Убить младенца, если внучок не соврал. Исправить ошибку! Тошка, Тошка! То же самое имя. Очередная насмешка злой судьбы! Глупость, если разобраться, но к именам он относился трепетно, однажды потеряв собственное.

Из-за прутьев кроватки бессмысленно глядел большеголовый идиот. Старик вздрогнул, защемило сердце, подобного он не ожидал. Некстати встрял разум: «Такую вину не загладить!» Дед пожалел, что не может заплакать, ему никого не было так жаль, как этого маленького мертвеца, брошенного среди живых. Он печалился не о себе, а о той несостоявшейся жизни. Младенец издал монотонный звук, совсем не похожий на звонкий детский крик.

– Мы скоро будем вместе! – прошептал старик.

Опять влез разум: «Кого ты утешаешь, себя или его? Когда стал верить в загробную белиберду?»

Ответил сам себе: «Чем черт не шутит! В восемьдесят с лишним лет "там" все равно ближе, чем "здесь", надо примерять потихоньку!»

Взял подушку, издевательски розовую, с рюшками по бокам и малиновым сердечком в центре. Поднять руку на беззащитного страшней, чем накостылять целой своре подонков. Трусом он никогда не был.

Пнул ногой подушку и бережно закрыл малышу глаза.

Валерий толкнул дверь: не заперта, замок по виду цел. «Ну, Ладка! Памяти никакой!»

– Ау, есть кто живой? – сначала бодро окликнул, потом слабее, тревожнее, будто тишина съедала силы.

«Неужто гуляют? Коляска-то на месте, а ее вещей нет». Вздрогнул, шагнул вперед, мурашки по спине, будто опасность за каждым углом. Кухня, ванная, туалет, гостиная – ничего. Детская… Что-то не так! Вроде Тошка за прутьями кровати, а мамы рядом нет. Скинул тапки, чтобы не наследить, ковер мягкий до зыбкости, сердце колотится, не дает дышать. Малыш синий весь, личико заострилось, ручки аккуратно сложены на груди, как у… покойника. Врубился с трудом, потрогал. «Не дышит, но теплый еще. Или рука у меня холоднее, – мысли бестолково метались. – Подушка на полу. Лада всегда держит ее на кресле. Сувенир. Бред! Полный бред!» Заставил себя смотреть на малыша. Синюшный, нос приплюснут, а уложен заботливо, по-матерински. «Это она убила! Мать. Раз могла тогда с таблетками, то и сейчас… вот так подло, подушкой!» Как удар в спину. Больно. Валерий дернулся, разноцветный ночник разлетелся вдребезги. Под ногами хрустнули осколки жизни, любви, надежд. Плевать, что в одних носках, раз все в мусор. Разрыдался громко, не сдерживаясь. Крик оскорбил тишину того, другого, нашедшего покой. Валерий судорожно всхлипнул, изнутри поднималось: «Подбери сопли, придурок! Ты разобраться должен! Ему, сыну своему, должен!»

«Видеть ее не хочу! Не могу!» В неистовстве с размаху стукнул кулаком по стене, струйка крови побежала по смеющимся кошачьим рожицам. «Менты еще драку тебе пришьют, а заодно и убийство! Ну, Ладка, всех одним махом прихлопнула!» До чего же мрачная комната, все розово-голубые цвета сливались в один серый, и темно, хоть солнце наяривает на полную катушку.

Вышел в прихожую: аккуратненькие сиреневые тапочки на полке. «Найти ее! Убедиться! А что, если она ни при чем?» – вялая усталая мысль без надежды, просто вариант с вероятностью полпроцента.

Не глядя, влез в ботинки, с размаху хлопнул дверью, та не закрылась полностью, черная щель, как издевка. Валерий остервенело надавил на кнопку лифта, потом еще и еще, секунды растягивались, ждать невыносимо. Выругался, метнулся на лестницу, все разгонялся, прыгая через три-четыре ступеньки. Вылетел в подъезд, чуть не сшиб Клавдию Стефановну. Не вникая в возмущенное кудахтанье, уже толкал ледяную металлическую дверь, когда расслышал:

– Оба как взбесились сегодня! Сначала женушка, теперь муженек! Валерий резко развернулся, отпущенная дверь оглушительно хлопнула:

– Вы ее видели? Где? Когда?

– Да вот в парк побежала. Минут сорок назад, – бабка от неожиданности даже ворчать перестала.

Он рванул по дорожке, силясь сообразить, как ее найти в огромном парке. Прямо сказка – пойди туда, не знаю куда, доверься сердцу, оно выведет! «Ни фига оно не подсказывает, стучит у самого горла, дышать не дает!»

