Легенды во многих случаях оказываются основанными на реальных фактах, каких-то предпосылках к ним, и мне в свое время тоже, как и писателю Олегу Куваеву, пришлось призадуматься, что же за зверь мог послужить прообразом «кочатко»? Наблюдательные от природы охотники-чукчи называли его самым большим.

В этой части земного шара все медведи крупны. На Аляске, Камчатке, живут самые большие бурые медведи, среди которых и был однажды добыт рекордсмен с острова Кадьяк. Можно было бы предположить, что огромные бурые медведи бродили и в горах Анадырского плато, пугая оленеводов, которые зачастую не выходили к побережью, проводя в горах всю жизнь.

Но Чукотский полуостров — одно из немногих мест в северном полушарии, где вдали от морских побережий, в глубине материка, можно встретить и белого медведя. Так, к примеру, с 1939 по 1962 год их встречали здесь около пятидесяти раз. В общем-то, белый медведь небольшой охотник путешествовать по суше. Отправляться в подобные странствия его заставляет дрейф льдов. Со льдами медведи попадают в Берингово море; принесенные к берегу, они, легко ориентируясь, как все далеко мигрирующие звери, кратчайшим путем отправляются к Ледовитому океану. За последние годы установлены их излюбленные пути передвижения. Это бассейны рек Анадыря, Пенжины, Белой.

В то же время белый медведь — самый крупный хищник на Земле. Длина его достигает трех метров, а экземпляры весом в тонну не так уж редки. И выглядит он, надо сказать, посвирепее и пострашнее бурого медведя. Что, конечно же, не могло не броситься в глаза жителям Чукотки.

Но они не рисковали называть его белым. В пути, страдая от гнуса, медведи отлеживаются в ямах, зарываются в землю, белая шкура зверя становится грязной. Оказавшись в непривычных условиях, голодая, звери в пути становятся очень раздражительными, не страшатся нападать на людей. Являясь эпизодически, они запоминались людям надолго, как пришествие злых духов, порождали о себе легенды.

Интересно, что шестиногий «кочатко» изображался обычно с очень длинной шеей, маленькой острой головой, без ушей, с хорошо прорисованными черными когтями на лапах. Если «удалить» пару ног, рожденных легендой, то получится очень наблюдательно выполненное изображение белого медведя. Так что «самый-самый большой» медведь, которого пытался отыскать Олег Куваев, а потом и В. Орлов, был скорее всего просто-напросто обычным белым медведем. В какой-то мере это подтверждает и наблюдение охотника Перепелицы, приведенное В. Орловым. Бросающиеся в глаза следы «с бочку» могут принадлежать только белому медведю, ступня которого напоминает снегоступы — приспособление для хождения по снегу.

Что же касается медведя, встреченного на Энмывааме, то тут стоит посочувствовать автору очерка, оставшемуся без дальнобойной фотоаппаратуры. Медведь на слайде получился мелковатым. Даже в лупу невозможно определить его вид. Но то, что он светлый, отчетливо видно. Пожалуй, шкура его светлее, чем шкура самого светлого бурого медведя.

В практике зоопарков в настоящее время действительно получены вполне жизнеспособные гибриды от скрещивания бурых и белых медведей. Мне доводилось видеть их. Это очень светлые звери, телосложением напоминающие бурых. Но предполагать, что как раз такой медведь повстречался автору на Энмывааме, у меня нет достаточных оснований. Во-первых, по снимку этого не определишь, биологам нужны более веские доказательства: череп, шкура и т. д. А во-вторых, природа очень строго позаботилась о сохранении чистоты видов, и то, что удается иногда в зоопарках, на воле практически неосуществимо. Период спаривания у белых и бурых медведей по срокам не совпадает, разница в два месяца не дает надежды увидеть на Чукотке гибридов. Скорее следует предполагать, что медведь с Энмываама был все-таки белым медведем.

С. Успенский, доктор биологических наук

Корейцы любят поэтические аллегории. Свою родину они называют Страной Утренней Свежести и еще — «Десять тысяч ли гор и рек, вышитых золотом по шелку».

