Нужный дом искали добрых полчаса. Это же надо – так бестолково объяснить! Сначала покружили на машине, с риском для жизни разворачиваясь в неположенных местах, потом припарковались, где придется, и почапали пешком в сторону ободранных хрущёвок. Зачем только Лада пришла сюда! Не верит ведь ни в какую мистику, знает: обман все это, а все равно идет! Кажется, нашли. Облезлая, серая пятиэтажка, номера дома не видно, но, судя по всему, она. В нищем, замусоренном дворе было понатыкано столько автомобилей, что проехать-пройти трудно. Ну, и умаялась Лада от этого хождения, да еще переноску с ребенком таскай. Отдохнуть бы! На единственной скамейке заседали три алкаша. По цветной рекламной газете катались побитые, чумазые яблоки, ветер норовил перевернуть желтые одноразовые стаканчики. Хмырь в черном плаще глотнул водки, крякнул, поднял голову и заметил женщин с ребенком.

– Привет, красотки! Хотите присесть?

Они молча шагали к подъезду, с бетонного козырька капала за шиворот вода. Мама старательно, по записи, набрала код. Дверь скрипнула, лязгнула. В нос ударили запахи сырости, затхлости и кошачьей мочи. Медленно карабкались на пятый этаж, ребенок с каждой ступенькой становился все тяжелее и тяжелее. На голубой крашеной стене под звонком накалякано черным фломастером – 42. Ну, наконец-то пришли! Мамаша нажала на кнопку, за железной дверью раздались слабые трели. И на пороге появилась тетка в длинном зеленом балахоне со звездами, за толстым слоем косметики почти не видно лица. Прихожая тесная, темная, с одной стороны – церковный календарь, с другой – замызганная шторка. От смешанного запаха табачного дыма, благовоний и пыли резко накатила тошнота, головокружение. Лада едва успела сунуть ребенка матери, как в глазах потемнело. Она пошатнулась, стала заваливаться, сдвинула плечом занавеску и уткнулась носом в плакат с полуголой девкой. Мама вовремя подхватила под руку и потащила в комнату, где Лада провалилась в продавленное дерматиновое кресло с прожженным подлокотником. Хозяйка с остервенением дернула шторку, на карнизе зазвенели старые металлические кольца. Интересно, как ее зовут на самом деле? Такое имечко, как Элеонора, – всего лишь звучный бренд. Сквозь дурноту пробивалось раздражение: ну и влипла!

Тетка пыталась натянуть на лицо гостеприимную улыбку и начинала сильно смахивать на рыночную торговку. Вдруг спохватилась и убежала в кухню. Лада спокойно огляделась: на синих обоях со звездочками – иконы, таинственные знаки и астрологические карты, на черной скатерти – круглая лампа с пробегающими разноцветными искорками. В общем, скромный колдовской реквизит на фоне потрепанной мебели начала девяностых.

Ведунья возвратилась – в руке надколотый стакан с водой – и с самым серьезным видом изрекла:

– Пей, деточка! Эта влага живая, из-под правильного фильтра! Левозакрученная!

Лада представила себе это чудо, прыснула, подавилась, закашлялась. Холодная вода пролилась на грудь. Дурнота сменилась желанием бежать отсюда подобру-поздорову. Но поздно! Мама уже взяла инициативу на себя и принялась сбивчиво и неуверенно описывать проблему, размахивая больничной выпиской. Элеонора делала вид, что слушает, вставляла какие-то замечания. Вдруг до Лады дошло: знахарка понятия не имеет о том, что такое менингоэнцефалит, и даже вникнуть в суть дела не пытается. Элеонора встала:

– Главное, порчу снять, энергетику выправить! Давайте сюда ребеночка.

Тошку уложили на стол, в изголовье поставили толстую красную ароматическую свечу. Целительница зажгла от нее маленькую церковную свечку и начала водить над малышом. Когда слышалось потрескивание, торжественно изрекала:

– Вот видите, канал перекрыт!

Лада испугалась, как бы на ребенка не капнул воск, и вскочила:

– Поосторожнее!

Знахарка властно отослала ее на место. Ничего не поделаешь, остается все забыть и расслабиться. От мерной речи, полумрака, мелькания огоньков и потрескивания свечей накатывает транс. Просто она очень устала, ночь почти не спала.

