"254 шага"...

   "253"...

   Обратный отсчет для движения вперед. Движения к смерти.

   Мираж, последние полчаса мреющий впереди тонкой серебристой полоской, превращается в ленту раскаленного асфальта. Дорога.

   Она говорит, что тоже видит ее. Я ускоряю шаг, расходуя последние резервы.

   "152"...

   "151"...

   "150"...

   Я поднимаюсь на насыпь и выхожу на дорогу в сорока шагах от собственной смерти. Мягко, словно хрустальную, опускаю свою ношу на обочину, распрямляю задеревеневшую спину.

   Я мог бы лечь прямо здесь. Расслабить мускулы, дать отдых натруженным ногам, ощутить тепло асфальта изувеченной спиной. Я мог бы закрыть глаза. Я мог бы уснуть рядом с ней.

   Наверное, я бы так и поступил, если бы не знал наверняка, что проснусь уже другим человеком. "Не человеком".

   Она тоже это знает. Видит в моих запавших глазах, читает на высохшем, как пергамент, лице.

   Я продолжаю свой путь. Пересекаю дорогу и спускаюсь по насыпи с другой стороны. Ботинки снова утопают в мягком песке. Я должен уйти как можно дальше...

   Тридцать шагов.

   "Падай", -- слышу у себя за спиной. -- "Падай".

   Она плачет. Едва слышно.

   Двадцать шагов.

   "Падай, малыш. Уже можно. Можно".

   Десять шагов.

   "Падай на землю! Ну же, падай!"

   Последние шаги я уже не считаю, просто иду. Иду до тех пор, пока ноги не подкашиваются, превратившись в бескостные лохмотья из кожи и мышц.

   Тогда я ложусь на песок и замираю.

   11:35

   Машина вздрагивает, и я просыпаюсь.

   Обнаруживаю себя на переднем сиденье "Хаммера". Голова свесилась набок, щека прилипла к кожаной обивке.

   За рулем Ваня. Заметив, что я открыл глаза, виновато улыбается:

   -- Извини. Собака на дорогу выскочил, пришлось тормозить.

   Отлипаю от сиденья, растираю ладонями заспанное лицо.

   -- Зараженная?

   -- Вроде нормальная, -- Ваня слегка опускает стекло: -- Я покурю?

   В салоне довольно темно, окна у "Хаммера" тонированные, но я все равно с опаской оглядываюсь назад.

   Женя, Арт, Михась и Витос с комфортом расположились на широком заднем сиденье. Всех четверых сморил сон -- ночные приключения не прошли даром ни для кого. Головы Миронюков покоятся на плечах Михася, сам Михась спит, откинувшись на подголовник. Женя уткнулся в мягкую обивку боковой стенки "Хаммера". Солнцезащитные очки он снял, но узкая полоска света, проникающая сквозь приоткрытое окно в салон, похоже, нисколько ему не мешает.

   И все же я говорю:

   -- Давай быстрей.

   Ваня торопливо закуривает -- контролировать свои аддикации ему всегда было трудно.

   Я, тем временем, исследую обстановку за бортом. Мы снова на Малиновского -- пришлось возвращаться проторенной тропой. Ехать вперед не имело смысла -- если верить военным, Западный мост взорвали в первый день эпидемии, о чем, вероятно, не было известно "рыбьим глазам" сотоварищи. Ближайший выезд на трассу М4 теперь лежит через центр, но нам предстоит сделать петлю.

   В нашей компании ожидается пополнение. Во-первых, мы решили забрать с собой бабушку -- переход по населенному зомби городу может оказаться для нее еще опаснее, чем ожидание спасения дома, но это хоть какой-то шанс. А во-вторых...

   ...это карма...

   Наутро Женя не забыл о моем обещании.

   Снова оглядываюсь назад. Глаза брата закрыты, но все равно непонятно, спит он или притворяется. Грудь вздымается и опадает, как у человека, только что пробежавшего стометровку -- на фоне размеренного дыхания соседей, контраст бросается в глаза. Мышцы лица напряжены, лоб наморщен, будто он задумался о чем-то неприятном. И волосы... После инфицирования они торчат дыбом, как наэлектризованные, и не желают ложиться. Каким-то образом вирус воздействует на гладкие мышцы, приводящие в движение волосяные фолликулы, и те сокращаются, придавая человеку вид разъяренной росомахи. Судя по всему, здесь замешан некий биологический механизм устрашения.

