Уда прижал поднос к груди.

— Рабочий день кончился, — шепнул он. — Не хочешь зайти ко мне?

Через минуту я ждал Уду у двери закусочной. В душе не было радости: смущение и чувство неловкости томили меня.

Скрипнула дверь, и на жаркую улицу выбежал Уда. Неизменные бархатные брючки и майка с номером на спине напоминали о наших прежних встречах. Лицо его было усталым.

— Сегодня ты видел меня в новом качестве — слуги! — усмехнулся он. — Но ведь никому не стыдно зарабатывать деньги. Знакомо ли тебе слово «арбайто»? Это от немецкого «работа». У нас слово приобрело смысл «временный заработок». Чаще всего его стремятся получить студенты, и поэтому слово «арбайто» стало символом студенческой жизни. Что греха таить, хозяева охотно принимают нас на работу: нанятым на время не положены пособия при несчастных случаях, выходное пособие при увольнении, бонусы — наградные, которые выдают в фирмах раз в полгода. И конечно, не может быть и речи даже о грошовых пенсиях...

Уда замедлил шаг и низко поклонился маленькому старичку, шедшему навстречу. Тот ласково кивнул в ответ.

— Научно-технический прогресс не затронул традиционных общественных устоев, — продолжал Уда, — и наш принцип семейственности остается непоколебимым... Поступив в фирму, ты не просто нанимаешься на работу. Традиция на всю жизнь привязывает тебя к ней, как некогда, бывало, самурая, влившегося в клан феодального князя... Как бы мала или велика ни была фирма, она безоговорочно присваивает всю твою будущую судьбу. Отныне, если ты изменишь ей и захочешь перейти на другую работу, тебя везде сочтут чужаком и ненадежным человеком, оттолкнувшим руку, пригревшую тебя. Только в своей исконной фирме человек может рассчитывать на продвижение по службе. Поэтому так усердны наши чиновники...

Но теперь предприниматели легко соглашаются нанимать искателей «арбайто». Ведь даже, если я проработаю в этой закусочной до седых волос, я так и останусь чужим в ней: печать пришельца, однажды нанятого временно, всю жизнь будет жечь меня... Впрочем, я и не смогу задержаться в закусочной надолго. При малейшем изменении конъюнктуры хозяин просто однажды не откроет мне дверь, и я никуда не смогу пожаловаться на несправедливое увольнение: меня же брали лишь на время! «Арбайто»-служащие — спасительный балласт экономики, и, когда начинается буря, их безжалостно выбрасывают за борт жизни!..

Извилистую песчаную дорожку, по которой мы шли, окаймляли зеленые изгороди. Сквозь жесткие глянцевые листья белели квадратные маленькие дома. Стены их были тонки, двери сделаны из картона, а окна из бумаги, — но, казалось, они были тверже стали, наглухо скрывая от мира тревоги и печали людей, живших за их шатким заслоном.

Навстречу нам шагала толпа студентов, юношей и девушек, сжимавших в руках растрепанные газетки. «Вестник арбайто» — было напечатано на них. Ребята опешили на станцию электрички. В толпе молодых людей торопливо семенила старушка. Она тоже искала «арбайто»!

За поворотом показался дом, где жил Уда, — низкий, сильно вытянутый в длину и похожий на казарму.

Мы вошли в темную прихожую, по скрипучей лестнице поднялись на второй этаж.

Уда достал из кармана медный ключ, вставил его в замок и повернул. Замок громко щелкнул в ответ...

И замок и ключ казались ненужными: тонкую фанерную дверь мог без труда разбить кулаком любой злоумышленник. Но дверь была цела: очевидно, охотников попасть в комнату Уды пока не находилось.

В игрушечной прихожей, размером в полметра, можно было снять обувь, лишь балансируя на одной ноге. В дверь мы входили поочередно, потому что вдвоем просто не уместились бы в прихожей.

Пол, сплетенный из тугой соломы, упруго вибрировал, когда я ступал на лето. Все помещение можно была пересечь двумя небольшими шагами. У двери тускло поблескивала раковина из серого цинка, рядом, пониже, к стене была привинчена другая, предназначавшаяся для мытья ног и стирки. Слышно было, как внизу сердито зашуршала в кустах кошка

На полу оставалось небольшое свободное пространство — точно для матраца, на котором спал хозяин ночью...

