Дома его тоже ожидали хорошие вести — такие хорошие, что в комнатушке Анели царило всеобщее ликование. Ионас видел полисмена, с которым его познакомил Шедвилас. Тот свел его с несколькими мастерами, и один из них обещал Ионасу работу в начале следующей недели. Повезло также и Марии Берчинскайте, которая, проникшись завистью к успеху Юргиса, решила собственными усилиями устроиться на работу. С собою Мария могла взять лишь свои мускулистые руки да с трудом выученное слово «работа», и с этим она целый день бродила по Мясному городку, заглядывая всюду, где только трудились люди. Иногда ее прогоняли с бранью, но Марии сам черт был не страшен, и она просила работы у всех — у посетителей боен, у прохожих, у таких же рабочих, как она сама, а несколько раз даже у важных и надменных конторских служащих, которые смотрели на нее, как на сумасшедшую. Но в конце концов она была вознаграждена. В одном небольшом предприятии она забрела в цех, где множество женщин, сидя за длинными столами, накладывали копченую говядину в банки; переходя из помещения в помещение, Мария добралась, наконец, до цеха, где работницы окрашивали запаянные банки и наклеивали этикетки; там ей посчастливилось встретить надзирательницу. Лишь много времени спустя Мария поняла, почему надзирательницу прельстило сочетание простого, добродушного лица и мускулов ломовой лошади; но так или иначе, Марии велено было прийти на следующий день — тогда, быть может, ее обучат искусству окрашивать банки. А так как эта работа была квалифицированная и оплачивалась по два доллара в день, то домой Мария примчалась с воплем, достойным вождя краснокожих, и начала так скакать по комнате, что до полусмерти напугала малыша.

На большую удачу нельзя было и надеяться: без работы оставался только один член семьи. Юргис решил, что тетя Эльжбета останется дома вести хозяйство, а Онна будет ей помогать. Он не желал, чтобы Онна работала, — не такого сорта он мужчина и не такого сорта Онна женщина, говорил он. Разве он, Юргис, не сумеет прокормить семью, особенно если Мария и Ионас будут вносить свою долю? А о том, чтобы работали дети, он и слышать не хотел: ему рассказывали, что в Америке немало школ, где детей учат бесплатно. Ему и в голову не приходило, что против посещения этих школ может возражать священник, и он твердо решил, что у детей тети Эльжбеты будет не меньше возможностей выйти в люди, чем у любых других детей. Старшему из них, Станиславасу, исполнилось только тринадцать лет, к тому же он был не по возрасту мал; и хотя старшему сыну Шедвиласа было только двенадцать, а он уже год как работал у Джонса, тем не менее Юргис продолжал настаивать, что Станиславас должен учиться английскому языку и стать квалифицированным рабочим.

Таким образом, оставался только старый дед Антанас. Юргису хотелось, чтобы и он не работал, но ему пришлось признать, что это невозможно, да и сам старик не желал сидеть сложа руки. У него сил не меньше, чем у любого мальчишки, постоянно повторял он. Антанас приехал в Америку, исполненный таких же надежд, как и молодежь, и теперь мысль о старике не давала покоя его сыну. С кем ни говорил Юргис, все утверждали, что попытка найти в Мясном городке работу для старика — пустая трата времени. Шедвилас рассказывал, что мясопромышленники увольняют даже тех рабочих, которые состарились у них на службе, — где уж тут говорить о приеме новых. И так дело обстояло не только здесь, но, насколько ему известно, по всей Америке. По просьбе Юргиса, он все-таки переговорил со своим полисменом, но, как и ожидал, безрезультатно. Они скрыли это от Антанаса, и старик два дня бродил по бойням, а теперь, узнав об успехе остальных, храбро улыбался и твердил, что скоро наступит и его черед.

Они чувствовали, что их удача дает им право подумать о собственном домашнем очаге, и, сидя в этот летний вечер на крыльце, держали совет. Воспользовавшись случаем, Юргис заговорил об одном весьма важном деле. Утром, по пути на работу, он заметил двух мальчишек, которые ходили от дома к дому, раздавая какие-то объявления. На объявлениях были нарисованы картинки, и Юргис, попросив себе один такой плакат, сунул его за пазуху. Во время обеденного перерыва он рассказал об этом соседу-рабочему, тот прочел и объяснил ему, что там было написано, и в голове Юргиса зародилась безумная мысль.

