- Безбожный пир! Безбожные безумцы! Вы пиршеством и песнями разврата ругаетесь над мрачной тишиной!..

Мало кто догадывался, что это монолог из «Пира во время чумы».

Люди стали его сторониться.

Но и самого Евгения, после общения с театральной бо­гемой, после ночных споров о смысле жизни, - раздража­ли и выводили из себя пустые разговоры сослуживцев. Он неоднократно срывался и обвинял их в мещанстве и лице­мерии.

Словом, отношения с коллективом и прежними товари­щами портились со скоростью двадцать четыре часа в сутки.

Картина вырисовывалась следующая: либо ждать, когда его уволят по статье, либо уйти самому. К тому же совмещать работу главбуха с профессией актера не получалось.

Он написал заявление об уходе по собственному жела­нию. После чего недели две не просыхал. От страха перед бу­дущим. А перспективы были туманные. Он много ныл и жа­ловался на судьбу.

Вообще-то он не запойный. Он пьет в меру, но регулярно. Полагаю, это лучше, чем совсем не пить по полгода, а потом срываться в крутой штопор. Хотя: чужие болезни обычно ка­жутся менее страшными.

Крутые перемены в жизни не прошли для Жени даром (его мать, узнав, что он бросил семью и работу, прокляла и Джульетту, и всех студийцев вместе взятых заодно). Он об­рюзг, поседел: на лице приютились крупные и мелкие мор­щины...

Многие утверждают, что и характер у него испортился. Раныне-де он был добрым и веселым, а теперь, мол, он злой, раздражительный.

Особенного веселья я в нем действительно не наблюдаю. Но чувство юмора у него не отнять. А приступы раздражи­тельности придают его угрюмым шуткам неповторимое оча­рование.

И как бы там ни было, Танелюк остается самым обаятель­ным актером в студии. Есть в нем что-то леоновское.

Глава девятая

 Последняя сплетня

Сидим в полутьме зрительного зала. Наблюдаем прогон спектакля «Счастливчик умирает в одиночестве». На сцене красавица Самойленко и Бурлака. В первом ряду Дуче. Творит.

- Ира, - восклицает он, - возьми пистолет покрепче! Что он болтается у тебя в руке, как член паралитика? Давайте финал. Делаем переход по свету! Стык!

Утвердительно кивнув, Самочка и Бурый встают на свои позиции.

Я предлагаю тебе остаться со своей семьей, - проговари­вает Ира свой текст.

Я сам решу, где и когда мне умереть, - отвечает Бурый.

Ты упрямый ублюдок.

Наступившую тишину через четверть минуты разрывает отчаянный вопль Нельенова:

- Лена! В чем дело? Мозги включи! После реплики «ты уп­рямый ублюдок» - полный ЗТМ! А по затемнении - музыка.

Что непонятно?

Сверху доносится приглушенный голос Кандалаевой, на­шего осветителя:

«Ты упрямый ублюдок». Я записала.

А раньше это сделать нельзя было? Включи мозги.

Седой чуть склонился ко мне и шепотом спрашивает:

Чего это она всегда мозги отключает?

Видимо, сей процесс происходит автоматически. Вооб­ще-то она тетка умная, но лишь только включает пульт - моз­ги тут же отключаются.

Ты считаешь, она умная?

Это я так, для красного словца.

Мы сидим втроем: Танелюк, Котова и я. Котя убивает вре­мя игрой в тетрис по мобильному. Седой скучает. Я порчу зрение чтением.

- Что читаешь? - спрашивает Жека.

-Да вот Юза Алешковского... юзаю. Все романы в форме длинного монолога. Только матов много. Я лично не против, если мат необходим, но так...

- А я вчера начал читать историю УПА.

С чего это ты вдруг? Откуда в тебе такие УПАднические

настроения?

Полезно знать. Сам понимаешь. Сейчас хорошо бы и язык подтянуть. Время диктует свои законы...

Дуче продолжает кричать на Кандалаеву. Та изредка ог­рызается. Ор Нельенова доходит до истеричности. Потом он переходит в крике на бас. Это считается крайней степенью гнева.

Когда Нельенов злится, вернее демонстрирует злость, он складывает губы в трубочку, отчего эта часть лица становит­ся похожа на собачью попку. И все остальное уже не пугает: ни выпученные глаза, ни раздуваемые ноздри... Меня это смешит. Поэтому когда Дуче в ярости, я стараюсь на него не смотреть.