По завершении сеанса Элеонора завернула свечные огарки в тряпку, опрыснутую сандаловым маслом, и заявила:

– Вот так и заройте в лесу, сегодня же! Место найдите, где пять деревьев растут из одного корня, как огромный букет, понимаете? Закопайте под корнем среднего дерева и заговор пошепчите! – протянула отпечатанный листок со словами.

Хорошо хоть отделались двумя тысячами… И до чего же все устали… Тошка заснул, недососав кефир, и Лада задремала в машине. Перед глазами все плясали свечные огоньки, змеями извивались пять древесных стволов, смеялась отвратительная ведьма. Вдруг ворвалась веселая попсовая мелодия, и колдовство исчезло. Лада не сразу поняла, что это мамин телефон надрывается в сумке. Вынула, подала. Оказывается, матери нужно срочно на работу, ведь она даже толком не отпросилась. Довезла дочь с внуком до подъезда и сразу укатила.

Дома Лада сразу уложила малыша в кроватку. Он спал крепко, ни на что не реагировал. Может, быстренько сбегать закопать свечи? Вдруг поможет… Она ненадолго, и дверь будет заперта, газ выключен, вроде все должно быть нормально…

Лада запихнула в карман сверточек и листок с текстом и выскочила из квартиры. Она так задумалась, где найти эти проклятые деревья, что не поздоровалась с соседкой у лифта. Та разворчалась не на шутку. На ходу пискнув: «Здрасте, извините!», побежала еще быстрей. Огибая детскую площадку, споткнулась о бордюр, чуть не грохнулась, подпрыгнула и огляделась. Из мамочек с малышами еще никто не вышел, только на дальней скамейке сидел мужик в дутом черном пуховике, шарфе и капюшоне, натянутом до самого носа. Вот чудак – в солнечный весенний денек так кутаться! Он будто напрягся весь, заметив Ладу, но она, не оглядываясь, побежала дальше.

Старик проводил взглядом зеленую курточку, ухмыльнулся: «В парк понеслась, безмозглая курица! Ребенка одного оставила. Вот и дождался. А то неделю здесь торчу, у них под носом. Нет, чтобы глаза разуть!» В очередной раз возмутился, что в утиль списали. Встал, потер замерзшие руки, с забытой за последний год бодростью заковылял к подъезду, продолжая раскручивать негодование: «Думают, на их куски приехал окусываться, ни фига! Просто помереть решил там, где родился. Квартирёшку в Орде продал за пятнадцать тысяч долларов, так что как-нибудь протяну. Для зажравшихся придурков это копейки, у них одни ярлыки на уме. Чем больше олухов за шмотками гоняется, тем общество стабильнее, тьфу ты! Там, наверху, дергают за ниточки, кукловоды хреновы!» Нет, Петрушкой быть – ни за что! А нужна ему самая малость, философ он, и точка. Еду варил, чтобы настоящая была, готовые суррогаты не признавал, и неважно, что за стол с ним сесть некому. Сигареты брал самые дешевые и книги по десять тенге, «секонд хэнд» из помойки, так что в пенсию укладывался легко, а имеющихся денег до конца жизни хватит.

Набрал знакомый код, лязгнула серая железная дверь. «А в этом дурацком подъезде ничего и не изменилось. Те же колясочки, велосипедики, брошенные, как при коммунизме». Невольно подивился, что все на месте, и нажал кнопку лифта. Ощутил поднимающуюся энергию, не горячечный раж, как раньше, а холодную решимость поквитаться со злым роком, теперь уж в последний раз. Петр Лугов никогда не плыл по течению, всегда сопротивлялся, стоял на своем, даже если был неправ. Просто иначе – это не жизнь!

Вот и погасла кнопка, пятый этаж, до чего же медленно разъезжаются двери лифта… Шевельнулась тревога: «Вдруг они поменяли замки? Нет, пронесло! Безмозглые идиоты, и в голову не пришло, что я мог сделать копии ключей. Для них раз старик – значит тупой! Они как рассуждают: современных наворотов не признаешь – отстал безнадежно».

Петр Константинович запер дверь на один замок, осмотрелся. Вроде посвободнее стало, хлама меньше. Не снимая ботинок, прошел в детскую, сухие подошвы почти не оставляли следов. «Вот тебе и поездочка в Москву шестьдесят лет спустя! Не узнала меня Антонина, Тошка, ну и пес с ней! Прошлого не разыщешь, а вот что с будущим полный абзац, это нельзя так оставить. Не бывать «осиновому полену» в нашем роду!»