В Древнейшем сказании нет даты свадьбы Игоря и Ольги. Нет рассказов о подвигах Вещего Олега и тем более ранней даты его сокрушительного, но, как выяснилось, виртуального похода на Царьград. Нет ни Аскольда и Дира, ни Рюрика, ни легенды о варягах-руси, загадочно говоривших по-славянски, ни красивого мифа о Кие, Щеке, Хориве, сестре их Лыбеди и основании Киева князем или перевозчиком. История Руси начинается ошибками и смертью незадачливого первого князя Игоря, мудрая вдова которого строит государство.

Эта версия Древнейшего сказания никак не отрицает трудов последующих летописцев, оставивших нам свои концепции и море связанных с ними, часто загадочных для нас сведений. В свою очередь, и их версии рождения русской государственности не могут заставить нас отказаться от более раннего и поэтому более авторитетного взгляда на начало Древней Руси в Древнейшем сказании о её истории.

Ещё интереснее узнать, в какой последовательности привычный для нас исторический контекст вокруг Ольги формировался. Примерно в конце X в. было составлено Древнейшее сказание о строительстве Русского государства княгиней Ольгой, подвигах её сына Святослава и приходе к власти внука Владимира. Из предшествующей княжению Ольги истории Древнейшее сказание включало только рассказ об убитом древлянами князе Игоре — том самом, которого митрополит Илларион, выступая в Святой Софии Киевской до начала русского летописания, именовал "старым Игорем" и раньше которого не знал русских князей…

Оставшаяся без мужа и дружины, но с маленьким сыном княгиня подавила восстание древлян, установила в стране единые законы, ввела налоги, устроила пути сообщения, съездила в Царьград, приняла христианство и наладила отношения с Византией, перехитрив императора. Несоответствие этих достижений ничтожным средствам, которыми располагала княгиня Ольга, потрясло автора Древнейшего сказания. Сказитель не ограничился рассказом об образцовой мести Ольги за мужа и не просто описал её подвиги — он начал с них саму историю Русского государства.

Краткий рассказ Древнейшего сказания о князе Игоре, "сидевшем" в Киеве, пока его воевода Свенельд безуспешно "примучивал" уличей (которые попросту ушли), а затем брал себе, а не ленивому князю дань с древлян, вполне анекдотичен. Его суть в том, что дружина непутёвого мужа Ольги осталась без "портов", а, двинувшись за данью, потеряла князя, назидательно казнённого древлянами. И мы могли бы, посмеявшись над Игорем, счесть рассказ о нём лишь удачным зачином дружинного сказания о мести Ольги, если бы в таком же точно контексте князя не упомянул Лев Дьякон, византийский историк второй половины X в.

Здесь уместно вспомнить, что не Игорь, а его жена Ольга была первой из русских правителей, чьё имя с уважением упоминалось за рубежом. Император Константин VII Багрянородный в книге "О церемониях византийского двора" описал беспрецедентно почетные приёмы в своём дворце "Эльги, ар-хонтиссы Росии", о её муже и крещении не упоминая[33]. Только в XI в. византийский хронист Иоанн Скилица поправил оба "упущения" лично принимавшего Ольгу императора: "Супруга государя Руси, некогда приводившего флот против ромеев, по имени Эльга, по смерти своего мужа прибыла в Константинополь. Крестившись… она была почтена по достоинству"[34].

Бурно обсуждаемая в литературе проблема крещения Ольги нас в данном случае не волнует: описанное в Древнейшем сказании крещение в Константинополе от императора всё же подтверждено византийцами[35]. Важно, что Константин не счёл нужным упоминать о муже княгини, хотя о существовании его в прошлом знал. В принятом им посольстве с Ольгой были представители её сына Святослава, а образ жизни русских "архонтов", описанный Константином в трактате "Об управлении империей", соответствует рассказу Древнейшего сказания о княжении Игоря; император даже упоминает об этом "Ингоре" как "архонте Росии", отце "Сфендослава"[36].

Крещение великой княгини Ольги. Художник И.Л. Акимов

В Византии эти "архонты" торговали или пытались грабить. О таком грабеже и вспомнил в 971 г. император Иоанн Цимисхий, воюя на Дунае с подросшим сыном Ольги и Игоря Святославом. "Полагаю, — написал он князю (согласно уже цитированной выше "Истории" Льва Дьякона), — что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который… приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды"[37].

Плачевно окончившийся поход Игоря на Византию в 941 г. был известен грекам очень хорошо[38]. Имя вождя варваров-росов, который нарушил с империей "клятвенный договор", упоминалось в Константинополе (хотя хазары, описавшие политическую подоплёку похода, были убеждены, как мы помним, что флотом в 941 г. командовал Х-л-гу, Олег, который в 943–944 гг. ходил в Закавказье и там умер[39]). Но императоров имена роских вождей не особо интересовали до тех пор, пока в Константинополь не явилась Ольга, а затем не понадобилось урезонивать буйного Святослава неудачливостью его отца Игоря.

Иоанн Цимисхий не случайно ошибся, назвав казнивших Игоря древлян "германцами". В германской хронике освещены отношения с Русью, начавшиеся в 959 г. прибытием к королю Оттону (первому императору Священной Римской империи с 962 г.) "послов Елены, королевы ругов, которая при Романе, императоре Константинопольском, крестилась в Константинополе"[40]. Ольга, в крещении Елена, обращалась к Оттону с просьбой "поставить епископа и пресвитеров" на Русь, так что византийцы, настороженно следившие за политической и миссионерской деятельностью своих противников-германцев и заинтересованные в собственной христианизации Руси, должны были об этом посольстве знать. Цимисхию не мешало напомнить Святославу, какие враги эти германцы!

Итак, в середине X в. княгиня Ольга-Елена была первым правителем Руси ("архонтессой" или "королевой"), имя которой считали достойным упоминать при дворах византийского и германского императоров. Во второй половине X в. вместе с её сыном Святославом в Византии припомнили бесславный конец Игоря, потопление флота которого автор Древнейшего сказания в конце века предпочёл не упоминать (если в дружинной среде о нем рассказывали).

С точки зрения распространённых сегодня представлений, что Ольга после смерти мужа спасала могучее Русское государство, создание которого описали позднейшие летописцы, ситуация в Древнейшем сказании на конец X в. сложилась обидная. Где, спрашиваем мы, героические князья, "призываемые" на Русь истомившимся по "порядку" народом, объединяющие племена восточных славян и финно-угров, прибивающие щит на врата Царьграда и заставляющие дрожать Империю ромеев?

Примерно такой вопрос задавали себе наши предки после Крещения Руси Владимиром Святым в 988 г. и особенно в связи с её просвещением при Ярославе Мудром (1019–1054). Приобщение Руси к культуре христианского мира в новых школах, храмах и монастырях поставило перед русскими вопрос о национальном самоопределении.

В обращённом к Ярославу "Слове о законе и благодати" первый родом русский митрополит Илларион в середине XI в. прославил князя Владимира, предки которого "не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в Русской, которая ведома и слышима есть всеми четырьмя концами земли". Крестив Русь, князь не сделал её младшим братом Византии, как полагали приехавшие просвещать её верой ромеи, но открыл новую страницу истории, на которой русские являются избранным Богом народом. Национальная историческая концепция Иллариона легла в основу зародившегося при Ярославе летописания: подобного хроникам рассказа о событиях по годам-летам.