2. Арман. Ночь скорби

Туман струился над широкой каменной чашей, лизал ее сапфировые стены, переливался через края и льнул к босым ступням Варнаса. Младший бог провел над чашей ладонью, разгоняя туман, вгляделся в ярко-синюю воду, в которой проносились лица, города, эмоции, и улыбнулся. Люди… эти смешные люди… Интриги, гнев, вкус предательства. И человеческая глупость.

— Пора войти в игру и мне.

Он уже и сам не знал, чего хотел больше — помочь или полюбоваться на искусно расставленные другими сети. И на людей, что в этих сетях все более запутываются.

Арману никогда не нравился конец осени. Навевало липкий холод воспоминаний серое уныние, погружали в апатию вечно затянутое тучами небо, туманы по влажным лугам и запах гниющих листьев. И эти вечные дожди — не летние, веселые, а холодные и колючие, разводящие грязь на и без того разбитых дорогах.

Но больше всего раздражало охватывающее столицу радостное нетерпение. Горожане смотрели с надеждой на затянутое тучами небо, счастливо встречали заморозки по утрам и ждали, ждали… пока боги смилостивятся и пустят по ветру мягкий, ласковый пух, осеннее уныние сменится нежной белью, а ночь вдруг просветлеет. И тогда кассийцы развеют на ветру хандру осени, столица расцветет разноцветными фонариками, зальется радостным смехом и веселыми песнями. И не будут спать в ту ночь дети, а молодежь вернется домой под утро мокрая, измазанная по уши в снегу, но счастливая.

Арман тоже когда-то радовался в этот день. Когда-то… А теперь — для кого-то праздник, а для него — единственная ночь в году, когда он позволял себе быть слабым. Когда истончались щиты, поставленные виссавийскими хранителями смерти, и в душу тихой поступью входила черная скорбь…

Из года в год в праздник первого снега Арман забывал обо всем: о своем дозоре, о роде, о долге, даже о Миранисе. И шел с головой погрузиться в темную тоску, а еще… напиться. Так же безрассудно, как напивался временами Мир. Все равно где, все равно чем, только бы забыться в сладком хмелю. Только бы выдержать эту ночь и проснуться утром опустошенным, готовым спрятать внутри боль потери и прожить еще один год. Не чувствуя, не страдая, не мучаясь воспоминаниями.

Почему этот проклятый снег всегда начинал сыпать ночью? И в этом году еще так некстати, когда срочно надо искать этого проклятого мальчишку, но… поплыли перед глазами стены кабинета, душу выжрала до самых костей боль, а перо предательски хрустнуло в пальцах… Снег… Арман не выглядывал в окно, а уже знал, что начали ложиться на землю белые хлопья, что еще чуть-чуть и город взорвется радостными криками… а сейчас падали один за другим поставленные магами щиты, оголяли нерв спрятанной внутри боли… одна ночь… надо с этим прожить всего одну ночь! Такова цена за спокойствие, его дань умершим!

— Вам плохо, мой архан? — прорвался через туман слабости голос секретаря. Арман постарался сосредоточиться на мраморе столешницы и покачал головой. Проклятье! Почему сейчас? Когда рядом этот секретарь? Нельзя, чтобы слуга видел слабость архана! Нельзя, чтобы кто-то увидел…

Скрипнула дверь, кто-то мягко приказал:

— Выйди!

Арман усмехнулся. Повторять не пришлось — секретарь опрометью вылетел из кабинета. Напугался, надо было бы…

— Лиин его перехватит, — сказал Нар, хариб, тень Армана, личный слуга и лучший друг. — Секретарь не будет ничего помнить, не беспокойся.

И тут предусмотрел. Хорошо. Нару можно доверять. Перед Наром можно не притворяться. Нар и Лиин, маг дозора, обо всем позаботятся… пока Арману будет не до того.

Четырнадцать лет прошло, а он так и не забыл. Все равно в ушах стоит плач младшего брата, Эрра, витает в доме смех шаловливой Ли, слышится тихая поступь мачехи. Почему раньше он этого не ценил? Почему только после их смерти… почему не сумел всего этого уберечь? Почему отказался от своей боли, отказался от того, чтобы уйти с ними? Ради рода? Ради проклятого долга, Мира, чего? И как же все это… мелочно и глупо-то!

— Тебе было всего одиннадцать, не требуй слишком многого, — будто вмешался в его мысли спокойный голос Нара. — И, думаю, этот год будет последним для твоей скорби.

