Мы спустились по реке всего километров на двадцать, график ломался, и лучше было, пожалуй, поискать укрытие да переждать непогоду. Но мои спутники об этом и слышать не хотели. Они надеялись, что дальше можно будет идти на моторе — в Энмываам уже принес воду первый приток, река должна была стать полнее. Но через сотню-другую метров винт чиркал о камни, лопалась шпонка. Слава менял ее, и мне приходилось снова браться за весла. Памятуя о дряхлом дне «Пеликана», на перекатах я вставал в полный рост, чтобы издали разглядеть предательские камни. Прыгая на волнах, мы неслись им навстречу: поворачивать было бесполезно. Слава стонал, будто о камни било его самого.

К концу вторых суток мы были лишь в восьмидесяти километрах от озера Эльгыгытгын. Почти ночью наконец-то остановились на ночлег. Вытянули лодки, развели костерок. Заприметив на небе звезды, решив, что дождя не будет, я расстелил свой кукуль у костра, чтобы не тесниться в двухместной палатке. И долго не мог заснуть, глядя на звезды, слушая неумолчный шум реки, вспоминая Олега Куваева и пытаясь разобраться в таинствах человеческой души, где помимо нашей воли живет тяга к бродяжничеству и странствиям.

Меня разбудили птицы, они расплакались прямо над головой. За ночь спальник покрыло белой изморозью, как и лодки и камни вокруг. И когда я выбрался из мешка, осторожные гагары замолкли от неожиданности. Отражаясь в тугой зеленой поверхности реки, они замерли, боясь пошевелиться. Видно было, как стекали капли воды с клювов. Придя в себя, птицы ударили крыльями по воде и, высоко подняв шеи, тяжело взлетели, недовольно гогоча и, должно быть, переругиваясь друг с другом.

День, не в пример предыдущему, был ясным и солнечным. Впервые за это время мы, не торопясь, позавтракали, загрузили лодки. Я даже успел поснимать оленей, пасущихся на другом берегу, а Борис порыбачить со спиннингом. Кажется, наконец-то до всех дошло, что спешить бесполезно, реки не перегонишь. Впереди был небольшой перекат, дальше начинались скалы, глубина. Слава сразу же накрепко привязал Дядину лодку к «Пеликану», и мы тронулись.

Я устроился поудобнее на носу, повесил на грудь широкоформатный фотоаппарат, готовясь снимать пейзажи. Как вдруг, еще не понимая, в чем дело, почувствовал: произошло что-то непоправимое. Мы стояли, а мимо бешено мчалась река.

Я обернулся. Лодка Бориса, которая была у нас на буксире, влетела в нишу скалы, и течение зажало ее там. Борис беспомощно отталкивался от скалы, пытаясь выскочить. Вода заливала лодку, шумным потоком подбиралась и к нам. Мотор сразу же заглох. Мы тонули...

В прошлом году в конце экспедиции у меня сгорели все пленки и аппараты на таймырском озере Аян, пропали редкие кадры, и теперь, кажется, несчастье повторялось. Я схватил кофр, где лежали пленки и телевики, и озираясь, как загнанный зверь, обдумывал, как бы их сохранить, если придется плыть. «Где нож... нож где?» — кричал озверело Слава, перекрывая шум воды. Нож всегда висел у Славы на поясе, но сегодня, как нарочно, он куда-то запропастился.

Внезапно я увидел в скале небольшую приступочку, на которой можно было стоять. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, держа в руке кофр, я выскочил из лодки. В то же мгновение Слава нашел нож, ударил по красной нейлоновой бечеве. Освободившись, залитая водой лодка исчезла за выступом скалы. Следом за нею пронесся резиновый ковчег Дяди, подхваченный течением, Я остался в одиночестве на узеньком карнизе.

Ощупывая рукой камни, почувствовал, что они держатся довольно прочно. Опираясь на них, я постепенно взобрался на скалу, примерно на высоту второго этажа. Здесь была хотя и узкая, но довольно длинная площадка, где можно было уже поставить кофр, сесть. На этом пятачке я мог прожить хоть неделю. Но радость, что удалось выйти из переделки сухим, сохранить фотоаппараты и пленку, тут же улетучилась. Ребятам ведь и так тяжело, а теперь им придется выручать меня... И я снова полез наверх, рассчитывая сам выйти к тому месту, где они пристанут.

