Разумеется, я не нашел никаких таких крюков и никаких скелетов в шкафах, однако я обнаружил нечто странное и почти столь же жуткое. Средняя часть дома и его восточное крыло находятся в хорошем состоянии, здесь недавно был ремонт. Я имею в виду все эти старинные ковры и люстры в холле, современную обстановку в двух аудиториях и так далее. Но в западном крыле все совсем по-другому. Едва я свернул в эту сторону, как обнаружил комнаты без электричества, с одной болтающейся проводкой, дырами в полу и сломанными оконными рамами, в одной из комнат, среди осколков разбитого стекла валялась мертвая птица, а другая комната хранила следы того, что здесь кто-то жил и этот кто-то пытался разложить костер прямо на полу. Мне кажется, когда-то это крыло принадлежало Ложе, потому что в коридоре второго этажа сохранились осыпающиеся телемские фрески: голый мужчина осеняет себя знамением Дьявола — «manu cornuta», черный зверь насилует белоснежную нимфу, кот, распятый на ясене. Казалось, коридору с фресками нет конца — возможно, он даже ведет в соседнее здание. Я повернул назад, вместо того чтобы продвигаться дальше, сквозь сумрак, до самого конца. Я вернулся в свою комнату в задумчивости. Это так странно — блестящая роскошь холла и запущенность в западном крыле, — как если бы Хораполло-хаус был старым театром с заброшенными кулисами.

Что случилось в западном крыле? Что могло случиться в западном крыле? Порывы ветра, налетающие с запада, бьются о стены и окна дома, требуя, чтобы их впустили. Отказать ветру нельзя. Он все равно найдет лазейку. Всегда находит. Разве дом — не символ человеческого сознания и его необходимости мечтать? Когда человек мечтает, он подобен человеку, который сидит скрючившись у себя в голове и вкушает мирских наслаждений, лелеет мечты о богатстве и власти и развлекает своих гостей в тепле и уюте. Он стоит у входа и приветствует своих друзей и знакомых в своих владениях. Он говорит, чтобы они чувствовали себя как дома, здесь они смогут найти убежище от сердито завывающего ветра. Стены дома очень крепки, но окна — его глаза — нельзя защитить, и когда Враг, оседлав ветер, стремительно приблизится к дому, то поднимет копье и нацелит его прямо в глаз. Никому не дано воспрепятствовать проникновению через глаза. В общем, представьте себе хозяина дома и честную компанию, веселящуюся за трапезой и не обращающую внимания на проникнувшего в дом Врага. А Враг, пробравшись внутрь, уединяется в одной из комнат верхнего этажа и тоже устраивает пир, он приглашает разделить свое застолье моль и червей, пожирающих ткани и дерево дома. Затем, пресытившись своими заплесневелыми яствами, ловкий Враг устраивает волчьи ямы в полу и на ночь расставляет свои силки. Разве это не точный образ стареющего ума?

Бред, да и только. Едва закончив писать этот абзац, я отбросил ручку и решил думать о Салли в надежде, что мысли о ней прогонят мысли о Враге, кто бы он ни был. Одновременно я поставил сингл Алана Прайса «Simon Smith and His Amazing Dancing Bear». За несколько раз повторяющейся фортепьянной фразой вступления следуют беззаботные, наивные слова. Обхватив голову руками, я слушаю и представляю себе, как призрак Салли материализовался под звуки музыки и сейчас она здесь, в моей комнате. «Ну? кто бы мог подумать, когда и где? Что мальчишке с медведем будут рады везде?» В прошлом году мы с Салли были на рождественской вечеринке, где эту вещь Алана Прайса гоняли раз сто и мы все время под нее танцевали. Нас словно обуял дух тарантеллы. Просто не могли устоять на месте. И вот я в сотый раз гоняю «Саймона Смита и его удивительного пляшущего медведя». Музыка — веселая, живая, и все же это веселье не для меня. Вспоминая, как Салли двигалась под музыку, я слышу ее последние слова, они так и вертятся в моей голове: «Ты — зло!» Порвать с Салли было тяжело. Тяжело? А что значит «тяжело»? О, это тяжесть, которая давит на грудь и высасывает из сердца жизненные соки. Это груз, которому стоит однажды лечь на сердце — и он остается там навсегда.