Юргис вынул этот плакат — настоящее произведение искусства! Он был напечатан на листе глянцевой бумаги в два фута длиной и пестрел столь яркими красками, что они сверкали даже при лунном свете. Середину занимал двухэтажный дом, блистающий, новый, ослепительный. Пурпурную крышу окаймляла золотая полоска, сам дом был серебристый, двери и окна — красные. Фасад украшали лепные карнизы и веранда. Не были пропущены никакие детали — даже дверные ручки, гамак на веранде и белые кружевные занавески на окнах. Под рисунком в одном углу были изображены нежно обнявшиеся муж и жена, а в другом — колыбель с задернутыми пышными занавесками и среброкрылым ангелочком, который, улыбаясь, парил над ней. Для вящей уверенности в том, что смысл этого произведения дойдет до зрителя, внизу по-польски, по-литовски и по-немецки было написано: «Dom», «Namai», «Heim». «К чему платить за наем квартиры?» — вопрошала многоязычная надпись. «Почему не приобрести собственный дом? Знаете ли вы, что купить его дешевле, чем платить за квартиру? Мы выстроили тысячи домов, и теперь в них живут счастливые семьи». Затем шло красноречивое описание блаженной семейной жизни в доме, за который не надо платить. Автор цитировал «Home, sweet home»[12], и у него даже хватило храбрости перевести эту цитату на польский язык, хотя от перевода на литовский он почему-то воздержался. Быть может, он решил, что невозможно слагать чувствительные фразы на языке, где «gukcziojimas» значит «лить слезы», a «nusiszypsojimas»— «улыбаться».

Они долго разглядывали этот документ, пока Онна по складам читала его. Выходило, что в доме, кроме четырех комнат, был еще полуподвал и что все это, включая цену земли, стоило полторы тысячи долларов. Из них требовалось немедленно внести лишь триста долларов, остальное можно было выплачивать в рассрочку по двенадцати долларов в месяц. Это была огромная сумма, но ведь они жили в Америке, где люди без страха говорят о таких деньгах. Они уже знали, что за квартиру им придется платить девять долларов в месяц и что дешевле ничего не найти, если только не согласиться на то, чтобы семья из двенадцати человек ютилась в одной или двух комнатушках, как они жили сейчас. Снимая квартиру, они будут вечно платить за нее, ничего не приобретая за свои деньги; зато, если они сумеют справиться с первоначальными расходами, то уже до смерти им не придется тратить деньги на жилье.

Они занялись подсчетами. У тети Эльжбеты и у Юргиса еще оставались кое-какие деньги, около пятидесяти долларов было припрятано в чулке у Марии, а дед Антанас сохранил часть денег, вырученных за ферму. Если сложиться, этого хватит для первого платежа, а если все они устроятся на работу и не нужно будет бояться за завтрашний день, то, пожалуй, действительно лучшего выхода не найти. Разумеется, дело это настолько серьезно, что спешить с ним никак нельзя, его надо как следует обдумать. Но, с другой стороны, если уж решиться, то чем скорее, тем лучше, — ведь они все время платят за наем квартиры, а живут так, что хуже некуда. Юргис привык к грязи — разве чем-нибудь удивишь человека, работавшего на постройке железной дороги и спавшего в бараках, где блох можно было собирать с пола горстями? Но для Онны такая жизнь не годится. Им необходимо скорее перебраться куда-нибудь в более удобное помещение — так говорил Юргис с уверенностью человека, который только что заработал доллар пятьдесят семь центов за один день. Он отказывался понять, почему при таких больших заработках столько людей в Мясном городке ютятся бог знает как.

На следующий день Мария побывала у надзирательницы, и та велела ей прийти в понедельник учиться окрашивать банки. На обратном пути Мария пела во весь голос и домой вернулась как раз вовремя, чтобы присоединиться к Онне и ее мачехе, которые собирались в город навести справки о доме. Вечером они доложили мужчинам: дело обстоит именно так, как написано в объявлении, — во всяком случае по словам агента. Дома расположены милях в полутора к югу от боен. Это не дома, а настоящая находка — таково мнение джентльмена, который высказал его исключительно в интересах покупателей. Он может себе это позволить, сказал он, потому что он ведь просто агент строительной фирмы и в продаже не заинтересован. Эти дома — последние, и фирма сворачивает дела, так что если кто хочет воспользоваться выгодами этого на редкость бескорыстного предприятия, — пусть поторопится. Вообще говоря, он не совсем уверен, что еще остались незанятые дома, поскольку он показывал их множеству покупателей и фирма, возможно, уже продала последний. Заметив явное огорчение тети Эльжбеты, агент, немного поколебавшись, добавил, что если они действительно намерены совершить покупку, то он за свой счет пошлет по телефону распоряжение один дом оставить для них. На том они и порешили, и в воскресенье утром надо идти осматривать дом.