— Ментавайцы верят, что все, что есть на земле, — живое и неживое — имеет свою душу, — рассказывает Мухтар, хотя меня больше волнует, доплывем ли мы до берега. — Если у ментавайца начинает протекать лодка, это отнюдь не означает, что она рассохлась или сгнила. Нет, просто душа покинула лодку. Дом подмыло ливнями, и он развалился — душа ушла из дома. Стрела или лук сломались на охоте — душа ушла из них...

Наконец-то наша пирога ткнулась носом в песок, мы выходим на берег, где собралось уже много жителей деревни. Люди одеты, кто в набедренные повязки, кто в шорты пли кусок полотна, обернутый вокруг талии. Да и полицейский — первый представитель власти, встретивший нас, был бос, но с пистолетом на боку. Он долго вертит документы, потом предлагает проводить к комиссару полиции.

В глинобитном домике, куда мы идем по узкой тропинке, сопровождаемые всеми, кто был на берегу, нас ожидает комиссар полиции района Али Мохтар, человек с добродушным лицом, расплывшимся в улыбке.

На комиссаре красная рубашка навыпуск, под ней ремень с пистолетом. Еще двое парней заходят в комнату. У них тоже пистолеты.

— Что, здесь опасно? — спрашиваю комиссара.

— Ничего подобного, — опять улыбается он. — Пистолеты просто положены по форме. В случае чего, они не помогут. У здешних жителей оружие посильнее — отравленные стрелы. Никакой доктор не спасет.

Я прошу рассказать о районе, его жителях.

— Район трудный, — говорит комиссар уже серьезно. — Деревни разбросаны, дом от дома далеко. Живут в таких местах, куда и добраться часто невозможно. Пока только на побережье мы построили три школы, хотя учебников мало. Нет еще ни одного врача. Только несколько медсестер, в основном монахини из католической миссии. Разумеется, мы хотим как можно больше помочь ментавайцам, хотя это нелегко. Вот, к примеру, сковородки и кастрюли, ложки и тарелки. Ментавайцы в глубине острова не знают железа: варят еду в бамбуковых сосудах, жарят мясо на углях или насадив его на палку. Голова кругом пойдет, пока научишь.

Народ они добрый, — продолжал комиссар Али Мохтар. — Тут никогда не было войн между племенами. Люди веселые, любят петь, танцевать, устраивать всякие празднества. Иные длятся целыми месяцами. Время тянется медленно, потому что жизнь однообразная: добыча пропитания, охота, приготовление пищи. Было бы хоть побольше работы в поле, но ее, увы, немного. Посадят что-нибудь — батат или ямс — и ждут, когда урожай надо убирать. Все остальное добывают в лесу, болотах, реках, в море. Имущество — только красивые панцири черепах да ракушки. Этого добра в каждом доме много. Любят, конечно, красивую материю, вроде батика. Кстати, сегодня в деревне Мелекет начинается свадьба. Старшина сам приходил, приглашал меня. Ну а я — вас.

За разговорами время протянулось до обеда. Едим вареный рис с рыбой и печеными бананами, запиваем кокосовым молоком. Во рту все горит от острой приправы.

— Без специй тут не обходимся, помереть можно, — говорит комиссар.

Заходит разговор о болезнях. Какие они здесь?

— Я не врач, но одну болезнь хорошо знаю — лихорадку. Страшнее всего. Бывают сезоны, когда люди мрут один за другим. Лекарства нам сюда привозят, пилюли мы предписываем ментавайцам пить каждый день, чтобы не заболеть. Но разве за всеми уследить, выбрасывают. Наверное, постепенно поймут их пользу. Увидят наконец, что те, кто пьет лекарство, не болеют. Да еще одна болезнь косит — желудок болит. Это не холера, ту я знаю. Может, вода плохая — а пьют ведь некипяченую, прямо из болота, из любой ямы...

Часа через два Али Мохтар говорит, что пора отправляться в путь, если хотим успеть на свадьбу. Впереди идет босоногий полицейский в зеленых шортах, за ним посланец из Мелекета, человек неопределенного возраста с лицом, изрезанным глубокими морщинами. Мы с комиссаром и Мухтаром замыкаем растянувшуюся цепочку. Дороги здесь нет, никто никуда ни на чем не ездит. Местные жители не видели не то что автомашины — даже телеги, и вообще с колесом незнакомы. Еле заметная тропинка петляет в зарослях. Когда она подходит к ручейку или болоту, перебираемся по переброшенному стволу дерева. В одном месте, не удержавшись на бревне, соскальзываю по колено в густую липкую грязь, оставив в ней ботинок.

