в этом большой опыт.

Это было такое оскорбительное замечание, что я едва не вскрикнула. Мистер Момпелльон стоял, сжимая кулаки, но потом взял себя в руки и постарался говорить спокойно:

— Может быть, вы и правы. Тем не менее я уверен, что вы сделали сегодня неправильный выбор. Люди не простят вам то, что вы покинули их в трудную минуту.

— А вы думаете, меня волнует мнение каких-то потных шахтеров и их сопливых отпрысков?

Мистер Момпелльон резко вздохнул и сделал шаг вперед. Полковник примирительно поднял руку: