Холостяки, которые смеют роптать на свою жизнь, по­просту не ценят то, чем обладают. Абсолютной свободой в быту.

Не спорю, в холостяцком существовании есть свои не­удобства. Скажем, некому заняться хозяйством. Самому-то некогда. Сам не привык. Э! А кто приготовит еду? Кто по­гладит брюки? Кого погладишь ты, кого обнимешь на ночь? С кем обсудить новый бестселлер? На ком сорвешь злость после неудачного дня, неприятностей на работе.

Женатым особям в этом смысле легче. Этот самый «кто-то» всегда под боком. Да, женатому легче. Я так думаю.

Когда-то я жил с родителями. Потом сам. Потом с же­ной, но с другой. И снова сам. Самому лучше.

Я не закоренелый холостяк, хающий семейную жизнь, ни разу не стоявший перед бесстрастным лицом заведую­щего загса. Я помню тяжелые оковы брака. Я носил ошей­ник супружеского долга.

Я был и по ту и по другую сторону. Я знаю, о чем говорю: женатому легче, а одинокому лучше.

Дело еще и в том, что я - смею надеяться - натура твор­ческая. А жена творческого человека, как известно, должна сделать для мужа лишь три вещи - накормить, вдохновить и... не мешать. Такой вариант меня бы устроил. И чтоб при этом она была молодой, красивой и с не проходящим чувст­вом юмора. Однако где такую найти? Способную на подоб­ную самоотверженность... Таких ныне уже не делают... Не производят... Да и смею ли я надеяться, что заслуживаю на столь редкую в наше время женщину? Впрочем, надеяться смею.

Моя позиция наверняка кажется несколько эгоистич­ной. Ну что ж, так и есть... Признаю, так и есть.

3.

В юности я мечтал о разных профессиях. Не об одной. Видел себя знаменитым писателем, скандальным поэтом, популярным артистом... В крайнем случае был согласен влачить псевдопраздничное существование ресторанного шансонье... (Словом, до чернорабочего мечты не опуска­лись.) В том числе мечтал работать на радио. Такой вид дея­тельности и нехитрого заработка, казалось, подходил для меня наилучшим образом. А что? Знай себе - сиди и трепись в свое удовольствие. Язык без костей, словарный запас в норме.

Эта мечта, к сожалению, тоже сбылась. Мечты, в принци­пе, имеют особенность сбываться. В этом их коварство.

Да, теперь я жалею о том, что стал радиоведущим.

Ладно. Далекие годы. Ума нет. Но как меня угораздило в сознательном возрасте стать радиоведущим? На свою дур­ную голову. Ведь я уже и писал тогда, и снимался, и в театре играл...

Работа действительно не пыльная. А для молодого болту­на с фантазией и чувством юмора - даже в радость. Плюс спокойное ощущение... нет, скорее всего просто глубокая ве­ра... что нужен, полезен, приятен... Но есть одна неприятная мелочь, мешающая в полной мере наслаждаться моей рабо­той, - я катастрофически не высыпаюсь. И не могу к этому привыкнуть. При том, что человек, есть такое мнение, ко все­му привыкает.

Вряд ли я сова по натуре. Куда вероятней, жаворонок. Мне не тяжело проснуться в пять утра. Если б только накану­не я ложился хотя бы в одиннадцать. Так нет же! Каждый ве­чер что-то препятствует этому. То книгу куплю и читаю до двух, то новый фильм смотрю, то дела амурные, а во время оных люди, как и встарь, часов не наблюдают.

Мои ежеутренние подъемы сопровождаются проклятия­ми. Я матерю всех и вся: себя, коллег, начальство, радиостанцию и даже Попова с Маркони, как основных подозрева­емых в изобретении радио.

Еще десять лет назад, когда мне было двадцать три, четырех-пяти часов для сна хватало вполне. Но теперь силы уже не те. По утрам глаза красные, морда мятая, в мозгу предрас­светный туман и сумятица... Контрастный душ и чашка ды­мящего кофе взбадривают меня на некоторое время, но уже в салоне такси по дороге на радиостанцию я начиню кунять и позевывать.

Короче говоря, окончательно я просыпаюсь лишь на ра­боте, во время эфира. В общем, ужас.

И тем не менее, я все еще радиоведущий.