Наконец тропинка упирается в заливчик шириной метров в сто. Справа непроходимая топь, откуда сочится ржавая болотная вода.

— Ничего, — говорит Али Мохтар. — Скоро придет лодка.

Рассаживаемся на поваленных деревьях. Наш проводник из Мелекета тут же начинает обшаривать поваленные ветром пальмы, то и дело, не глядя, опускает что-то в плетенную из травы сумку, подвешенную к поясу коротких штанов.

Заметив, что я внимательно наблюдаю за добытчиком, Али Мохтар рассказывает:

— Местные, кажется, не знают голода. Кругом острова много рыбы. Ее ловят и сетями, и плетенными из бамбука узкогорлыми корзинами, перегораживая для этого реку или заливчик. Кокосы, саговые пальмы, келади, сахарный тростник, батат, ямс, фрукты — всегда есть чем насытиться.

— Но мясо-то все-таки они едят?

— Редко. Когда повезет на охоте убить из лука или копьем кабана, косулю, дикого кролика. Весной к острову приплывают черепахи откладывать в песок яйца. Тогда наедаются мяса. Но с каждым годом черепах становится меньше. В болотах, реках, в прибрежных водах ментавайцы добывают улиток, моллюсков, устриц, морских ежей и ими хоть немного восполняют нехватку мяса.

— Разве у ментавайцев нет домашнего скота?

— Кроме свиней и кур, другой живности не разводят. Этому нам предстоит их еще научить. Думаем завезти сюда овец или коз. Но не знаем, приживутся ли.

А лодки все нет и нет. Наш сопровождающий предлагает переправиться вброд — здесь неглубоко. Снимаем с себя одежду и, подняв ее над головой, входим в залив. Приятная свежесть охватывает тело. О ноги бьются рыбы, и это кончается тем, что я с испугу приседаю и опускаюсь с головой. Хорошо, что аппаратуру, пленку и блокноты оставил комиссару, решившему дожидаться пирогу, которая придет в Мелекет своим путем.

Опять пробираемся цепочкой по узкой тропинке. Вскоре выходим на поляну. Справа и слева стоят дома на сваях, с выдвинутыми вперед открытыми площадками, где располагается очаг. Лестниц нет: подняться можно только по приставленному бревну с зарубками.

Обходим один, другой, третий дом — все пусты, ни единой души. Пользуясь случаем, изучаю внутреннее устройство ментавайского жилища. Оно состоит как бы из трех комнат-камер, каждую занимает одна семья. Утварь, развешанная на веранде и внутри дома, самая простая: сосуды из бамбука, металлические сковородки. Отдельно — луки со стрелами и копья. Много черепаховых панцирей, почти все с пробоинами. Значит, добыты черепахи были с помощью копья. Передняя стенка веранды увешана черепами кабанов и оленей, составляющих гордость и основное богатство хозяина. По удаче на охоте, по добычливости судят о качествах человека, и украшения из кабаньих или оленьих зубов дают право на уважение соплеменников.

Внезапно из-за зеленых зарослей доносятся ритмичные удары барабана. Мухтар объясняет, что это началось главное веселье возле общинного дома. Дело в том, что ментавайские деревни строятся удивительно беспорядочно — кто где захотел, там и вбивает сваи для своего будущего жилища. Ни оград, ни заборов, ни четкой планировки. Иногда жилища стоят, чуть ли не опираясь друг на друга, а порой, как говорят, до соседа не докричишься. Тут, конечно, играет роль и родство хозяев: отделяясь, если позволяет местность, дети не уходят далеко от родителей.

Идем на звук барабана и попадаем на некоторое подобие деревенской площади. Общинный дом по архитектуре точно такой же, как остальные, у «крыльца», — а точнее между сваями, под галереей, — целые горы пустых ракушек самых разных размеров. Но больше всего удивляют раковины речных и болотных улиток — в каждую войдет стакана два воды.