употребления слов, обычных лишь в каком-нибудь застывшем выражении. Вот

подмеченные мною слова этого рода, с прибавленьем к этой «извлечки» ее источников:

слышал я, как вздрагивал окрест (Канон Св. Иоасафу) — «окрест», в качестве наречия;

ты... может быть, томилась вешнею ажурью (Четкая поэза) — ажурный; ради нашей

дочки, крошки вроде крола («Ты ко мне не вернешься») — кролик, ср. стол — столик:

239

этот «крол», пожалуй, естественнее того слова «кроль», кое я бы образовал, в виду

польского krol король, при krolik; у ограды монастырской столбенел зловеще инок

(Июльский полдень) - о-столбенеть; «струны своих мандол» и «галоп мандол» (Дель-

Аква-Тор, 2, и Хабанера III) — мандолина; с присевших в устали верблюдов (Балькис и

Валтасар, I) — без устали: подобным же образом я позволил себе сказать, что «кони

их... едят лишь мало, устали не зная», Освоб. Ерус., I, 50; пунц Запада (Городская

осень) - пунцовый; отзвук денного гуда (Коктебель) — «гудеть», правда, уже имеющее

при себе «гул»; на Францию смотря прищуром зорких глаз (Гюи де Мопассан) -

прищуриться; незримой изнутри лазорью осиянна (Тж.) - лазоревый; арабец, т. е.

арабской конь (Демон) - арабчик; ку- десное кольцо (Героиза), также: о, глазки, вы

кудесные (Тебе, моя красавица) и: кудесней всех женщин — ликер из банан (Тиана) —

кудесник; алый крапат на блузке (Еще вы девушка) - крапчатый; поэза вм.

стихотворение - поэзия; грандиоз! ведь это ж грандиоз! (Поэза спичечного коробка) —

грандиозный; перятся серо соловьи! (Памяти К. М. Фофанова) — опериться; о,

внешний сверк (Тарновская) — сверкать.

Однако при всем своем стремлении к краткости, Северянин одной своей вещи дал

заглавие: «Поэза о солнце, в душе восходящем», а дру

* Есть «девья кожа» = немецкому Jungfernleder — пастила-тянучка.

гой «Поэза детства моего и отрочества», и говорит в одном месте о «паркоаллейных

кладбищах» (Кладбищенские поэзы, II), а в «Роднике» являются «неисчерпываемая

вода», «неотбрасываемо я приникаю» и «изнедривающаяся струя».

И переформовка уже бытующих слов встречается у Игоря помимо стремленья к

краткости. В одном случае автор, видимо, добивался большей ясности, когда глагол

зреть —зрю и в инфинитивных формах отличил от зреть - зрею, сказавши: он зрил в

шантане храм (Гюи де- Мопассан): и среди друзей я зрил Иуду (Эго-фут., Эпил.). Ср.

попадающееся в просторечии, а изредка и у писателей, стелить вм. стлать, причем

стлать-стелю и для уха вполне отличено от слать-шлю. Обыкновенно же в этих случаях

приносилась жертва (по-моему вполне допустимая) стиху и рифме: скелетом черным

перелесец пускай пугает (Октябрь) — вм. перелесок; он не нашел страны цветковой

(Дель- Аква-Тор) — вм. цветочной; идолопоклонца и беззаконца (Поэза о солнце, в

душе восходящем; второе слово повторяется в Эпилоге Эгофутуризма, 2) - вм.

идолопоклонника, беззаконника, ср. у Баратынского «староверца» вм. старовера —

рифма: сердца; на горячий моревый песок (Прогулка короля) и в одну из моревых

провинц (На летуне) — вм. приморской; богадельница (Мельница и барышня) — вм.

богаделка; лапы паучные (Кэнзели) - вм. паучьи; брачуясь («Провижу день») — вм.

брачась, значит: брачеваться-брачуюсь вм. брачиться- брачусь.

В нескольких случаях переформовка произведена просто по какому-то капризу:

цветка эдемного (Балькис и Валтасар, 2), вм. эдемского; гигантно недоразуменье (Поэза

истребления): можно было образовать «гигантско» от обыкновенного гигантский.

«Тундра клюквовая» в Тундровой пастэли д. б. намеренно отличена как поросшая

клюквой, от сваренного из клюквы клюквенного киселя.

