в этом отношении близким Некрасову крупным русским поэтом-лириком».

Одно из наиболее популярных ранних произведений Никитина из серии народных

былей — «Жена ямщика». Вспомним эту грустную историю:

Жгуч мороз трескучий, На дворе темно; Серебристый иней Запушил окно.

Тяжело и скучно, Тишина в избе; ^ Только ветер воет Жалобно в трубе.

И горит лучина, Издавая треск, На полати, стены Разливая блеск.

И далее разворачивается бесхитростный рассказ о том, как пряха с сынишкой при

свете лучины ждут-пождут хозяина убогой избы. Вот он вернется с дальней дороги,

привезет мальчишке гостинец, а матери успокоение от тревожных дум. Но открывается

дверь и на пороге появляется сосед-ямщик со страшной вестью о смерти захворавшего

в пути отца семейства:

Никитин хорошо понимал секрет художественной правды произведений, как он

говорил, «в простонародном духе». Защищая, подобные вещи от критики, он писал А.

Н. Майкову 17 января 1855 г.: «Не так легко даются стихотворения простонародные. В

них,первое неудобство— язык! Нужно иметь особенное чутье, если можно так вы-

разиться, чтобы избегать употребления слов искусственных или тривиальных, одно

такое слово — и гармония целого потеряна».

Обратившись к теме народного горя, Никитин эстетически по-своему и как бы

заново осваивал быт и нравы социальных низов. Процесс этого освоения совершался

трудно, в сомнениях и поисках. «Неужели подобные вещи лишены жизни, своего рода

истории и общечеловеческого интереса, — спрашивал он А. Н. Майкова. — С этим мне

трудно согласиться. Может быть, внешняя форма избрана мною ошибочно, но форма

более искусственная дает более простора фантазии, а я, напротив, стараюсь сколько

возможно ближе держаться действительности...»

Так ж& как когда-то А. В. Кольцов в своих песнях открыл радость

.земледельческого труда, Никитин— как это ни странно звучит — открыл горе

крестьянского быта. А. В. Кольцов пел несчастную любовь девушки, а Никитин почти

не затронул этой темы, его лирическая собеседница, уже в морщинах, думающая не о

«луне», а о хлебе насущном, детях раздетых да пьяном муже. Нужно было иметь

12

отзывчивое сердце, чтобы нести такую тяжкую поэтическую ношу. Никитин нес ее

стоически; и до конца.

Деспот-родитель сводит в могилу дочь, выдав ее за нелюбимого, но богатого

старика («Упрямый отец»), свекровь не ладит с невесткой, чахнущей от непосильной

работы («Порча»), мужу опостылела жена-«змея», и он запивает свое горе" в кабаке

(«Ссора») таких картин у Никитина немало. Его взгляд общечеловечен, его больше

занимают «вечные вопросы», в которых он пока, правда, не является глубоким

психологом («Старик другоженец», «Измена» и др.). 4

Вообще', родственность людей, понимаемая -и широко, как национальное братство

народа, и уже, как интимная семейная общность, — ведущая черта его поэзии не

только раннего периода. В это же время намечается далеко не второстепенный мотив

никитинской лирики — сострадание, милосердие к старому и малому на земле, иначе

говоря, мотив увядания и рождения — будь то «бедная старушка» или «баловень-

внук», засохшая береза или распускающийся цветок. Голос поэта становится особенно

задушевен, а краски теплее и мягче. В этом отношении примечательна «Зимняя ночь в

деревне», очень известное в свое время стихотворение, переведенное на многие

иностранные языки. Примечательно, что и критика, не баловавшая Никитина

комплиментами, отнеслась к «Зимней ночи...» с удивительной благосклонностью.

Старшее поколение читателей наверняка помнит: '

Весело сияет Месяц над селом;

Белый снег сверкает Синим огоньком

Месяца, лучами Божий храм облит; Крест под облаками, Как свеча горит

Пусто, одиноко, Сонное село; Вьюгами глубоко. Избы занесло.

Больная старушка «думаёт-гадает» о детях-сиротах — вот и все лирическое

действие. «Зимняя йочь...» волнует и сегодня, она житейски многозначна, ее образный

ряд естествен, а интонационно-ритмический строй мелодичен и прост в своей

внутренней гармонии.

Но приверженность начинающего поэта к жизненной правде еще нередко

декларативна, его реализм, так сказать,, романтизирован. Никитин выступает как

романтик-публицист в тбй сфере, где требуется образно-философское осмысление

бытия. «Весь день душа болела тайно И за себя' и за других... От пошлых встреч, от

сплетен злых, От жизни грязной и печальной» («Еще один потухший день...»).

Подчеркнутая здесь и ниже мьк:ль варьируется на разные лады: «Когда свой ум

тревожный и пытливый Я примирял с действительностью злой...» («Перемена»);

«Одной действительности грязной...» («Певцу»); «Когда рука действительности

строгой..:» («Привет мой вам, угрюмый мрак ночей...»). В таком ключе в 1854—1855 гг.

написано Никитиным не менее трех десятков стихотворений. Он упорно ищет поэзию в

религии, связывая таинство мироздания с загадками природы («Монастырь»,

«Присутствие непостижимой силы...», «Похороны», «Могила», «Молитва» и др.). От

такого рода произведений веет «космическим пессимизмом».

Однако нельзя отметать все никитинские «религиозные» вещи, как это

прямолинейно делали критики 30-к годов. Так поступать просто неуважительно к его

молодой вере и неисторично. В этом плане интересно «Моление о чаше»,

сконцентрировавшее в себе стихийный романтический протест автора против «грязной

действительности».

В основе лирического сюжета «Моления о чаше» лежит текст Св. Писания, но поэт

так его трансформировал, что Христос у него более похож на социального

реформатора, нежели евангельского героя. Строки:. «День казни близок: он придет, —

На жертву отданный народу, Твой сын без

13

ропотно умрет, Умрет за общую свободу...» — воспринимались не как

божественное откровение, а как призыв к борьбе с земным злом. Никитин предвидел,

что такие стихи придутся не по вкусу цензорам-священникам и, чтобы обезопасить

себя, в специальных «Замечаниях» сослался на соответствующий текст Св. Писания.

Не помогло: духовная цензура запретила стихотворение, и цри жизни поэта оно не

было напечатано.

Раннее творчество Никитина несло в зародыше темы и образы его поздней зрелой

поэзии, в частности,, историко-патриотического звучания. Как уже говорилось, в 1851

г. было написано стихотворение «Русь», по словам Н. И. Ры-ленкова, «остающееся до

сих пор одним из лучших образцов русской патриотической поэзии». Тогда же был

создан «Юг и Серер» — своеобразное элегическое прощание с романтической

экзотикой, которая еще недавно привлекала («Отъезд»). Поэта уже не манит «стор»она,

где все благоухает», он, как и лермонтовский лирический герой («Родина»),

возвращается в дорогие сердцу родные места:

Глядишь вокруг — и на душе легко, И зреет мысль так вольно, широко, И сладко

песнь в честь родины поется, И кровь кипит, и сердце гордо бьется, И с радостью

внимаешь звуку слов: «Я Руси сын! здесь край моих отцов!»

Последние строки навсегда соединились с именем Никитина, их особенно часто

повторяли в лихие для нашего. Отечества годины.

Наряду с истинно национальными гимнами России, созданными по внутреннему

побуждению, под впечатлением Крымской войны и по настоянию знакомых, он

сочинил и несколько урапатриотических виршей («Война за веру»), которых потом

стыдился или вообще не печатал («Донцам», «Новая борьба»). Это казенное поветрие

оказалось недолгим, он избавился от него, как будто очнувшись вместе с последними

залпами севастопольских пушек.

Уже на самом раннем этапе творчества формировался Никитин — мастер