— Кхе, — поперхнулся Митяй, но, вовсе не желая отступать от затей, сказал: — Да нешто добрых мест мало. Поселим хотя бы рядом с Феклой.

— Опять? Ну, сват, допечешь ты меня, — рассердился пуще прежнего Игнат. — Да я с этой квашней… на одной меже… прости меня, грешного… на одном гектаре оправляться не сяду!.. — Игнат брезгливо плюнул и уже миролюбиво: — Пригоже жить с хорошим соседом. А с ней что? Одни перебранки… Нет, допрежде чем строить избу, надо обмозговать, где ее поставить. Истинно!

Со двора донеслись суматошные хлопки, похоже — ветер трепал случайно забытую во дворе ветошь. Да нет же, это захлопал крыльями петух. Вот он гортанно и сипло пропел.

Под окнами послышались мелкие и быстрые шаги. Заскрипели половицы крыльца, распахнулась сенная дверь, и в избу вбежала Наталья, вся рдяная с мороза, возбужденная.

— Вечер добрый, — поклонилась она свекру, потом отцу.

— Ты где это припозднилась? — повел бровями Игнат и хотел еще какое–то внушение сделать.

Но Наталья опередила:

— Вроде бы не знаешь? Да в клубе. Кино новое показывали.

Она виновато опустила глаза и прошла в комнату. На кровати лежала, разметав руки и слегка посапывая, Верочка. На полу валялась раскрытая книга. Наталья подняла ее, взглянула на обложку: "Красное и черное". Она сунула книжку в этажерку и, быстро раздевшись, легко взобралась на кровать, перешагнула через сестренку и — под одеяло.

— Ой, ты холодная, как ледяшка! — спросонья буркнула Верочка.

— Погрей, я вся иззяблась, — прижимаясь к сестренке, сказала Наталья.

— Дельная картина?

— Какая картина! На танцах была, — шепнула Наталья и призналась: — Я туфли испортила. Только папе не говори…

Скоро послышалось сонное дыхание сестренки. А Наталья еще долго лежала с открытыми глазами и беспокойно думала, зачем она понадобилась этому военному, с какой стати он поджидал ее?.. "Тоже мне — ухажер! Гвоздя не мог согнуть!" — усмехнулась она, с головой кутаясь в одеяло.

Поутру Наталья любила, не одеваясь, в одном ситцевом платье выходить на улицу и подолгу стоять, чувствуя, как наливается свежестью тело. Этой своей давней привычке она не изменяла и зимой, в морозы, если даже приходилось что–нибудь делать в палисаднике или носить воду в кадку, что стояла в сенцах.

Когда проснулась нынче, в густо запушенные инеем окна едва пробивался свет. Вышла на улицу и удивилась — как распогодилось! Какой простор и какая звонкая слышимость! Небо высокое, без единого облачка. Акации с колючками на золеной коре и кусты сирени под окнами стояли мохнатые от инея, в задумчивой тиши, и ни одна ветка не шевелилась, только синица, весело попискивая, перелетала с куста на куст, стряхивала с нижних веток снежинки. Под лучами только что взошедшего солнца румянели и окна, и сугробистое поле, и даже столбы дыма, круто и лениво поднимавшиеся из труб.

Наталья на скорую руку поправила волосы, и в платье с закатанными рукавами пошла за водой. Колодец был у сухого лога, через который проходила переметенная снегом дорога. Позванивая ведрами, Наталья шла торопливо: надо было успеть прополоскать и вывесить белье, а потом идти на медпункт.

Возле сруба и на самом венце за ночь напластался лед. Из колодца шел белый теплый пар. Подцепив ведро воды, Наталья прикоснулась было к железной рукоятке барабана, но тотчас отдернула руку, почуяв, как пальцы в одно мгновение пристыли к металлу. Она подышала на пальцы, стараясь их отогреть.

В это время из лога вымахнул на горку знакомый ей капитан. Она узнала его и отвернулась, ожидая, что вот–вот подъедет. Но лыжи проскрипели не останавливаясь.

Что–то екнуло в душе у Натальи, она резко повернулась, ведро упало наземь и звякнуло.

Завьялов оглянулся. Из–под выбившихся на лоб волос на нее глядели голубые удивленные глаза.

— Рад вас видеть! Право, не узнал. Богатой станете!

— А я думала, что в приметы верят одни старушки.

