Осенью мы снова совершили рейд по местам, где, как нам казалось, решались наши судьбы. А вдогонку за тем рейдом -другой, третий... И снова никакого результата.

В нас совершенно не нуждались. Кино благополучно снималось без нашего участия. Нас как актеров не желали даже пробовать. Не давали ни единого шанса себя про­явить.

Было странно, что другие, явно менее способные, чем мы, востребованы, а нами лишь пополняют бесконечные списки безработных актеров.

Да что об этом много говорить. Стоит включить телеви­зор, и просто поражаешься обилию бездарей, практически прописавшихся на голубых экранах.

Я не желаю продолжать эту тему. Неудачники вечно но­ют. Они склонны обвинять в своих неудачах и даже бедах ко­го угодно, только не себя.

Итак, мы не прекращали обивать пороги студий и агентств, и потихоньку стали лелеять в душе первые ростки комплекса неполноценности.

«Матерый человечище» Арестович, игравший во всех се­риалах, снимавшихся в тот год в Украине, учил нас:

- Вам необходимо освоить науку очаровывать ассистен­ток по набору актеров. Обычно это глупые молоденькие де­вочки, но именно они предлагают актеров режиссеру на ут­верждение. Режиссеры и продюсеры решают, кто будет иг­рать в главных ролях, вот их основная забота. А на роли вто­рого плана и на эпизоды подбирают людей исключительно эти девочки. Познакомьтесь, угостите шоколадкой, отправь­тесь вместе на перекур, расскажите анекдот, возьмите номер телефона... А утром, когда она надевает трусы, небрежно по­интересуйтесь: «Масенька, а нет там какой-нибудь рольки для меня?»

Ни я, ни Танелюк на подобное были не способны. Седой робел и стеснялся, а меня одолевала гордыня. Еще чего! Ста­ну я кого-то о чем-то просить! Щ-щас! Вот мое фото, вот мои данные, вот я сам! Понадоблюсь - звоните! Адье!

Только весной нам наконец позвонили и пригласили на съемку. Обоих сразу.

Танелюк радовался как выпивший ребенок. Меня смуща­ла предложенная сумма: я на сигареты больше трачу.

Мы должны были играть охранников на продовольствен­ной базе.

Радости у Танелюка поубавилось лишь тогда, когда он увидел сколько у нас реплик. У меня была одна фраза: «Доб­рый вечер, Иван Сергеевич!» У Танелюка две: «Рады вас ви­деть, Иван Сергеевич!» и «Как вам погодка?» А дальше по сце­нарию он отворяет ворота.

Да-а, - протянул Седой. - Особенно не разгуляешься.

Не огорчайся, - говорю. - «Нет маленьких ролей, когда большой актер».

Может, как-то расширить?

Например?

А что если я скажу так: «О-о, рады вас видеть, Иван Сер­геевич! А как вам нравится эта ужасная погодка?»

Можно, - говорю. - Вряд ли кто заметит, что ты расши­рил.

Отлично!

Еще через час, пока нас гримировали, Седой спросил: -А если так: «О, какие люди! Рады вас видеть, Иван Серге­евич! А как вам нравится эта ужасная погодка? Впрочем, я знал, у меня вчера весь вечер кости ломило!» -Ну?

- Ну и отворяю ему ворота.

- Дерзай! По-моему, ухудшить этот сценарий уже нельзя.

Мне было все равно. Я понимал, что эпизод сей пустяко­вый, проходящий и совершенно не важен.

Уже на самой съемочной площадке, пока осветители вы­ставляли свет, устанавливали аппаратуру, неугомонный Та­нелюк продолжал увеличивать и расширять свой текст.

- Я скажу так! «О, какие люди! Я вас сразу и не узнал. Бо­гатым будете. Так в народе говорят. А народ зря не болтает.

Рады вас видеть, Иван Сергеевич! А как вам нравится эта чертова погода? Я как чувствовал! У меня весь вечер вчера кости ломило и зудел позвоночник».

Я стал беспокоиться, что во время съемочного процесса две фразы Танелюка растянутся на 20-минутный монолог. И маловероятно, чтоб режиссеру он понравился.

Ты, - говорю, - только заранее не сообщай, что добавил пару предложений, а то зарубят.

Правильно.

И вот все готово. Режиссер - кажется, это был Фриштафович - отдает последние указания и наконец обращает внима­ние на нас.

- Так-с, дорогие мои, давайте пробежимся по тексту. Вот подъезжает автомобиль. Герой вызывает охранников. Диа­лог!

Я говорю:

-Добрый вечер, Иван Сергеевич.

- Хорошо! Дальше!

Танелюк, откашлявшись:

Гм... Ну у меня тут... - он пролистнул сценарий. - «Рады вас видеть» и «как вам погодка»... И потом открываю ворота.

Нет, - решительно возражает Фриштафович. – Это очень много! Поступим следующим образом. Первый охран­ник здоровается, а второй молча открывает ворота. Доступ­но? Поехали!

На Танелюка было смешно и больно смотреть.

Глава восьмая

 Седой

Пьющая бабушка, когда он был маленьким, обзывала его сифилитиком. (В чем была ее логика и была ли она - неизве­стно.) Даже не понимая значения этого слова, он обижался и огрызался: «Сама - сифилитик». Бабушка огорчалась и пла­кала.

Она допилась до неврастении. Настроение менялось каж­дые полчаса. На события реагировала неадекватно. Отклю­чение горячей воды могло довести ее до истерики, зато в день, когда умер ее младший сын, - она, всплакнув, отправи­лась в парикмахерскую.

Внука она то безумно любила и жалела, что тому доста­лись такие эгоистичные безалаберные родители, то страстно ненавидела и за плохую отметку в дневнике готова была за­бить до смерти резиновым шлангом от душа. «Грязный сифи­литик! - кричала она. - Что ж ты семью позоришь, маленькая сволочь!»

Через тринадцать лет Танелюк чем-то похожим заболел -кажется, гонореей, - и подцепив эту гадость, подытожил: «Накаркала, старая ведьма»...

В студию мы поступили с ним одновременно. Мне было двадцать два, ему под тридцать. Для обоих обучение в студии стало переломным моментом в жизни.

Я только спрыгнул с иглы и находился в глубокой депрес­сии. Меня ничего не радовало и почти ничего не интересова­ло. Вечера я проводил с бутылкой водки перед включенным телевизором. Я не засыпал, я отрубался.

У Седого, напротив, жизнь пребывала в полном порядке. Во всяком случае, внешне. У него была красивая жена, здо­ровый ребенок. Он работал главным бухгалтером в боль­шой международной фирме. Жил в престижном районе в трехкомнатной квартире. Имел машину, дачу, влиятель­ных друзей...

Поступив в студию, он всего этого лишился. Не сразу, по­степенно...

Вначале он влюбился в одну из студиек. По имени, кста­ти, Джульетта. Несколько месяцев он разрывался между дву­мя домами, жил на две семьи. Одну ночь проводил с женой, следующую в общежитии, где обитала Джульетта.

Первые объяснения ночных отсутствий были простыми, стандартными: то ночевал у старого друга, то забрали в вы­трезвитель... Со временем они усложнялись. История о за­глохшей за городом машине. Рассказ о дикой драке и даже временной потере памяти. И наконец целая эпопея о том, как он сбил на дороге старика, отвез его в больницу и часа четы­ре ожидал результата у дверей операционной. По его лицу текли натуральные слезы.

Врать приходилось и много и часто, и не только жене. Джульетту он заверял, что спит только с ней. Тогда как чув­ство вины и боязнь быть уличенным в измене толкали его на интимную связь с нелюбимой супругой.

Силы таяли. Терзали душевные муки. От постоянной лжи болела голова. Во сне мучили кошмары. В основном, снилась бабушка.

Первой не выдержала жена. Предложила развестись. Бы­ла убеждена, что это его отрезвит. Но Седой всегда плыл по течению, а течение несло к Джульетте. И он ушел от жены, в никуда, оставив ей квартиру и автомобиль... К тратам на Джульетту прибавились плата за съем квартиры и алименты дочери.

На фирме тоже дела ухудшались. Вечно не выспавшийся, часто с похмелья. Как сотрудник Евгений Танелюк все мень­ше и меньше устраивал руководство. Участились опоздания, имели место прогулы. Попытки начальника обсудить создав­шееся положение дел наталкивались на глухое угрюмое мол­чание.

Сослуживцев пугало его загадочное поведение. Во время обеда он мог вбежать в образе священника и заорать: