Ослабевает ли эта зависимость? Нисколько. Дело не только в деньгах. Елизавета Юрьевна - сильный волевой человек, и в семье всегда последнее слово за ней. Контроль за девочками - у нее три дочери - не буквальный, но полный и круглосуточный.

На любой свой поступок Карманчик глядит глазами матери и при малейшем сомнении правильности своего шага ищет ему оправдание.

Короче, Карманчик пошла в отца - неуверенная лич­ность.

Если бы она вдруг не любила мать (предположим), то была бы вынуждена либо делать вид, что любит, либо уйти, как это сделал в конце концов ее отец. Во-вторых, она решила стать актрисой. Хотя могла же выбрать более приличную профес­сию. С такой мамой перед ней были открыты любые двери. Могла даже начать собственное дело. Так нет! Заалкала деви­чья душа лицедейства! Романтика театральных подмостков, свет рампы, запах кулис и прочая ерунда поманили ее.

Представляю, как ей сложно. Ей хочется быть для всех хо­рошей (она старается), чтобы доказать (кому?), что с ней дру­жат не из-за статуса и мамочки. Ей необходимо играть хорошо, безукоризненно (она очень старается), дабы оправдать тот факт, что многие главные женские «партии в опере» отданы ей.

Мать настояла, чтобы она доучилась в опостылевшем нархозе. Пять лет потеряла актриса. Для кино и театра внешность женщины играет немаловажную роль. Теперь она учится в театральном, но! На факультете телережиссуры! По совету Дуче. Старик понимал, что на актерский ей будет сложно попасть из-за огромной конкуренции, и убедил, что телережиссура - ничем не хуже. Я, мол, сам его закончил - и ничего, все равно занимаюсь театром.

Сейчас ей двадцать шесть. Благодаря длинному языку Дуче в театре все оповещены о том, что Карманчик - девст­венница. В двадцать шесть...

Она идеалистка и бережет себя для человека, которого полюбит по-настоящему и который полюбит ее. Это настоль­ко мило, что я над этим даже смеяться не стану.

Невероятно, за четыре года театр с царившим в нем ци­низмом не изменил Карманчика.

Когда Дуче в который раз красиво и пафосно говорит о том, что его главнейшая задача в жизни - сделать с помощью театра мир лучше и чище, она восторженным взором глядит на него и благоговейно внимает каждому слову.

Дуче для нее святой. Она верит ему безоговорочно как Бо­гу. Она готова молиться на него.

И если ее отношение к нему искреннее, то возникает во­прос: не дура ли она? Нет, не дура. Так в чем же дело, отчего она не замечает того, что видят другие?

Два дня я бился над этой загадкой природы, наблюдая за ней.

И вдруг меня словно молнией в копчик ударило! Матерь Божья! Элементарно, Ватсон. Ну конечно...

Мне захотелось тут же, не откладывая в долгий ящик, проверить свое безумное предположение.

Звонить по телефону в таких случаях пустая трата време­ни и денег.

Был понедельник. Я знал, где ее найти. Карманчик обо­жает посещать всевозможные платные курсы. Она уже с де­сяток их прослушала. Курсы актерского мастерства. Курсы стенографии. Курсы быстрого чтения. Курсы художествен­ной гравировки по металлу...

Ныне она посещала курсы «стервелологии». Я-то думал эту науку женщины впитывают с молоком матери.

Не поленился, узнал адрес и отправился туда. На такси поехал. Истина дороже.

Приезжаю. Захожу в аудиторию. Слушательницы - около дюжины - обернулись и хором уставились на меня. Я прило­жил указательный палец к губам - тихо, мол, - уселся в уго­лочке. Интересно, чему тут учат.

Преподаватель - видная эффектная блондинка средних лет - вещает грудным голосом:

Вы должны любить себя. Если женщина любит себя, ее будут любить и другие. И у меня бывают дни, когда мне не нравится собственное отражение. В этом случае нужно просто улыбнуться и сказать себе: «Я - самая красивая!»

Ну вам, - громко говорю я с места, - легко себя убеждать.

Вы объективно красивая, не урод так уж точно. И ваше со­мнение - это пустяки и кокетство. А что делать той, которая объективно крокодил?

Блондинка нахмурилась:

Некрасивых женщин не бывает.

Это вы мне говорите? Я мужчина, и мне виднее - быва­ют или не бывают. Я утверждаю, бывают. Часто.