— Это я так… Поговорки ради… — Завьялов хотел найти теплые, душевные слова, но так и не смог; поспешно подойдя к самому колодцу, хотел помочь отнести ведра.

— Не надо. Я сама… — возразила она и попросила только на минутку рукавицу. Надев ее, Наталья начала доставать воду, а тем временем Петр Завьялов жадно разглядывал ее. Живое, соблазнительное тело, кажется, даже на морозе отдавало теплом. Почти физически, до головокружения он почувствовал силу в ней… Наталья поставила ведро на обледенелый камень и быстро, будто ненароком взглянула на Петра. Он невольно смутился. Ее темные, непроницаемые глаза показались серьезными и пытливыми. И выражение лица было строгим, но, как заметил капитан, серьезность эта была какая–то особенная, привлекательная. Она изредка вскидывала длинные ресницы, и тогда глаза ее светились потаенным огнем.

Звякнув цепью, змеисто поползшей по срубу, Наталья повела глазами на капитана, как бы давая понять, что пора идти, и взяла ведра. Завьялов предложил ей донести воду, по она снова отказалась. Тогда он, дав волю чувствам, смело шагнул за ней. "Все равно… Все равно!" — лихорадочно шептал он.

— Вы что–то все молчите? — неожиданно спросила Наталья.

— Обстановка не та… Морозы… — невпопад ответил он.

— Какой вы, однако, догадливый… — усмехнулась Наталья.

И вдруг Завьялов выпалил сдавленным, глухим голосом:

— Вы не замужем?

Наталья покраснела. В глазах — недобрые, будто вспугнутые, искры.

— А не все ли равно?

— Хотя и правда…

— А что — правда? — Перегнувшись, Наталья посмотрела через плечо в упор. Из ведра плеснула на ноги капитану вода. — Извините.

— Ничего… Вода–то хрустальная! Бываете в районе? Мне хочется свидеться…

— Вы все такие, военные? — спросила она, настораживаясь.

— К-какие? — поперхнувшись, проговорил Петр.

— Не успели познакомиться, уже свидание назначаете?

Завьялов нахмурился, глядя себе под ноги.

— Ой, а вы, кажется, и обидчивый! — Она метнула бровями, обнажила в улыбке зубы. И уже на повороте стежки, Щуря глаза от ослепительно–жгучего снега, как бы невзначай Обронила:

— Будет время — приеду…

— Жду вас! — почти шепотом произнес Завьялов и, оттолкнувшись палками, пошел широким, забористым шагом.

Бывают знакомства, которые и радуют и тревожат.

Расставшись с Натальей, Завьялов долго не виделся с нею и все дни тешил и терзал себя ожиданием. В часы службы в военкомате он не находил покоя и, за какое бы дело ни брался, куда бы ни шел, не переставал думать о ней. И чем больше думал, тем сумрачнее и молчаливее становился. Порой он вдруг слышал стук в дверь и радостно вздрагивал: казалось, сейчас откроется дверь, войдет она и скажет, сияя черными глазами: "Это вы? Заждались? Вот я и приехала!"

Но это была игра воображения, после чего Петр всякий раз испытывал досаду. Иногда вкрадывались сомнения, что Наталья пошутила. И все же он надеялся. Непрестанно думая о ней, Петр словно воочию видел еле скрываемое потаенное желание в ее глазах, и уже это давало ему повод утешать себя, что и в ее сердце живут такие же чувства и, видимо, нужно только выждать, чтобы эти чувства окрепли.

Он знал женщин. Еще будучи курсантом пехотного училища, Петр время от времени заводил знакомства, которые кончались как–то легко и просто. Эти встречи рано обрывались, не доставляя ни горечи, ни радости, ни страданий.

Вспыхнула война с белофиннами, и Завьялов уехал на фронт. Под огнем вражеского дота он, пять часов пролежав на снегу, обморозил ноги. С полгода провалялся в госпитале, ему отняли три пальца на левой ноге, а когда излечился, был уже негоден к строевой службе и с тех пор работал в военкомате.

Позднее, перебирая год за годом свою жизнь, он вдруг обнаружил, что стал в летах, и сам себя уже называл убежденным холостяком.

С годами люди делаются осторожными. Во всем. Даже в любви. Так и Петр — он убедил себя, что в его возрасте найти девушку по своему характеру трудно, почти невозможно. А встретилась Наталья, и он ощутил какую–то мучительную радость.