Продолжая отталкиваться от камней, держа в одной руке сумку с фотоаппаратами, я поднимался все выше и выше. Но вот выскользнул из-под ноги один камень, другой, вслед за нижними двинулись верхние камни. Осыпь пришла в движение, и я забился на ней, как попавшаяся на липучку муха. Внезапно со всею отчетливостью понял, что попался и уж отсюда-то мне не выбраться.

Не размышляя, отставил в сторону кофр. Все, кроме жизни, потеряло цену. Я слышал, как кофр с аппаратами полетел вниз и шлепнулся в воду. Рванулся вбок, увернувшись от огромного, катившегося сверху черного камня, затем оперся на недвижимый обломок, который сразу же стал уходить из-под ноги, прыгнул вверх. Что-то больно ударило по ноге, но сверху, с края скалы, ко мне тянулась тонюсенькая веточка какого-то растения. Задыхаясь, я вцепился в нее...

Стебелек, слава богу, удержал. Удержал на какое-то мгновение, но его оказалось достаточно, чтобы перенести тяжесть тела, оттолкнуться от ушедших вниз камней и прочно вцепиться в дерн. Подтянувшись, я выбрался наверх.

Внизу, на другом берегу реки, увидел лодки и сидящих в изнеможении Славу и Бориса. Они смотрели на меня и, наверное, раздумывали, как снять со скалы этого искателя приключений. Самое страшное было позади, и я беспечно помахал им рукой. Подо мной шумела река, гремя порогами, в синем небе нежно кудрявились облака. Пронзительно яркий свет солнца заливал тундру до самого горизонта.

И тут я увидел Его. Это было как наваждение — полусон, полуявь. Надо же, в такой момент! И как здорово, что на груди у меня болтался хоть плохонький, но все же аппарат, случайно уцелевший. Я нацелился.

Медведь стоял на задних лапах, поднявшись из невысоких кустов голубики, и внимательно, как сурок, смотрел на меня. Лихорадочно я нажал на спуск. Было далеко, и я знал, что медведь получится очень маленьким, но все-таки это была награда. Нет, это был не узкомордый, не огромный и страшный медведь-кадьяк, но, честное слово, медведь был светлый! Не белый, в именно светлый, будто седой. Словно бурого медведя накрыли белой полупрозрачной тканью. Нижние части лап и живот оставались темными, а спина была светлой.

— Медведь! — что есть силы заорал я, не зная, что делать. У меня уже не осталось пленки. Медведь, озираясь и нюхая воздух, неторопливо уходил в горы.

Слава продолжал сидеть, и я опять закричал: «Светлый медведь! Светлый...» Но Слава продолжал сидеть, не обращая на меня внимания. Потом снял сапог, стал выливать из него воду. Мне было до слез обидно за его равнодушие. Ведь, значит, есть все же светлый бурый медведь. И пастухам было с кем спутать настоящего белого медведя. Олег Куваев не придумал эту легенду. И, выходит, оказался прав, не поверив, что это просто белый медведь? Теперь можно было порассуждать, откуда взялся здесь такой светлый медведь. И не отпрыск ли это любви бурых и белых мишек, что, видимо, допустимо? Но здесь слово за исследователями, которые уже нанесли на карту маршруты белых медведей, проходящих через Чукотку...

Я еще не знал тогда, что мы остались без хлеба, без патронов, курева и многих других нужных вещей. Что Слава в растерянности подумывал, как одолеем мы страшный Леоновский порог, о котором предупреждали все карты. И он крикнул, наконец покончив с сапогами: «Да что ты орешь, будто мы не слышим: медведь да медведь. Ну и что? Будто мы светлых не видели. У меня вот сетка планктонная пропала — и то молчу».

А медведь уходил, поднимаясь к вершине. Неторопливо, переваливаясь с боку на бок, не обращая на нас никакого внимания. Я вспомнил наконец, что остался без пленок, фотоаппаратов, телеобъектива, и подумал, как нелегко даются порой такие простые открытия.

Чукотка, Анадырское плоскогорье

В. Орлов

«Кочатко» — кто это?

В чукотском фольклоре действительно хранится немало преданий о фантастическом медведе «кочатко» — шестиногом, невероятно крупном, свирепом и очень опасном для людей.