Валерий шел вглубь парка, напряженно выискивая вдали зеленую курточку. «Будто только она носит такую!» Попадалось на глаза сплошь не то, под ногами, как назло, то камни, то ямы. Вдруг споткнулся обо что-то мягкое, вздрогнул, глянул вниз. Длинношерстная рыжая такса, хитрая, острая морда, взбивающий воздух хвост. Балу. Совершенно неподходящая кличка, потому и запомнил. Этого озорника вытаскивал из глубокой ямы года два назад, тогда и познакомились. Вокруг дома, как обычно, все перерыли, коммуникации вроде меняли. Окоп вышел нешуточный, края скользкие, глинистые, собачонке самой не выбраться, да и старенький хозяин с негнущимися коленями – плохой помощник. Валерий спрыгнул вниз, зачерпнув полные ботинки грязи, в довершение Балу разукрасил лапами куртку и брюки. В общем, ни одной чистой шмотки! С дедушкой здоровались потом, перебрасывались парой слов. Сейчас Валерий смотрел на лысину сверху вниз и не мог сообразить, как старичка зовут.

– Случилось что? Сначала Ладушка бегала сама не своя, теперь вы! Пять деревьев из одного корня искала, чудно! В «Энкаунтер», что ли, играете?

– Где она?

– Мы ей помогли, показали дорогу. Шагов через десять направо, по тропинке вглубь.

Валерий спрыгнул с просохшей дорожки в скользкую грязь, чтобы не упасть, схватился за сырой замшелый ствол. Колючие остатки снега, серые вербы кое-где. Лес хорошо просматривался, вот и зеленое пятнышко вдалеке.

Жена стояла к нему спиной, что-то сосредоточенно читая по мятому листку бумаги. Нелепо до нереальности. «Как так может быть? Зачем? Почему?»

Шагнул вперед, вырвал из рук листок, она испуганно вскрикнула. Валерий силился врубиться в текст, смысл ускользал, не давался, наконец, дошло – заговор на здоровье.

– Какое, на фиг, здоровье! Он мертв! И ты… – наткнулся на ошалелое непонимание.

– Кто мертв? Что ты несешь?! – измазанные землей пальцы вцепились в его воротник.

– Тошка, сын, умер.

– Не смотри так! Ты врешь! Врешь! – затараторила, как в бреду. – К знахарке ездили. Помочь обещала. Только свечки закопать, здесь, – пнула ногой дерево. – Он крепко спал! Дверь на оба замка закрыла…

Валерий окончательно растерялся: он ей верил. Движения, жесты, интонации… Так нельзя притворяться. Вернее, она бы не смогла так сыграть, слишком непосредственна. «А вдруг ты ее совсем не знаешь?!»

Лада, истерически рыдая, дергала его за куртку.

– Что с ним случилось? Отвечай! Ну!

– Задушили подушкой, – как только язык повернулся сказать такое.

– Кто? Кто?! Уж не ты ли?!

– Нет! Нет! Не я! Верь мне хоть ты!

– Почему я должна тебе верить?! – пощечина, запах могилы. «Да, действительно, почему? Раз ты сам ей не веришь!»

– Кто же тогда? Покажи мне убийцу. Докажи, что хоть на что-то способен! Слабо?! Ты во всем виноват, только ты! Видеть тебя не могу! Убирайся!

Лада все выкрикивала что-то, гнала прочь, замахивалась… Когда пытался обнять, вырывалась, шипела злой кошкой, вся такая маленькая, сжавшаяся и родная, как никогда. Защитить ее, во что бы то ни стало. Опять встрял здравый смысл: «Это вряд ли получится! Кто главный кандидат на роль убийцы? То-то же. Менты тебя не упустят! Поди потом докажи, что не верблюд! Тоже мне, невинный выискался!»

В бессильной ярости стукнул ладонью по скользкому, сырому стволу дерева. «К черту все! Идем домой, и будь, что будет!» Легонько встряхнул Ладу, заглянул в глаза: «Пойдем отсюда! Скорей! Ну, пожалуйста, приди в себя! Ну же!» В ответ – судорожные всхлипы, шальной взгляд мечется по верхушкам деревьев. «Как она войдет туда?! Бедная, маленькая девочка!»

Лада бессильно висла на его руке, спотыкалась на каждом шагу, Валерий ловил брезгливые взгляды прохожих, мол, пьяные. Вспыхнула злость: «Эти праздные сволочи покажут против нас, свидетели, блин! Да еще и бабка-соседка, одна троих стоит! Зачем только солнце светит, глаза режет, а эти бездельники повылезали из домов, радуются!» Километр по парку вытягивался в длинный, изматывающий путь. Сколько прошло времени? У дома вытащил из кармана мобильник, на заставке смеющаяся Ладка с двухмесячным сынишкой, тот же парк, лето, солнце. Стереть картинку, забыть. Но все-таки разглядел – 17.15.