Арман посмотрел в лицо харибу, не веря… что за чушь он несет? Брата не вернуть, а от ноши скорби Арман не откажется никогда. Давно уже мог, а не стал. Некрасиво это — забывать близких. Трусливо — топить скорбь в магии. И хотя бы раз в году надо дать им дань боли, чтобы ни Эрр, ни сестра, ни мачеха не думали, что Арман о них забыл. И что перестанет искать их убийцу.

Снег за окном вихрился, танцевал в свете фонарей. Вошел в кабинет, молча опустился перед Арманом на колени темноволосый Лиин. И Арман, не выдержав, тихо спросил:

— Тебе всегда так больно?

Лиин не ответил, грустно улыбнулся, опустил голову и сказал вдруг:

— Он бы не хотел, чтобы тебе было больно. И мне… Но не скорбеть по нему сложно…

— Хочешь, чтобы я тебя отпустил?

Лиин вновь улыбнулся, посмотрел вдруг в глаза и спросил:

— А разве ты меня держишь?

Арман вздрогнул. Этот хрупкий юноша должен был стать харибом младшего брата, но не успел: Эрр ушел за грань раньше. И по-хорошему Лиина, рожанина, низкорожденного с огромным даром надо было бы убить, но у Армана рука не поднялась. А другие тронуть Лиина не посмели — слишком боялись юного главу северного рода, Армана, и его строгого опекуна, Эдлая.

Арман был благодарен опекуну, который поддержал «каприз» воспитанника — Лиин стал верным другом и опорой.

Теперь они выросли. Арман перенял власть над северным родом и столичным дозором, Лиин закончил лучшую школу Кассии и стал магом в отряде Армана, и уже никто, наверное, и не вспоминал, что Лиин простой рожанин. Скромного и спокойного, его в отряде и в роде уважали все — маг был одним из тех, кому спокойно можно было доверить свою спину и свои хлопоты, а так же тем, кого можно было выслать посредником к строгому Арману. Почти как Нара. Но Нар был личным слугой Армана, с кем-то помимо своего архана без дела общался редко, а Лиин среди дозорных незаметно стал своим. Жил с ними в казармах, ел за одним столом, работал на равных и никогда не задирал носа, что среди высших магов было редкостью. И при всей своей скромности не боялся никого и ничего. Даже Армана. Как и его умерший архан, Эрр…

Да и похож Лиин в чем-то на Эрра. Та же честность во взгляде и легкая грусть, то же понимание и всепрощение, тот же синий туман магии, затаившийся во всегда широко распахнутых, не умеющих лгать, глазах. И та же тонкость в кости, кажущаяся хрупкость, и в то же время — сталь стержня внутри. Арман не знал, как бы Эрр сегодня выглядел на тренировочном дворе, но его несостоявшийся хариб дрался с грацией молодого волка. И дозорных валил на лопатки чаще, чем тем хотелось. И улыбался потом все так же мягко, предлагая поверженному руку. Наверное, Эрр улыбался бы так же…

При воспоминании о брате боль вновь захлестнула с головой. Приказав Лиину и Нару остаться в доме, Арман пронесся мимо часовых, вскочил на коня и помчался в запорошенный снегом город. Ночь оживала звуками. Мелькнули где-то рядом огни и раздались радостные крики: столичные маги начали забавлять толпу. Все звуки на время приутихли, будто спрятались за снежной пеленой. А снег все валил и валил, скрывая мусор, грязные мостовые, сгущал воду в темнеющем под мостом канале. И горел в фонарном свете у ворот дома веселья.

Хорошее местечко для траура! Горя от нетерпения, Арман не спешиваясь начал лупить ногой в ветхие ворота. Скорее бы забыться! А если до смерти обопьется, так тоже не беда, храм Айдэ, бога смерти, совсем рядом. Через два дома. Так что тело далеко тащить не придется. И за гранью Армана уже давно ждут. Целых четырнадцать лет!

Ворота распахнулись не сразу: в праздник гостей так близко от храма смерти не ждали. В этот дом веселья приходили скорбеть, не веселиться. Арману лишь спокойнее будет! Мелькнули за решеткой испуганные глаза привратника, и вскоре Арман ввел Искру во внутренний дворик, привычно осматриваясь: хоть и приехал он сюда в обычной одежде простого горожанина, но осторожность никогда не повредит. И никогда не знаешь, откуда выползет опасность.