Я навсегда ушел из дома. Я больше не муж. Вернее, я больше не претендую. Я даже не алкоголик - завязал полтора года назад, надеюсь безвозвратно. Покинул театр...

Многое, очень многое для моего завидного возраста, в про­шлом. Только радио и мои записные книжки - в настоящем.

Еще есть будущее... А в будущем... Что ждет меня в буду­щем?

4.

У нас эфир с семи до десяти. Мой соведущий - Александр Лирчук. Старше меня на шесть лет. А куда энергичней, бод­рее, я бы даже сказал, моложе меня, несмотря на его рано по­седевшую голову.

Мы отлично работаем в паре. Должно быть благодаря то­му, что мы слишком разные. И как бы дополняем друг друга. Он прекрасно разбирается в современной музыке, а я более склоняюсь к ретро. Он фанатичный «планокур», я же предпо­читаю (пардон, предпочитал) спиртное; он ярый национа­лист, а я что-то вроде космополита; он всегда в курсе полити­ческой жизни, я же абсолютно аполитичен.

В эфире каждый из нас вещает на своем родном языке: он на украинском, я на русском.

Лирчук работает в своей обычной пафосной манере, но с легким налетом иронии. Ирония и пафос зачастую несовме­стимы. Но ирония снижает торжественность и воодушевлен­ный официоз, а пафос в свою очередь ретуширует явную на­смешку.

Я же выступаю в образе дяди Гриши - шепелявового алка­ша и бабника преклонных годов. Дядя Гриша очень удобный для меня персонаж. Он был рожден, как и «Черный Пьеро» Вертинского, дабы скрыть свою начальную неуверенность в себе. Даже не персонаж, а народный персоныш. Он прямоду­шен, простоват и болтлив до потери самоконтроля. Дядя Гриша - родом из народа. Причем из народа советского. Но и двадцать лет демократии сделали свое черное дело. Никаких внутренних тормозов. Что думает, то и выдает. Дядя Гриша не верит властям. По его мнению, все госчиновники - бюро­краты и взяточники, а политики - жулики и лицемеры.

Судя по ежедневным сообщениям наших постоянных слушателей - люди любят дядю Гришу и верят в его сущест­вование. Верят, что он реален. Они пишут ему, звонят, про­сят совета по житейским вопросам, просто желают побеседо­вать. Жаждут неформального общения с ним!

Мне приятно и легко говорить от его имени. Он - пьяный рупор эпохи... Хмельной глас народа. Таких часто видишь в так называемых «ганделыках». Но представить, что такого пустят на радиостанцию, к микрофону, - невероятно! Не­мыслимо.

Мне нравится работать дядей Гришей. Да и какая это ра­бота? Баловство. Безобидное хулиганство. Всегда на грани фола. На самом краю...

А вот начальству мой дядя Гриша встал поперек горла, и только его популярность и постоянное заступничество Лир-чука спасают старика от увольнения. И такое зыбкое поло­жение тянется довольно долго. Но я чувствую, что неизбеж­ный конец моей радиокарьеры уже близок.

5.

В семь тридцать пять, после беспредметного трепа, начи­нается поэтическая рубрика: «Сосюрыны дети». Сосюра, на­сколько я помню, это украинский пиит, которого никто доб­ровольно уже не читает.

В самом начале рубрики дядя Гриша - для затравки - за­читывает что-то из собственного сочинения. К примеру, озорное:

И под водкой и под виски Я все время утверждал: Крупный зад, большие сиськи -Вот мой женский идеал!

(Дядя Гриша читает громко, с выражением и чуть-чуть нараспев, в тягучей манере, присущей истинным поэтам. О, как я обожаю такие минуты!)

Или:

Метро. Час пик. Я был прижат людьми Бесповоротно плотно к плотной даме. Представь мое лицо между грудьми... Нет, выражусь точней - между грудями!

Ничего более интеллектуального и менее скабрезного дя­дя Гриша сочинять не в состоянии.

После декламации своих низменных опусов дядя Гриша предлагает две известные строчки какого-нибудь знамени­того поэта. Добавляет к ним третью строку от себя, а вот за­вершить четверостишие предлагает всем желающим. Ска­жем:

Шагане ты моя, Шагане.

Потому что я с севера, что ли?

Я к тебе прискакал на коне...

А слушатели звонят и предлагают в свою очередь возмож­ное окончание. Например: