— Еще не родила, и, думаю, вам нужно поспать, мистер Петтифер. Одна из комнат для родственников свободна — мы выписали многих пациенток домой на праздник, — так что можете заглянуть к жене на несколько минут.

Я ехала по притихшим улицам, мимо маленьких домиков, в окнах которых горели огни на рождественских елках. Почему не я спала в одном из этих домов и не мне суждено было там проснуться перед семейным рождественским ужином?

«Хватит», — приказала я себе с яростью. Жизнь не так уж плоха. Мог ведь пойти снег, улыбнулась я. Часто случается в жизни так, что чуть встанешь во весь рост, а судьба вновь соберется с силами и залепит пощечину своим безжалостным: «Знай свое место, это не для тебя».

Вот маленькая церквушка, игрушечно приземистая на фоне ночного неба. Золотистый свет струился из открытой двери, и люди только что стали выходить после полночной службы, желая друг другу счастливого Рождества, собираясь в группочки, чтобы идти домой и затем, днем, начать семейное торжество. А я буду метаться между Шейлой и отцом, и, может, не выживет ребенок Мхэр, и мне было совершенно все равно, поеду ли я во Францию к Рикки или нет. Я чувствовала себя грустно и одиноко. Море жалости к себе так поглотило меня, что огни впереди расплылись и поплыли. Почему жизнь так ужасна!

Вдруг я резко ощутила нетерпеливое — явно не по сезону — гуденье автомобильных сигналов, сморгнула слезу и сконцентрировалась на зеленом огоньке, двинулась вперед, а инстинктивное впрыскивание адреналина выдернуло меня из моря самооплакивания. Такого Рождества, как это, больше не будет, пообещала я себе, просто не будет…

Странно, что именно сейчас, в машине, когда весеннее солнце залило светом широкую дорогу и кругом зацветали деревья, я вспомнила тот момент. Где я буду на следующее Рождество, что я буду делать? Затем мы вновь свернули на менее широкую дорогу между высокими домами, и машина нырнула из яркого света в прохладную тень.

Глупое ощущение тут же охватило меня — этот прыжок из света в тень был предзнаменованием чего-то, предупреждением, продолжающим мою мысль. Какую-то секунду во мне шла борьба с безотчетным страхом, а затем мы снова выехали на шумную, полную красок и света улицу с пальмами и множеством кафе. И я поняла, что это и есть Йер.

Как только я увидела Рикки, все мои сомнения растаяли. Он выглядел, как всегда, прекрасно, его глаза сказали мне все, что я хотела знать. А я хотела знать, как он находит меня. Мы поцеловались, обнялись и начали болтать, как дети. Его французский акцент стал заметнее после месяцев, проведенных с бабушкой и дедушкой. Мы пили кофе, смотрели на прохожих. Казалось, что сезон здесь уже начался.

— Et maintenant nous allons visiter notre grandpere et gran'mere, n'est-ce pas! [7] — похвасталась я прилежно усвоенным запасом разговорного французского.

Его брови поползли вверх.

— Неплохо, — одобрил Рикки. — Не совсем хорошо, но и не плохо.

Я сделала вид, что обиделась. Честно, мне казалось, что все было правильно.

— Зато теперь я смогу поговорить с дедушкой и бабушкой и узнать, каким опасным ребенком ты был в детстве, — я говорила почти серьезно и рисовала себе беседу с бабушкой.

Он пожал плечами.

— Может быть, — сказал он с сомнением. — Ну, а сейчас едем.

Его сомнения имели все основания. Я едва могла разобрать, что было сказано пожилой парой в непринужденной беседе на сочном местном наречии. Рикки приходилось переводить. Я была горько разочарована: после всех затраченных усилий довольствоваться улыбками и жестами, как будто совсем не знаешь языка.

Место мне очень понравилось. Особенно прохладный сад, где обычно находился дедушка — плотная согнутая фигура в черном берете. Бабушка была худощавой и прямой, обладательница семейных темных глаз. Мне показали фотографию дочери, заботливо обрамленную. Красивая молоденькая девушка с темными волосами и такими же темными глазами. Рикки явно унаследовал все лучшее от свой матери-француженки.

