Меншиков сразу заподозрил, что Бестужев если и не будет сильно мешать его планам, то не будет проявлять и особого рвения для их исполнения. «…Пётр Бестужев, имея вашего величества указы и ведая того дела важность, не так поступал и, по-видимому, чинил факции…» — доказывал светлейший Екатерине I. Так и вышло: курляндский сейм выбрал Морица Саксонского.

У Петра Михайловича и в самом деле не было стимула добиваться избрания Меншикова курляндским герцогом (как выразился Меншиков, Бестужев «старался под рукою», то есть вполсилы), потому что не без оснований полагал, что как только светлейший станет таковым, он тут же потеряет тёплое местечко главного управляющего герцогства. Меншиков, естественно, немедленно инициировал отзыв Бестужева в Петербург. Но обошлось. Сам же светлейший князь 23 июня 1726 года под видом инспектирования войск в Прибалтике выехал в Ригу, чтобы оттуда «наводить порядок» в Митаве. Он «наломал там немало дров», включая «выкручивание рук» у невесты и получение у неё силой отказа от замужества с Морицем Саксонским и согласия на то, чтобы герцогом Курляндии стал он, Меншиков.

Но всё было напрасно: в курляндские герцоги и женихом Анны Иоанновны был избран Мориц. Об этом Меншикову доложили прибывшие в Ригу Долгорукий и Бестужев. Не привыкший получать отказ, взбешенный Меншиков 29 июня кинулся в Митаву и в течение четырех дней провёл там ряд важных встреч, в том числе и с Морицом, под давлением обещавшим князю оказывать содействие, а на самом деле грубо его обманувшим. Мориц предложил Александру Даниловичу якобы такой вариант: кто будет утверждён королём Польши в звании герцога Курляндии, даёт отступную сумму другому. При этом Мориц, внебрачный сын Августа II и графини Авроры Кёнигсмарк, обещал сопернику дать рекомендательное письмо к отцу. Меншиков поверил и был жестоко обманут.

Под предлогом более важных, шведских, дел светлейшего вместе с В.Л. Долгоруким отозвали в Петербург, и князь затаил на Бестужева злобу, решив во что бы то ни стало изжить его со света[5]. Анна Иоанновна обращалась и к Меншикову, и к его дочерям Дарье и Варваре, и к вице-канцлеру А.И. Остерману (1686–1747)[6] с просьбой вернуть ей Петра Михайловича обратно в Митаву, «понеже мой двор и деревни без него смотреть некому…», но всё было безуспешно. «Бог свидетель, что я во всём разорилась, понеже он о всём знает в моём доме и деревнях», — писала она Д.А. Меншиковой. Осенью 1726 года Пётр Михайлович по настоянию Меншикова предстал перед Верховным тайным советом и был с пристрастием допрошен о своих действиях в Курляндии, но совет ничего неправильного в действиях Бестужева не усмотрел. К тому же в дело вмешалась «матушка-заступница» Екатерина I, которая признала, что Бестужев был не без вины, но наказывать его не стала, и Пётр Михайлович благополучно вернулся в Митаву.

Туда же с секретной миссией успокоить курляндцев относительно действий Меншикова и получить дополнительные сведения о настроениях курляндцев выехал генерал-майор Антон Мануилович Девиер (1682–1745), зять Меншикова. Девиер, в отличие от своего тестя, человек честный и скромный, встретился с Морицом и вынес из беседы с ним вполне положительное мнение. Мориц Саксонский в обмен на согласие Дивиера содействовать его браку с Анной Иоанновной, предложил ему взятку в размере 10 тысяч экю, но Антон Мануилович решительно отверг «это странное предложение, предполагающее подлые и низкие чувства… оскорбительные для честного человека».

Петербург стоял на своём, по-прежнему считая кандидатуру Морица вредной, и дал указание Бестужеву просить Августа II соглашаться на избрание герцогом Меншикова. Король польский и курфюрст саксонский, известный своими кознями и хитростями, ответил Бестужеву ничего не значащей фразой:

— Всё то, что со стороны её величества мне приходит, очень мне приятно.

И на том все переговоры с ним прервались.

В связи с предстоящим в Гродно сеймом в Польшу был послан П.И. Ягужинский, который своей горячностью пользы большой русскому делу тоже не принёс. Он испытывал к Меншикову неприязнь, буквально въехал в курляндское дело «поперёк» и при этом не утерпел, чтобы не задеть Меншикова. В свою очередь посланник Екатерины I в Варшаве М.П. Бестужев-Рюмин в письме к сестре Аграфене критиковал Ягужинского за протекционизм в отношении какого-то поляка Голембовского и за намерение сделать его резидентом в Польше, чего, по мнению Бестужева, делать никоим образом было нельзя: поляк и русский резидент в Польше!

