Это четвертый пассажир "Акцента" и второй кавказец из сидевших на заднем сиденье. Парень тяжело ранен -- даже в полумраке подсобки я вижу кровь на его груди и животе. В левой руке "Сайга", направленная дулом на меня. Правая рука представляет собой окровавленную культю -- кисть оторвана по самое запястье.

   -- Нэ ссы... -- хрипит парень. У него тяжелый кавказский акцент. -- Пули кончились. А без руки хуй зарядишь...

   Молчу, сраженный неприятной картиной.

   Возможно, он врет. Но зачем? Я у него на мушке, его палец на спусковом крючке.

   -- Видал, сколько я положил?

   Киваю -- видал.

   -- Да, стрелять умэю немножко... Но насэли, суки, рэально. Нэ углядел, и вот -- нэт руки. Ты у них главный?

   Молчу.

   -- Вижу, что ты. Мнэ пиздэц, да?

   Медленно киваю ему -- да.

   На обескровленных губах появляется тень улыбки.

   -- Сам знаю. Слышь, братка, а ведь тэбе тоже пиздэц...

   Снова смотрю на карабин. Все-таки обманул...

   -- Да нэ ссы ты, -- из груди парня вырывается лающий смешок. -- Сказал нэ заряжен, значит нэ заряжен. Но тэбе все равно пиздэц... Потому что ты главный.

   Молчу.

   -- Когда-нибудь, братка, ты приведешь их нэ в то место. И случится хуйня... Как сегодня, -- из уголка глаза выкатывается слеза и катится по небритой щеке. Если б не она, я бы ни за что не понял, что он плачет. -- И ты будэшь виноват. Они сдэлают тебя виноватым.

   -- Ты был у них главным? -- нахожу в себе силы спросить.

   Еще один сиплый смешок.

   -- Я? Нэ-эт, брат, нэ я. Вон тот пидарас лысый в магазине -- он был главный. Я говорил -- нэ хуй идти, надо дома сидеть. А он нэ послушал, повел. Из-за него Арсена убили. Моего брата...

   "Арсена съели заживо", -- проносится у меня в голове. -- "Разорвали на куски и съели".

   -- Ты грохнул главного? -- спрашиваю.

   -- Канэшно, -- кивает парень. -- Полрожка в спину высадил.

   Мы молчим. Потом его сдавливает пароксизм кашля, и он харкает кровью на пол подсобки.

   -- Добьешь? -- поднимает он глаза на меня.

   -- Нет, -- качаю головой.

   -- Ну, хоть пушку помоги зарядить. Я сам...

   Он инфицирован -- минут через двадцать сам помрет.

   -- Нет, -- повторяю.

   -- Ну и хуй с тобой. Пиздуйте отсюда, пока нэ поздно.

   Киваю ему и выхожу из подсобки.

   Пацаны уже в сборе. Витос разглядывает какие-то желтые свертки.

   Ваня вопросительно смотрит на меня:

   -- Мне показалось, ты базаришь с кем-то.

   -- Креститься надо, -- выдавливаю из себя улыбку и подхожу к Витосу. -- Что это?

   -- Ща посмотр'им.

   Витос вскрывает упаковку, снимает застежку, и сверток разматывается в длинный желтый водонепроницаемый полиэстеровый плащ с капюшоном.

   -- А вот это нужная вещь, -- замечает Ваня.

   Мы берем плащи на всех, и еще несколько про запас. Потом, переступая через мертвые тела тех, кому не посчастливилось найти такие же до начала первого "розового дождя", направляемся к выходу из магазина.

Глава 6

Люди желтых плащей

   17:00

   Мы едем обратно в молчании, усугубляемом тишиной вымершего города. Требуется время, чтобы переварить случившееся у оружейного магазина. До сих пор мы относились к этой безумной кровавой бойне, как к чему-то нереальному. Эфемерному. Так воспринимаешь насилие в кино. Ты абстрагируешься от происходящего на экране, прекрасно зная, что все это понарошку, несерьезно. Кровь -- краска, оторванные части тел -- силиконовые муляжи.

   На обратной дороге к дому до нас постепенно доходит, что произошедшее с нами было взаправду, что у нас на глазах было убито больше полусотни человек, пусть и не совсем нормальных. Но ведь среди них были и нормальные. Мы видели их смерть. Мы приложили руку к их смерти.