- Слышал, - спрашиваю Жеку, - последнюю сплетню Кан­далаевой?

Нет, я еще от прошлой не отошел.

Прошлая это цветочки. По ее словам, на той неделе, мы - она, я, Арестович и Волошук - устроили чудную групповушку.

Ничего себе.

Я Нельенова предупредила, - заявляет Котя, не отрыва­ясь от «игрушки», - если еще что-то подобное будет, то я ей выцарапаю глаза и вырву язык. Это уже не в первый раз. Она и про меня такое наплела!

А что? Расскажешь, - усмехнулся Седой.

Распускает слухи, будто я ее прижала в туалете и чуть ли не силой домогалась близости.

Это не слухи, - говорю, - это сплетня. Слухи передают, а сплетни выдумывают, плетут... Только не пойму, на фига ей это нужно, я ж могу и нос сломать... Сплетников нужно унич­тожать физически. Пушкину надо было вызывать на дуэль сплетников, а не их жертв.

Седой фыркнул:

- Самоутверждается за наш счет. Мне, например, она как-то говорила, что Нельенов в позапрошлом году просил ее выйти за него замуж. На коленях в снегу стоял. Простудился потом. А про Бурого пустила слух, что он торгует костюмами.

А Дуче ее защищает, - говорю я, - выгораживает... Она, дескать, дурочка, она не со зла.

Нельенов и сам - тот еще сплетник.

Нет, Женя, - возражает Котя. - Нельенов хитрее. Он все­ гда ложь мешает с правдой. Он плетет так, что уже не распу­таешь и концов не найдешь.

Подобное, - говорю, - тянется к подобному.

Я заметила, что он изо всех сил пытается для чего-то всех нас между собой перессорить. Если ты ему или при нем говоришь о ком-то нечто нелицеприятное, будь уверен, он передаст. Да еще от себя приврет. А если не говоришь, он придумает, что ты говорил, и передаст. И конечно же, под грифом «совершенно секретно».

Седой утвердительно кивает:

Устаревший, но для мелких тиранов все еще действен­ный метод - разделяй и властвуй.

Ладно, - говорю, - пусть резвятся. Пошли за кулисы, скоро наша сцена.

Глава десятая

Самочка

Ей двадцать пять лет. Умная, добрая... Она красивая, хо­тя и не принадлежит к тому типу женщин, на которых я как мужчина обращаю внимание.

Если меня спросят, какого цвета у нее глаза, то я не заду­мываясь отвечу - гранитные. И не смогу, даже подумав, объ­яснить свой ответ.

Одевается со вкусом. Но чересчур откровенно. У блузок и кофточек всегда слишком глубокий вырез, юбки самые ко­роткие в любую погоду. А на платьях сзади разрез до са­мой... сути. И все вещи на пару размеров меньше, чем ей нужно. Они облегают ее тело настолько, что она вдохнуть боится.

Будь она пустоголовой блондинкой, было бы ясно: ну чем еще брать. Но ведь это не так. С ней есть о чем поговорить. С ней не будет скучно до. Что касается после - мало кто знает. Она из тех, у кого «девиз непобедим: возбудим, но не дадим». Я, впрочем, никогда серьезных попыток не делал.

Шесть лет назад, со свойственной мне в этих вопросах прямотой, я предложил ей переспать. Коротко и просто. Предложение мое она мягко отклонила. Но сама же расстро­илась, а вернее забеспокоилась:

Ты не перестанешь из-за этого со мной играть?

При чем здесь одно к другому? Нет, конечно.

Спасибо, - говорит.

Я вздыхаю:

- Спасибо в постель не положишь.

Проходящий мимо Бурлака, услышавший последнюю фразу, запел:

- «Дома ждет холодная постель...»

Самойленко невезуча. Если в городе прогнозируют всплеск эпидемии гриппа, то она заболеет одной из первых. Будучи от гриппа привитой.

Если на фирме ожидается сокращение, то уволят непре­менно ее.

Маршрутка, в которую она садится, врезается в троллей­бус. Фильм, в котором она снимается, не выходит на экран.

За те семь лет, что я Ирину знаю, ее три раза грабили и дважды пытались изнасиловать.