После этих слов я отшвырнул ручку. Я бросился в ванную — мне показалось, что меня вот-вот вырвет. Я склонился над унитазом и стал ждать, когда подступит рвота, но ничего не выходило. Я подумал, может, засунуть палец в горло, чтобы избавиться от этой тошнотной мути. Получается, что я записываю всю эту чушь в дневник, словно под диктовку кого-то, кто думает за меня. Если окажется, что это так, мне, возможно, придется отсечь себе правую руку, чтобы не быть рабом, стенографистом Незримого. От мыслей о рабском ремесле писца меня оторвал телефонный звонок.

Телефон звонил в пустом доме. Где Гривз? Я решил не подходить, но телефон все звонил и звонил. Он словно обвинял меня в чем-то. Меня не должно было здесь быть, и я не должен был его слышать. Я спустился в холл и снял трубку. Звонили мне. Это был папа, и я стал ему объяснять, что я надеюсь, что смогу приехать к ним в эти выходные.

Но он меня резко оборвал:

— Поздно. Она умерла.

Он ждал, что я что-нибудь отвечу, но я не мог. К горлу у меня подкатил комок. Папа тяжело вздохнул:

— Ладно, попробуй выбраться хотя бы на похороны. В понедельник в баптистской церкви — ты знаешь — в той самой, куда она начала ходить, как заболела. Если ты хочешь сопровождать гроб, тебе нужно приехать часа за полтора.

— Я приеду. Прости, папа.

Он ничего не ответил и повесил трубку.

Я вышел в сад подышать воздухом. Солнце стояло уже невысоко, но свет его был по-прежнему очень яркий, и кроме того, я не хотел, чтобы кто-нибудь видел мое лицо. Поэтому я надел солнцезащитные очки. Хотя в саду лето, молодому человеку прохладно в его темных очках. Его затемненное зрение различает в тени существа, которые прячутся от солнца и ждут. Он чувствует, что они, как и он сам, ожидают, когда на землю упадет Черный Свет и распахнется дверь в Вечность.

К чертям Вечность. Меня беспокоил Фелтон и его реакция на мои новости. Я думал, что он, вероятно, попытается запретить мне поехать на похороны. Но когда в конце концов, перед самым ужином, я его нашел, он был очень любезен и даже, казалось, доволен тем, что я испрашиваю его позволения присутствовать на похоронах своей матери. Возможно, его порадовало то, что я прошу его разрешения. Возможно, он был рад, что по воле судьбы препятствия на моем оккультном пути, каким была мама, больше нет. Возможно, он считает, что похороны благотворно влияют на человека. Не знаю. Он только спросил, на каком кладбище будет похоронена моя мать.

Перед тем как погасить свет, я заучил слова мессы Феникса. Хоть я и боялся, что не усну, но отключился почти мгновенно. Спал я недолго — меня разбудил поцелуй. Я еще толком не проснулся и чуть не подавился чьим-то языком. Это была Лора. Должно быть, я плакал во сне, в кромешной тьме я чувствовал, как ее руки касаются моих влажных щек. Мы молча занялись любовью.

— Лора?

— С тобой лежит не Лора, это твоя новая мать, госпожа Бабалон.

Когда я проснулся в следующий раз, Лоры рядом не было. По-прежнему стояла глубокая ночь, но где-то в доме раздавался ужасный шум. Я лежал неподвижно и пытался решить, что это за шум надо мной — это были какие-то вопли и грохот. Затем, поскольку уснуть не представлялось возможным, я решил пойти пописать. Поплелся по коридору в ванную. На обратном пути к себе в комнату я почувствовал, что шум стал намного громче и ближе. Я обернулся и увидел, как ко мне с грохотом приближается голый мужчина. Его вопящий кроваво-красный рот был разинут так широко, я такого никогда не видел. Я ловко увернулся, пропуская его вперед, и он тяжело процокал вниз по лестнице. Все это произошло очень быстро, но мне удалось мельком увидеть его ноги. Они были все в крови, и на них я разглядел конские подковы. Шум стих, я вернулся к себе, снова лег и в конце концов заснул.

8 июня, четверг

Сегодня поработать никак не получится. После завтрака позвонил мистеру Козмику. Он был какой-то смурной, и по всему чувствовалось, что я его разбудил, но все же мы договорились, что зайду к нему на обед. (Согласно кодексу чести, неформал, точно какой-нибудь арабский шейх, не может вам отказать в гостеприимстве. У неформала всегда можно попросить пластинки, он обязательно тебя накормит, если есть чем, и никогда не заныкает последний косяк. Если ты пожелаешь его подружку — всегда пожалуйста.)