   Чувствую поднимающуюся в груди тошноту, спазм сдавливает горло. С трудом сдерживаю рвотный позыв -- ничего кроме желчи из меня сейчас не выйдет. На водительском сиденье непрерывно курит Ваня. Где он раздобыл сигареты не знаю, наверное, нашел в магазине. А ведь он бросил, полгода держался. Впрочем, я и сам подумываю "развязаться" -- в условиях свершившегося апокалипсиса психическое здоровье куда важнее физического. О долгой счастливой старости думать не приходится -- тут бы до завтрашнего дня дотянуть.

   Смотрю на Витоса. Парень держится, но я вижу, что ему тоже погано. Одно дело -- убить зараженное отродье, пытавшееся перегрызть тебе глотку, и совсем другое -- отправить на тот свет четыре человеческие жизни. Пожалуй, ему даже хуже, чем мне сейчас. В отличие от меня, он человек верующий, а законы веры и законы выживания плохо играют в паре. Рано или поздно ему придется сделать выбор.

   Мы спускаемся к РИИЖТу под аккомпанемент розовой капели, непривычно громкой во всепоглощающей тишине. Дождь погасил пожарище на крыше института, однако в окнах по-прежнему теплятся оранжевые язычки пламени. Возможно, это выжившие засели внутри и поджаривают на кострах украденные из магазинов сосиски и хлеб, но, скорее всего, у меня просто разыгралась фантазия. Слава богу, что она не рисует мне людей, поджаривающих на кострах плоть своих покойников. Пока не рисует...

   Мы въезжаем на кольцевую дорогу площади Народного Ополчения, и я трогаю Ваню за плечо:

   -- Езжай через Каменку. Заскочим в аптеку, раз уж на колесах. В дороге могут пригодится медикаменты.

   Ваня кивает и закуривает новую сигарету. Вижу в зеркальце заднего вида его глаза, скользнувшие по мне и снова уставившиеся на дорогу. Склеры покраснели, веки припухли, в глазницах залегли тени, словно он не спал двое суток. Что ж, в нашем новом мире сон -- роскошь, которую могут позволить себе немногие. По крайней мере, немногие живые.

   Спускаемся на Каменку прямо по Шеболдаева. Раньше здесь было одностороннее движение, но теперь нас вряд ли оштрафуют. Один из немногих плюсов зомби-апокалипсиса -- отмена всех видов правил, включая дорожные. Можно ездить по встречке, можно ездить по тротуарам, можно ездить по газонам и прямо по человеческим трупам... Можно ссать в фонтанах, бухать в детских садиках, курить травку на кладбище, поедая гостинцы прямо с могилок. Можно насрать огромную кучу в мэрии, аккурат на столе для административных собраний, и подтереться городским флагом. Можно даже устроить сексуальную оргию в храме или синагоге, натянув вязаный балаклав до самых яиц и просунув член через глазницу. Лицо можно не прятать -- тебе все равно ничего не будет.

   Мама анархия во всей своей разрушительной мощи.

   Мы спускаемся к Каменке, расталкивая кузовом выстроившиеся по обочинам дороги машины. У кольца на Второй Пятилетке нам тоже приходится остановиться. Перевернутый набок автобус напрочь перегородил дорогу. Внутри автобуса, в крошеве битого стекла и содранной с сидений обивки, мы видим изуродованные человеческие тела. Что автобус делал здесь в три часа утра, да еще битком набитый людьми, я не знаю. Возможно, вывозил беженцев. Вполне вероятно, внутри могли быть мои знакомые или даже родственники. Однако чтобы выяснить это, мне придется войти в автобус и обследовать трупы. Я уверен, что не пойду. Достаточно с меня потрясений для одного дня.

   Ваня останавливает машину прямо посреди Шеболдаева, и оставшуюся часть пути до аптеки мы преодолеваем пешком. Награбленное в "Супер-Арсенале" добро, включая огнестрельное оружие, оставляем в "Октавии" под охраной Вани -- некогда разбираться с патронами, да и стрелки из нас пока, прямо скажем, неважные. Чего доброго, перестреляем друг дружку, испугавшись тени на стене. Вместо этого берем с собой охотничьи ножи и пару отцовских топоров. Мое мачете тоже со мной -- за то недолгое время, что мы вместе, я уже успел сродниться с ним.

   На Каменке аптек целых три. Выбираем с Витосом самую просторную и светлую. Удостоверившись, что внутри никого, принимаемся сметать с прилавков все, что может пригодиться в дороге, а так же во время путешествия к новому Арарату, если таковой существует.