Довольно редко, не раз, однако, не совсем кстати, Игорь допускает славянизмы, кои

здесь отметим полностью: как розы алые цветут мои ланиты (Письмо из усадьбы);

распускался душистый горошек на взлелеянной пажити клумб (Душистый горошек);

пускай пугает! страх сожну (Октябрь), т. е. сгоню, прогоню - это погрешность вм.

сжену, от- жену; журчит в фиалах вино, как зелье (Эпиталама); Валтасар... повержен

долу (Балькис и Валтасар, I); маркизы, древья улиц стриженных (Городская осень) -

здесь при русском окончании славянская огласовка корня; паутинкой златно

перевитый... лесок (Прогулка короля); злато: вознес меня аэроплан в моря

расплавленного злата (Герои- за). солнце землю баловало, сыпля злато на поля

240

(Народная) и злато галуна (Забава безумных); препон не знающий с рожденья (Эго-

фут., Пролог, II); я повсеградно оэкранен (Тж., Эпилог); «зане болезнен бег

лых взлет» (Тж.) и «зане я сам хамелеон» (Поэза возмездия); он стал тебе - девушке

— внимать (Поэза без названия); чтоб свет от люстры гнал сонм теней («Когда

ночами»); от жути взор склонился ниц (Белая улыбка, I); дабы назад вернуться нам

(Регина); на искусственном острове крутобрегого озера (Озеровая баллада);

«девственный твой лик окудрен» (Одно из двух) и «их лики из псевдоантичных»

(Предостерегающая поэза); я прихожу подъять свой взор на море (Морской набросок);

в полднях (будет) хлаже золото - солнечное (Осени предчувствие): корень здесь

церковнославянский, а смягчение — русское, «ж», а не «жд».

Еще - реже славянизмов, и тоже не очень уместны, у Игоря слова простонародные:

весенний гутор ворвался в окна (Надрубленная сирень — иное дело «гутор на полянке»

в Пляске мая, писанной под народную); грубою издевкой охлаждала страсть (Четкая

поэза), — впрочем, «издевательство» - длинно; октябрь и смерть - в законе пара, т. е.

брачная (Октябрь); журчит в фиалах вино, как зелье — как отрава (Эпиталама); чары

еще не кончили свой сказ (Демон), что, пожалуй, недурно; «опять блаженствовать

лафа!» (Эго-футуризм, Пролог, II) и «где вино вне вина, пить и грезить лафа!» (Роза в

снегу); «луна... гнала седую мгу» (Сонет: «Я полюбил ее зимою») и «кедров больше,

лиственниц, хрупи, мги и пихт!» (Тундровая пастэль); нам за вашей веселостью шалой

не угнаться (Вне); в душистом полыме своей весны (Орешек счастья) - размер допускал

и литературное «пламени»; о нашей горькой дочке (Ненужное письмо); (лунные) лучи-

пролазы (Колье рондо, 4); созданное по примеру «горемыка» - грёзомыка (Тж.) и по

примеру «чернозём» — роднозём: ах, роднозём, как заусенец, докучен, иногда кровав

(«Мою страну зовут Россией»). Прекрасное народное (малорусское) слово, впрочем

встречавшееся мне и инде, — чаровница (волшебница): чаровница-музыка (Ванда, 3) *.

Вообще у нашего поэта народности мало, даже в поэзах по замыслу народных.

Кажется, можно решительно утверждать, что ему не удалось исполнить того, что он

сулил нам в конце «Громокипящего кубка»:

Не ученик, и не учитель,

Великих друг, ничтожных брат,

Иду туда, где вдохновитель Моих исканий — говор хат.

х>-хх

* Что до слова «сударышня»: сударышни, судари, надо ль? (Мороженое из сирени),

то я не знаю, взято ли оно из народной речи или же образовано к слову «сударыня» по

близкому примеру «барыня — барышня».

Что касается внутренней стороны слова, то Игорь не чужд приему, который можно

назвать новосмыслием или новозначностью, приему едва ли заслуживающему

сочувствия. Правда, в живом языке слова нередко имеют несколько значений, причем

мы не затрудняемся, напр., тем, что перед булочной может быть деревянный забор, а в

ней усиленный забор хлеба, что можно отказать в чем-нибудь и, напротив того,

отказать что-нибудь по завещанию. Однако вновь заводить двузначность — писателям,

разумеется, не к лицу. Поэтому, скорей в оправданье, чем в обвиненье нашему автору,

предполагаю, что он иногда давал слову новое значение потому, что забыл про старое.

Рядом с обыкновенным значеньем «окрылять»: крылю привет карающей звезде