   Утренняя инъекция прошла не так болезненно, как ночная. Видимо, организм брата постепенно адаптировался к препарату. Побочные эффекты были менее выражены: боль и ломота в суставах, тошнота с рвотой (не очень обильной), непродолжительные судороги. Но он, по крайней мере, не катался по полу и не вставал на мостик. Потом наступила сильная сонливость -- в машину Женю пришлось вести под руки. Там он забился в угол и уснул. Михась выразил надежду, что это лишь временный эффект от лекарства, а не новый -- ночной -- образ жизни. Его надежду разделяли все остальные.

   Мы проезжаем мимо "Хладокомбината N5" -- стало быть, поспал я всего ничего.

   -- Дай затянуться, -- обращаюсь к Вано.

   Тот секунду смотрит недоверчиво, потом передает сигарету.

   Затягиваюсь, выдыхаю, возвращаю сигарету обратно.

   -- Классно придумали с засадой. Если б не отвоевали свое добро, сейчас пришлось бы туго.

   Мы с Артом в подробностях поведали обо всем, что произошло с нами после расставания на Зорге. Ваня слушал с плохо скрываемой мстительностью на лице, неизвестно кому адресованной: нам или нашим обидчикам. Женя -- с широко раскрытым ртом, не мигая ("...это карма...").

   -- Да, -- Ваня лениво отмахивается, -- хуйня война. Будут знать, как наезжать на людей в желтых плащах.

   -- Кто ухлопал белобрысого? -- задаю давно мучавший меня вопрос.

   -- Я! -- на Ванином лице плотоядная ухмылка. -- Хедшот! -- он победоносно хлопает ладонями по рулю. -- Потом еще в грудь добил! Пацан даже не понял, что умер.

   Я ожидал подобной реакции.

   -- Ну... и каково это? Убивать живых... то есть, незаразных. Короче, ты понял.

   Ваня пожимает плечами:

   -- Так же, как и заразных. Разницы никакой, в общем-то.

   Да, разницы никакой. Мы на войне, и действуем по законам военного времени. Ни один солдат не мучается угрызениями совести, убивая врагов при защите родины. Ни один соотечественник не осудит его после войны -- ни служитель закона, ни служить церкви, ни даже самый отъявленный моралист. В военное время отменяется "святость жизни", отменяются "десять заповедей", отменяется уголовный кодекс и кодекс этический. Что в очередной раз доказывает довольно избирательное свойство самой этики -- как, впрочем, и любой другой человеческой выдумки, направленной на извлечение максимальной выгоды в определенное время при определенных условиях.

   Несмотря на довольно широкую просеку, оставленную нашими предшественниками, мы движемся медленно. Ваня крутит головой из стороны в сторону, высматривая то, что заметил на дороге еще вчера.

   -- Может, проехали? -- спрашиваю.

   -- Нет-нет, он был где-то здесь. Я же помню.

   Я тоже выглядываю в окно. На улице пасмурно, но небо затянуто не полностью. Солнце то и дело проглядывает в узкие бреши на стыках тектонических плит дождевых облаков, и тогда по кузовам машин начинают плясать яркие блики.

   Должно быть, для Жени каждый из них, как удар ножом по глазам. Мы заставили его выпить немного воды перед инъекцией, что оказалось довольно непростой задачей. Выпучив глаза от страха, он глотал воду, как яд кураре, жадно втягивая ноздрями воздух. Свои порезы, полученные от осколков разбитого стекла, он не разрешил бинтовать. Впрочем, в этом не было необходимости -- кровь свернулась почти мгновенно. Когда он отер влажным полотенцем поврежденные места, на коже остались едва заметные следы. Очевидно, раны на инфицированных затягивались, как на собаках -- еще один защитный механизм вируса.

   -- Вот он! -- вскрикивает Ваня и останавливает машину.

   В боковое окно со стороны водителя я вижу его. У обочины, между двумя легковыми седанами, лежит на асфальте небольшой дорожный мотоцикл. На зеленом бензобаке надпись "Stels Flame 200", наполовину стертая при ударе о землю. Мотоцикл изрядно помят, зеркала отломаны, передняя фара треснула, тут и там краска стерта до металла. Но все же он пострадал гораздо меньше своего владельца. Беднягу забросило под машину, где он сломал себе шею -- из-под днища торчат безжизненные ноги.