Каждая женщина прекрасна по-своему!

Каждая хочет быть прекрасна, по-моему. То есть жен­щины хотят нравиться мужчинам, а не только себе. Я согла­сен, что человек должен себя любить, но при чем здесь красо­та? Я, например, далеко не Бред Питт, но это не мешает мне себя любить.

Я не понимаю, о чем мы спорим?

Мы не спорим, мы дискутируем.

Когда мы вышли на улицу, я сказал Карманчику тоном серьезным, на какой только был способен:

У меня к тебе архиважный и сверхактуальный вопрос.

Обещай отвечать честно как на духу. Как родному.

Ничего себе. Я уже волнуюсь.

Пойми, крайне важно знать правду. Для истории.

Спрашивай. Попробую.

-Ты влюблена в Дуче? Как женщина?

Карманчик растерялась, покраснела, смутилась, поблед­нела, разволновалась, тряхнула головой, округлила глаза и вновь заалела щечками...

-Э-э... я... э... не могу тебе ответить...

Собственно, это и был ответ на мой вопрос.

Нет... э... - продолжала она лепетать. - Я люблю его как педагога... Он дорог мне и как человек и как...

Пароход.

Вот почему я не хотела отвечать, - сказала она, поджав губы.

- Почему?

- Ачто бы я ни ответила, ты мой ответ все равно бы обстебал.

- Помилуйте! - воскликнул я. - «Да неужели я из тех, кото­рым цель всей жизни - смех?»

Глава двадцать пятая

На ровном месте

Приезжаю с корпоратива домой.

Малой уже спит, свернувшись калачиком. Котя сидит пе­ред монитором компьютера, играет...

С первого же взгляда, брошенного на Котю, понимаю, она подшофе. Настроение мгновенно падает.

Что случилось? - спрашиваю.

Ничего, - сухо отвечает она.

Но в атмосфере чувствуется напряжение. Ладно, думаю, пускай дозревает.

Поужинав и выкурив сигаретку, возвращаюсь в комнату. Сажусь в кресло.

- Рассказывай.

-Да что рассказывать! - нервно реагирует она, волнуясь, словно море перед бурей. - Звонит мне сегодня Карманцева-младшая - и благодарит. Спасибо, мол, что ты отдаешь мне роль Слепой.

В смысле?

Ей Дуче сказал, что я отдаю ей играть Слепую.

А это не так? - спрашиваю.

Ну нет, конечно! - кричит она.

Я поморщился: с детства не переношу громкого шума. А она, когда волнуется, - всегда орет. «Скоро грянет буря!»

Давай я позвоню Дуче.

Не хочу! Я уже звонила. Начал что-то вилять. Он, мол, такого не говорил. Она его якобы не так поняла. Речь якобы шла о ней как о дублерше. Блин, какой же он все-таки под­лый. Подлее его только тот, кто бесшумно пукает в переполненной маршрутке. Тебе смешно? Супер! Меня из театра вы­живают, а ему смешно.

Никто тебя не выживает.

Предатель!

Я-то тут при чем?

Ты ни при чем! Ты всегда ни при чем! Тебя никогда ни­чего не касается! Тебе на все начхать! Он и так трех актрис уже выгнал!

Он говорил, что они сами ушли.

Ушли! Он их выжил!

Слово за слово. Разгорается ссора. Взаимные упреки сме­няются обоюдными оскорблениями.

Ложимся спать отдельно. Котова с малым. Я расклады­ваю кресло-диван.

Утром выяснение отношений возобновляется, но спокой­нее, «халаднакровней»...

Ну и за что ты меня вчера обложил?

Я не люблю, когда ты пьешь.

А когда ты пьешь?

Я мужчина, - говорю.

Я женщина, - парирует она.

Я помню, - говорю.

А я нет!

Оно и видно, что ты забыла о том, что ты женщина, что ты мать. Короче, пойми, нельзя тебе пить. Это плохо. Опасно и некрасиво. Запомни, если сама не можешь понять, тебе пить нельзя!

Тебе можно?

Да что ты заладила! Ты, тебе! При чем тут я? Ты делай, как я говорю, а не как делаю! Не плохому учись, а хорошему!

Чему, например?

В последнее время всякая ссора с Котовой заканчивается неизменным: «Ну так давай расстанемся!» Живу как в гостинице.