Курляндское дело кончилось тем, что в конце лета 1727 года в Курляндию для «наведения порядка» во главе войска из 5 полков отправился генерал-аншеф П.П. Лейси. Мориц Саксонский укрепился со своими сторонниками на о-ве Османтен, но при появлении русских солдат бросил всё и сбежал во Францию[7]. Союзная Вена одобрила действия России в Курляндии, и конфликт угас.

Благодетельница Екатерина I вскоре почила в Бозе, и Россией стал править внук Петра I — царь-отрок Пётр И. Над головой П.М. Бестужева-Рюмина снова сгустились тучи. Весной 1727 года на обер-гофмейстера был сделан анонимный донос. Аноним на польском языке обвинял Петра Михайловича в хищениях казны герцогини, в самовластных действиях и распутном образе жизни. Бестужев медлил, герцогиня просила Петербург не отзывать его, но ехать всё равно пришлось. Верховный тайный совет потребовал от Бестужева представить отчёт о суммах, истраченных на выкуп заложенных земель Анны Иоанновны. Пока Бестужев отвечал на вопросы Верховного тайного совета, Анна Иоанновна неустанно «бомбардировала» письмами канцлера А.И. Остермана (1686–1747) и других сановников и просила вернуть ей Бестужева-Рюмина: «…я к нему привыкла, а другому никому не могу поверить». Но гроза снова миновала: то ли подействовало заступничество безутешной герцогини, то ли отчёт обер-гофмейстера произвёл на «верховников» благоприятное впечатление, то ли всем было недосуг.

А в сентябре Меншиков пал, и в конечном итоге Бестужев-Рюмин был оправдан. Но пока Анна Иоанновна умоляла самого Петра II вернуть ей его в Митаву и пока её просьбе мешал отнюдь не заинтересованный в этом вице-канцлер Остерман, место Петра Михайловича при ней занял Бирон. Ведь сердце женское не камень. Теперь, как тогда говорили, в случае оказался бывший конюший герцогини.

Это был удар посерьёзней, чем обвинение в хищениях и распутстве. «Я в несносной печали, — писал удручённый Пётр Михайлович дочери Аграфене в деревню, — едва во мне дух держится, потому что чрез злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваги друг (Бирон) более в кредите остался». Пётр Михайлович просил дочь: «Ради бога, осторожно живите… Особенно вы должны приобресть любовь Алексея Григорьевича (Долгорукого. — Б. Г.) и Павла Ивановича (Ягужинского)».

Мы не думаем, что переживания старшего Бестужева-Рюмина объяснялись его искренней сердечной привязанностью к мужеподобной и грубой дочери Ивана V, хотя в письме к дочери он и утверждал обратное: «знаешь, как я того человека (то есть Анну Иоанновну. — Б. Г.) люблю, который теперь от меня отменился». Нет, он, конечно же, переживал главным образом за потерю тёплого места, понимая, что иное такое же ему получить будет трудно.

Наконец в конце 1727 года П.М. Бестужев был вновь отпущен в Митаву, поскольку всем стало известно, что при появлении у Анны Иоанновны нового фаворита обер-гофмейстер Бестужев никакой опасности для Остермана и его единомышленников уже не представлял. На коронацию Петра II герцогиня Курляндская явилась в Москву в сопровождении Бирона.

К этому времени над семейством Бестужевых-Рюминых собрались тучи. Так называемый кружок Семёна Маврина, учителя Петра II, в который входила дочь П.М. Бестужева княгиня Аграфена Волконская, бывшая статс-дама Екатерины I[8], затеял интригу с целью дискредитации Бирона и собственного приближения ко двору императора, но сделал это слишком явно и грубо. После ареста A.M. Девиера, инициированного Меншиковым, достоянием властей стала секретная переписка княгини Волконской с отцом и братом Алексеем, и всех Бестужевых-Рюминых и их друзей постигла опала за то, что они «искали при дворе собственной своей пользы и теми интригами при дворе делать безпокойство». Кроме того, дочь Петра Михайловича вместе с Мавриным активно выступала против приближения к русскому трону дочерей царя Ивана Алексеевича и царицы Прасковьи Фёдоровны, а потому в 1728 году была привлечена Верховным тайным советом к суду и сослана во Введенский монастырь в Тихвине, где и скончалась в 1732 году.