Горами покрыты четыре пятых Кореи. Мне повезло. Я видел эти горы, когда их хлестали тайфуны, жгло солнце, когда они высились в тишине и безмолвии. Могучие кряжи то искрятся на солнце, то утопают в тумане. По ущельям сбегают речки в тщательно возделанные долины. Прозрачная вода родников бьется о камни, рассыпается мельчайшими брызгами или вдруг низвергается водопадами. Но нет в КНДР гор прекраснее Кымгансана — Алмазных гор.

...Вечером кымгансанские вершины кажутся страшными, сердита лохматая чаща лесов. В воздухе толкутся комары. Деревья колеблются и трепещут от каждого дуновения свежего морского ветра. С темнотой оживают сверчки. Они пилят, скребут, скрежещут, как будто рядом целая мастерская, и на фоне этого механического шума особенно выделяются резкие пронзительные рулады горной разновидности сверчка. Их считают: нечетное число — к счастью. Усерднее других считают девушки — они хотят узнать, любит ли суженый. Это корейский способ отрывать лепестки у ромашки.

Алмазные горы не очень высоки и сложены из твердых, не поддающихся выветриванию гранитов. Двенадцать тысяч вершин и пиков — конусов с почти вертикальными откосами, натуральных каменных столбов, немыслимых чудовищ — создают впечатление каменного хаоса. Но, присмотревшись внимательно, находишь закономерность размещения и бездонных каньонов, и кипучих потоков, и буйной растительности. А в небе над каменным столпотворением парят гигантские птицы — орлы Кымгансана с кривыми клювами и острыми когтями.

Алмазные горы круто спадают к Японскому морю, рассыпаются «морским Кымгансаном» — сотнями мелких островков: Карп, Кошка и мыши, Лодочник, Семь звезд, Дракон, следящий за солнцем...

Тропа как бы играет с рекой, то удаляясь, то приближаясь к ней. Временами мы поднимаемся высоко над долиной, и тогда чувствуется близость моря. Снова опускаемся вниз, изнываем от духоты под куполом ярко-синего неба. Тропа — лента в десяток сантиметров по краю пропасти — вступает в узкую и мрачную расселину между каменными призраками.

Первый привал у цепного моста, на небольшой полянке, над которой танцуют стрекозы. Светлая речка немноговодна, но быстра и сильна.

Тропа поднимается все выше и выше. Идем по камням, отполированным за столетия босыми ногами, по мелким осыпям. Тропа мечется из стороны в сторону, выделывая замысловатые серпантины, и вдруг резко устремляется прямо вверх. Уже видны вершины, опоясанные легкими облаками. На скалах каким-то чудом держатся усеянные алыми цветами кусты корейской азалии. Корейцы утверждают, что созерцание этих цветов вызывает беззаботность. Может быть. Но, когда карабкаешься по крутой тропинке, это чувство почему-то не приходит.

В Алмазных горах редко выпадает снег: сюда не проникают ветры Ледовитого океана, остужающие западную часть Корейского полуострова. Здешний лес чем-то напоминает высокоствольные дебри моего родного Приморья: клены, большие акации, граб, маньчжурский орех, дуб, бархатное дерево; со стволов свисают плети лимонника, дикого винограда, сохраняющего и зимой свои черно-фиолетовые ягоды. На полянах — высокие папоротники, голубые и лиловые ирисы, красные тигровые лилии с большими мясистыми цветами. Все разнообразно, но вместе с тем строго.

Такая природа не могла не наложить свой отпечаток на внешний облик корейцев и на их духовную культуру. Худощавые, сильные, невероятно выносливые корейцы отличаются гордым и независимым характером. Возможно, что они круты и у них в обращении не так уж много присущей Востоку мягкости. Но у них верное и тонкое чувство правды и красоты.

Крутой поворот тропы, скала чуть-чуть отступает, и мы останавливаемся перед беседкой. Чем выше, тем их становится больше, особо в местах, откуда открывается хороший вид. Некоторым беседкам сотни лет, большинство построены недавно. Прежние, тяжелые и размалеванные, — не очень удачное подражание китайскому стилю: корейская знать рабски копировала все китайское.