— А это электрическая батарее для обогревания воздуха, — указа; Уда на маленький железный предмет в углу. — Рано утром, едва взойдет солнце, я просыпаюсь на секунду и выключаю этот прибор. Солнце, слава богу, греет бесплатно. А вообще плачу за комнату по 40 тысяч иен в месяц. Еще столько же приходится тратить на учебу в университете.. На остальное остаются гроши... Студенту труднее всего удержаться в зыбком море ежедневных расходов. Знаешь, чтобы сберечь последние монетки, студенты в свободное время стараются вовсе не выходить из дому.

Уда достал из ящика письменного стола две белые чашки, насыпал них растворимого кофе, добавил сухих сливок и залил кипятком из термоса...

— У многих ребят этим огранивается ужин! — грустно усмехнулся он. — Ведь наиболее верный способ сохранить деньги — сэкономить на еде... Видел, что заказывали сегодня студенты в закусочной? Одну лишь лапшу, потому что мясо им не по карману. Возродилась среди молоджи средневековая болезнь бери-бери — недостает витамина B1. Когда-то ею болели голодные крестьяне и матросы, которые подолгу плавал на парусных кораблях и не видели ни мяса, ни яиц. Потом был всплеск болезни в послевоенные годы. И вот она пришла вновь, на сей раз к студентам. Бери-бери сейчас — одна из примет студенческой жизни...

Мы сидели на полу, допивая кофе. Уда замолчал, закрыл глаза и устало прислонился к ножке письменного стола...

— Пожалуй, я лягу спать, — произнес он сонным голосом. — A ты постарайся больше не приходить в закусочную...

Дело господина Ониси

— Кастелянша Ониси будет уволена! — разошелся по общежитию для иностранцев слух. Скрытная, всегда напряженная, Ониси не была нашим другом, но ее все равно было жаль: как-то сложится теперь ее судьба?.. Да и за что могли уволить кастеляншу, такую серьезную и исполнительную? Должно быть, нашлись люди, которых прельстила ее бесплатная кукольная квартирка на первом этаже общежития...

Предположения оправдались, и в один из дней в дверь к Ониси постучал чиновник университета и по-хозяйски осмотрел две крошечные комнаты. Отныне здесь будет жить он, а кастеляншей станет его жена.

После этого визита сдержанную красотку Ониси словно подменили.

— Мерзавец! — кричала она, выбегая в коридор и потрясая то рубашкой, то брюками, которые укладывала в чемодан. — Мы еще посмотрим, кто из нас окажется счастливее! Пока ты будешь гнить в этом чертовом университете, мой муж откроет собственное дело!..

Как и подобает настоящей японке, Ониси боготворила своего мужа. Хотя он всегда говорил ей «ты», она неизменно обращалась к нему только на «вы». Когда супруги выходили на улицу, он шагал впереди, а она робко семенила следом. Как-то раз мы угостили мужа Ониси блинами с медом, он с достоинством откусил кусочек, а остальное молча сунул жене, та покорно съела блин и незаметно отставила тарелку подальше... Мы редко видели мужа, потому что он уходил из дому рано утром, а возвращался глубокой ночью. Чем он занимался, не знал никто из нас.

— А мой супруг вчера открыл предприятие! — с гордостью сообщила Описи однажды утром, шелковой кисточкой обмахивая у двери мужнины ботинки. — Теперь мы как-нибудь проживем! Нас прокормит маленькая закусочная в соседнем городке, в Хирацука!

Через несколько дней она, радостно напевая, протянула мне газетку «Хирацукские вести». «Поистине прелестна закусочная Отдых души», которую содержит господин Ониси! — начиналась статья, помещенная на самом видном месте. — И к тому же питание здесь очень дешево. Даже соевый творог стоит всего триста иен!..»

— Вы представляете, — воскликнула Ониси. — Эта статья обошлась нам совершенно бесплатно, ее написал товарищ мужа!..

Радость переполняла ее.

— Сообщу вам по секрету, что творог мы продаем даже не за триста, а за двести иен, хотя это запрещено законом. Нужно ведь приобрести репутацию.