Я немного удивилась, каким простым и, правду сказать, бедным оказалось местечко, но, конечно же, это была сельская Франция, спрятавшаяся за блистательным богатством прибрежной части.

Мне нравилась маленькая комнатка под крышей, которую мне выделили. Раньше это была комната Рикки, а до этого — его матери. Дух непрерывной последовательности и преемственности царил в доме. Во всем доме была лишь одна фотография Рикки: мальчик девяти лет, безмолвно смотрящий в камеру темными, настороженными глазами.

— Когда он приходить… — бабушка сделала попытку продолжать общение.

— Когда он приехал из Англии, — поддержала я. Я уже отказалась от неравной борьбы с французским. Мои планы были расстроены: я так много хотела узнать, чувствовала, что ей хотелось много мне рассказать, но мы могли только глупо улыбаться друг другу.

Она кивнула. «Son papa [8] приехать — назад…» — бабушка помахала рукой, обозначая прошлое. Я старалась понять. Отец Рикки вернулся сюда. Почему?

— Пьер, — она указала туда, где дедушка работал в саду. — Пьер есть-есть jardinier[9].

Садовник, так, это все, что я поняла. Я кивнула с надеждой. Но в конце концов Рикки пришел мне на помощь и объяснил смысл нашего разговора. Пьер в то время работал на полях, принадлежащих сельскохозяйственному колледжу. Отец Рикки приехал сюда учиться и снял комнату в семье Биву, а у них была дочь.

Бабушка переводила взгляд с одного на другого, затем улыбнулась, ударила в ладони и сказала с выражением: «L'amour!»[10]

Я тоже улыбнулась. Все это, конечно, было интересно, но мне-то хотелось знать, что же случилось с тем маленьким мальчиком в те месяцы, пока он жил со своей тетей в Англии, что до сих пор тенью проносилось в глазах взрослого мужчины.

Дни летели. Стояла теплая ранняя весна. Мы поехали в горы. Лежа в его объятиях, я слушала, как стрекочут цикады, смотрела на волны в заливе, мирные в солнечном свете. Мы бродили рука об руку по узким аллеям Bonnes les Mimosas, деревушке цветов, как говорилось в открытке, проехали вдоль бульваров, игровых площадок для богатых, перекусили в очень дорогом кафе — и все время смеялись.

— Я хочу показать тебе, где я работаю летом, — сказал мне однажды утром Рикки.

Мой визит подходил к концу, и я пребывала в меланхолии. Вчера он показался мне молчаливым, погруженным в себя, и перспектива возвращения домой, где меня ожидали спутанные обрывки нитей моей жизни, принимала все более угрожающие размеры с каждой минутой.

Сейчас он со мной не едет, а собирается только в мае. Ни о каких общих для нас планах не упомянул. Неужели это все? После чудесных теплых отношений в последние дни он стал другим — казалось, ему не по себе. А чего я хотела? Его стиль жизни не совпадал с моими планами на будущее, что же я так несчастна? У меня ведь был прекрасный отпуск, разве не так?

Мы направились в кемпинг, целый городок домиков-фургонов, расположенный на холме. Каждый автофургон стоял на своем выступе.

— Здесь я буду учить водному спорту, — Рикки указал на спортивный комплекс.

Собирался ли он сказать: «Приезжай ко мне сюда отдыхать?» Хотела ли я этого?

Он не сказал ничего, и мое настроение упало, я почувствовала горькое разочарование. Позже мы сидели в кафе на балкончике, и между нами лежала отчужденность. И вдруг как гром среди ясного неба — он попросил меня выйти за него замуж!

— Я встречал много женщин, — это то, что он в действительности сказал мне. — Но они для меня ничего не значили. Я не хочу потерять тебя.

Мне казалось, я схожу с ума.

— Ты что, делаешь мне предложение? — спросила я, не зная плакать мне или смеяться на этого нового, непредсказуемого Рикки.

— Да, — просто сказал он, и я увидела, что его темные глаза глядят очень-очень серьезно.