..«Т орбасами не забудьте запастись, — заметили мне, — и пыжиковыми чижам и». — «Что это такое тор-басы и чижи?» — «Торбасы — это сапоги из оленьей шерсти, чижи — чулки из шкурок молодых оленей»¹. (Разрядка наша — авт.).

Все это, конечно, не значит, что нельзя транскрибировать и «менее заметные» реалии. Напротив, есть положения, при которых это можно сделать вполне безболезненно, но скорее как исключение.

Часто переводчик, распознав в тексте реалию, порывается ее транскрибировать, не взвесив хорошенько, является ли здесь именно транскрипция меньшим из двух зол. Таким образом, нередко получается, что, стараясь передать колорит, он не передает смыслового содержания

реалии, упускает решение основной, коммуникативной задачи перевода; или, наоборот, что случается, пожалуй, чаще, сосредоточивает внимание читателя на малозначащей детали явно вразрез с замыслом автора. Например, в несомненно хорошем болгарском переводе «Войны и мира», сделанном К. Константиновым, мы находим перенесенную из подлинника (и даже оговоренную в подстрочном примечании) реалию рейтузы, которую в этом контексте можно было передать иначе: «На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова» '. Здесь «рейтузы» — совершенно ничтожная деталь; вместо того, чтобы заменить их, допустим, «брюками», или даже «одеждой», или даже вместо того, чтобы вообще опустить это слово, переводчик отвлекает внимание читателя толкованием военной реалии («узкие брюки для верховой езды») и уводит его от самого факта наличия крови на орудии — предмета дальнейшего разговора. Другой пример — с характерной «русской печью». В реплике Марьи Дмитриевны, аристократки, вероятно, никогда на печи и не лежавшей, это слово имеет чисто фигуральный характер: «На все воля божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении бог помилует..»². Что у русских можно было лежать на печи, болгарский читатель в общем знает, но едва ли когда-нибудь привыкнет к этому; так что вводить без надобности эту реалию — значит вызывать совершенно не отвечающие содержанию текста и замыслам автора ассоциации. А печь можно было совершенно безболезненно заменить хотя бы «собственной постелью».

Другим соображением против введения реалии в текст перевода может быть необходимость соблюдения меры в смысле количественном, т. е. опасность загружения текста избыточными реалиями. Об умеренности в этом отношении пишут и выдающиеся переводчики, и теоретики перевода. Л. Пеньковский сообщает о сохранении в тексте перевода «известного числа казахских слов», причем таких, «которые несут на себе печать особенностей национальной специфики»³; М. Лозинский, пишет А. В. Федоров, «исключительно скупо прибегает к лексическим заимствованиям: он делает это лишь тогда,

Гончаров  И.  А.   Фрегат «Паллада». Т. II. М.; Гос. изд-во худ.

лит., 1957, с. 368—369,                                                                                         :

96

¹ Толстой Л. Н.  Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 4, с. 263.

² Т а м  ж е,  с. 88.

'Пеньковский  Л.   Статья  и  заметки. — Сб.   Художественный перевод. Ереван: Изд. Ерев. ун-та, 1973, с. 514.

97

когда дело касается общеизвестных реалий..» ¹. «..Перегрузка необязательными реалиями не сближает читателя с подлинником, а отдаляет от него», — пишет и Ив. Каш-кин²; если увлекаться транскрипцией с комментариями, «если ограничиваться переписыванием текста русскими буквами, то к чему тогда перевод, — лучше просто комментированное издание оригинала»³, заключает он.

III. Выбор в зависимости от характера реалии предполагает учет ряда ее особенностей как единицы в лексических системах соответствующих языков и в том числе таких показателей, как ее знакомость/ незнакомость, литературная и языковая традиция, ее отнесение к тому или иному классу по предмету, времени, месту.

1. Начинать, видимо, нужно с того, что уже было сказано о знакомости реалии. Наиболее высокой «степенью знакомости» для носителя ПЯ обладают интернациональные реалии, вслед за ними — региональные. В принципе так и есть: чужие внешние реалии, они же, в другом разрезе, — словарные реалии, транскрибируются чаще всего. Конечно, нет четких границ и здесь: если, допустим, термидор и льяносы окажутся непонятными для одних читателей, а якобинец и буш — для других, то рубль, большевик, тореадор, миля, франк, рейхстаг и т. п., вероятно, не затруднят никого, не потребуют никакого толкования и будут совершенно беспрепятственно приняты в текст перевода.

Итак, словарные реалии сравнительно чаще транскрибируются, т. е. в отношении выбора приема перевода вопрос в значительной мере решается принадлежностью их к этой категории. Но окончательное решение требует еще учета формы, которую приобретает в тексте перевода транскрибированная реалия (см. гл. 2).

Таким образом, вопрос о выборе между транскрипцией и переводом реалий касается главным образом еще незнакомых для носителя ПЯ слов, большей частью несловарных реалий, т. е. в первую очередь, своих для носителя ИЯ — национальных, локальных и микрореалий.

2. Из этих реалий, повторим, транскрибируются те, которые отвечают правилу высокой «семантической активности» и стилистической яркости; многие из них быва-

ют в этом отношении как бы помеченными автором. Ч у-ж и е в таких случаях получают то или иное объяснение: слово баскалия в тексте «пыльная рыночная площадь, за которой начинается унылая, выжженная солнцем баскалия, -- так сомалийцы называют опустыненную саванну»'— явно подлежит транскрипции, потому что 1) обозначает местное название, 2) не фигурирующее в словарях ПЯ, 3) достаточно индивидуализированного объекта и, что особенно важно, 4) содержание которого раскрыто в тексте самим автором (при помощи другой, интернациональной, словарной реалии).

Говоря о выделенное™ в тексте своей реалии, мы имеем в виду не объясняющий ее текст, как при чужих, а сосредоточенность внимания на ней. «Уж у них идет работа страшная. Вы знаете, из чего делается пирог? Из теста с свининой и виноградом», — пишет Л. Толстой², и этот пирог, гвоздь бала, должен остаться таким же «гвоздем» и в переводе. Значит, его нужно транскрибировать. Но этого мало: для русского читателя пирог — обычное слово, и чтобы в переводе для болгарского читателя оно заняло свое адекватное место, переводчик должен осветить его несколько ярче, например, воспользовавшись необычной начинкой, подчеркнуто указав на странное сочетание свинины с виноградом, и уж, конечно, никак не превращать в баницу.

3. Есть реалии, которые транскрибируются, так сказать, по традиции, несмотря на то, что у них есть полноценные соответствия в других языках. Если, с одной стороны, город и село считаются обычными словами и переводятся на все языки мира, такое слово, как болг. околия, в общем соответствующая рус. «району», англ, district, фр. district, нем. Kjeis, в русском тексте обычно транскрибируется (см., например, БРС); во многих языках не заменяются «равнозначными» и советский колхоз, болг. ТКЗХ (трудовое коллективное земледельческое хозяйство), нем. LPG (Landwirtschaftliche Produktionge-nossenschaft) и др. Различия между ними, конечно, есть, но, как с основанием замечает В. Дяков³, вероятно, не больше, чем между городами и селами других стран. И тем не менее, это вряд ли приведет нас к тому, что американские города мы будем называть «таун» и, добавим,

99

¹  Федоров А. В.  Указ, соч., с. 354.

²   К а ш к и н Ив.   Указ, соч., с. 453.