Одинаковые по названию, но разные по содержанию
1 Матушкин Б. Удивительная жизнь мер. — «Неделя», 1971, № 35.
6* 155
меры бывают и в границах одной страны. Версту в XVII— XVIII вв., например, «определяли в 500, и в 700, и в 1000 саженей, причем сажень могла колебаться от 1,95 до 2,13 м»'. Локоть, если не считать его разновидностей («неполный локоть», или «кольцо», «иванский локоть», «любский локоть» и т. д.), обозначал минимум два размера. Своеобразная китайская мера ли, в зависимости от случая (неодинаковые иероглифы), может быть единицей как веса золота и серебра, так и длины, равной 0,33 мм или 576 м.
И больше того — не только в одной стране, но и в части страны бывали одинаковые по названию и разные по содержанию меры. «В Нью-Йорке, — продолжает цитировавшийся выше Б. Матушкин, — в XX веке применяли четыре разных фута: нью-йоркский, бумвинский, вильмс-бургский и фут 26-го района города».
2. Единицы мер как термины присущи точным наукам, «изобразительными средствами» которых они являются, наряду с цифрами и знаками; языком же искусств, в том числе и художественной литературы, являются образы. Так что попадая в язык образов, меры-реалии служат не столько для передачи точной информации, сколько для создания в воображении читателя зримого представления об описываемом фрагменте действительности.
Например, вместо того чтобы говорить о необыкновенной высоте пальмы, В. М. Гаршин рисует ее образ языком цифр: «На пять сажен (разрядка наша — авт.) возвышалась она над верхушками всех других растений..»2. Точно так же, когда герой «Олеси» А. И. Куприна сетует на то, что живет очень далеко от города, эта отдаленность становится гораздо более осязаемой благодаря употреблению соответствующей меры: «в сотнях верст (разрядка наша — авт.) от городской жизни»3.
К таким «цифровым описаниям» писатели нередко прибегают, чтобы передать те или иные черты своих персонажей. Описывая героя «Анафемы», А. И. Куприн говорит, что в дьяконе было «около девяти с половиной пудов (разрядов наша — авт.) чистого веса»4. Сам по
1 И, 7.VI.1977.
2 Гаршин В. М. Сочинения. М.-Л.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1960,
с. 91. 3Куприн А. И. Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 2. М.: Изд-во Худож.
лит-ра, 1971, с. 316. 4 К у п р и н А. И. Собр. соч. в 9-ти томах. Т. 5, с. 455.
156 *' i
себе вес отца Олимпия, конечно, мало интересует читателя, но благодаря использованному автором приему характеристики он получает довольно верное представление о могучем телосложении дьякона, что в свою очередь связано с важным для этого рассказа не менее могучим его голосом.
Приведенные примеры позволяют установить некоторые закономерности в применении такого оформления литературных образов. Точность цифровых показателей, как и следует ожидать, не играет той решающей роли, которую она имеет в научно-техническом тексте; закономерной будет скорее приблизительность. Поэтому в художественном тексте так часто можно встретить и не отличающиеся высокой точностью обозначения, вроде «фунта три», «на аршин и более», «чуть не на полсажени», «една-две оки», «до седем лакти», a span or so, more than two pounds, etwa zwei Morgen, fast drei Ellen lang, environs dix arpents и т. д.
Даже там, где приблизительность не обозначена соответствующим оборотом, размеры, вес, расстояние, объем не воспринимаются как точные, а закономерно округляются. Кроме того, бросается в глаза очень тесная семантическая спаянность реалий-мер с их непосредственным окружением и, в частности, с числительными: «в сотнях верст» = очень далеко, «на пять сажен выше» = намного выше, «целых двести десятин» = очень большая площадь и т. д.
И, наконец, еще один вывод, уже непосредственно касающийся перевода реалий-мер: приблизительное их значение чаще, чем при других реалиях, можно вывести из узкого контекста, т. е. нередко художественный образ бывает более или менее понятным и без знания точных величин соответствующих единиц. Прочтя: «Мы обрабатываем целых 14 танов земли», читатель может не знать, сколько составляет 1 тан, чья это единица и на каком языке, но из контекста ему ясно, что речь идет о мере поверхности и что «целых 14 танов» должно быть очень много. Точно так же, если о самой высокой точке на острове пишут: «всего пятьдесят футов над уровнем моря», то это, вероятно, очень мало.
Сравнительно реже в художественном тексте реалии-меры могут обозначать и точные количества и размеры. «Они прошли в докторский кабинет; больной сам встал на платформу небольших десятичных весов: фельдшер, свесив его, отметил в книге против его имени
157
109 фунтов. На другой день было 107, на третий 106» Ч Вес больного, в отличие от веса дьякона Олимпия у А. И. Куприна, указан точно, что опять же соответствует художественному замыслу автора. Вполне естественно, что, когда в оригинале использованы привычные для научной или технической литературы средства — термины, цифровой материал, четкие сухие формулировки и т. п., автор перевода должен использовать те же или такие же приемы: здесь не подойдут вполне допустимые при обычной передаче реалий-мер приблизительные или произвольно взятые величины.
3. Итак, бывает, что, когда читателю из контекста понятно значение чужой реалии-меры только в общих чертах, более или менее, этого не всегда достаточно для реалистического перевода. Осмысление незнакомой реалии-меры в узком контексте происходит в его сознании главным образом за счет числительного, а также и некоторых «наводящих» слов — «всего», «целых», «не больше» и т. п.; что же касается значения самой реалии, то очень часто наблюдается как бы неосознанное приравнивание его к величине собственной меры того же ранга. Таким образом, при всей «понятности» получается некоторое смещение («пять сажен» можно невольно приравнять к «пяти метрам») и недостаточная четкость образа. Поэтому в ряде случаев художественный образ при переводе намного выигрывает в яркости и четкости, если читатель вместо непонятной чужой реалии встретит реалию знакомую, привычную, которая создает в его воображении требуемый образ. В самом деле, если колорит произведения не зависит в значительной степени от окрашенности данной реалии-меры, зачем навязывать русскому или другому не англоговорящему читателю бушели — меру, не создающую у него количественного представления, когда целесообразнее перевести ее в килограммы, центнеры, тонны (конечно, со всей необходимой осторожностью) ?
Когда, допустим, англичанин, автор исторического романа, приводит в англ, милях расстояние, пройденное Александром Македонским от Греции до Персии, переводчик мог бы, видимо, перевести мили в «километры»: национальный колорит от этого не пострадает, поскольку обе меры — в равной степени аналоцизмы для Древней Греции и для Персии, но зато читатель перевода получит
1 Гаршин В. М. Указ, соч., с. 190. : 'О , '* •'.••.•.•••••• ,'•/
158
о походе великого полководца такое же впечатление, что и читатель подлинника. Миля, однако (не английская, конечно), имеет немаловажное преимущество перед «километром»: как путевая мера, она существовала в те времена — правда, не у греков, а у римлян, — но при ее употреблении не получится, по крайней мере, анахронизма. Вот почему «километр» употреблять здесь не стоит; миля будет меньшим злом, которое остается на совести автора, а более подходящим, хотя и спорным, приемом в смысле правомерности (переводчик делается в некоторой степени соавтором) было бы дать это расстояние в приблизительном пересчете на стадии или парасанги (1 парасан-га = 30 стадий). Мы касаемся лишь конкретного эпизода, который нужно увязать с текстом в целом.