единственно»); он — первый, кто сказал, что все былое безвопросно (Крымская

трагикомедия).

С другой стороны встречаются рискованные слова и обороты, кои нисколько не

мешают понятности. Таково переносное употребление цветовых названий в

следующих примерах: пойте... о улыбке лазоревой девичьей (Berceuse) — об улыбке,

ясной, как небесная лазурь, с чем однородно: мне хочется тебя увидеть, печальную и

голубую (Элементарная соната), а также: Клавдий так лазорев (Нерон); алые шалости

(Диссона), возврат любви мгновений алых (Сонет: «Любви возврата нет»), ты долго

243

пожил ало (Дель-Аква-Тор, I) —алый, конечно, яркий*. Понятны и следующие случаи:

она, завесенясь, смахнула слезу- незабудку (Отравленные уста, 4), т. е. прояснилась

лицом и отерла слезу, еще напоминавшую о печали; где спит палач-вулкан на страже

зова (Октавы) — спит в ожидании часа губительного извержения; злак лазурит

спокойствие в нерве, не зная словесных клоак (И рыжик, и ландыш, и слива) - былинка

проясняет и успокаивает чувства, без грязной речи человеческой; сомнамбулен ликий

опал (Балтийское море) — желтоватое лицо сонно-мечтательно; проборчатый,

офраченный кар- тавец (В лимузине: лимузин — какая-то повозка); о девоженщине,

сковавшей мне уста противоплесками чарующих речей, противоблесками волнующих

очей (Кладбищ., поэзы, 1); как мне северно, как южно верить этой общей лжи! (Поэза

доверия), т. е. бросает и в жар и в холод; (море) ежецветно (Эстляндская поэза) —

бывает всякого цвета, меняет свой цвет; они возможники событий, где символом всех

прав - кастет (Поэза истребления) - люди, делающие возможными; звяк шпор и сабель

среброзлат («Провижу день») — золотые и серебряные шпоры и сабли звякают.

Не раз, однако, причуды крайне затрудняют понимание. Я никак не мог уяснить

себе следующих мест. Смеется куртизанка. Ей вторит солнце броско (Каретка

куртизанки); прошли века, дымя свои седины (Дель-Аква-Тор, 3); я их приветил: я

умею приветить все, - божи, Привет! (Эго-фут., Эпилог, 1), также: божит земля, и все на

ней божит

* Однако, когда в «Поэзоконцерте» говорится про «фиолетовый концерт», я лишь

робко гадаю, что он для поэта ало-голубой, т. е. и страстно-яркий, и небесно-

возвышенный.

(Валерию Брюсову); сонные сонмы сомнамбул весны санно манят в осеянные сны

(Сонмы весенние); лунные плены былинной волны (Тж.); примагничены к бессмертью

цветоплетью сердца углубные в медузовой алчбе (Романс III); случайных дев хотел в

мечту я осудьбить (Она и он); Душа все больше, все безгневней, все милодушнее она...

(Предчувствие поэмы) — знаю выражение «за милую душу» (в изобилии), но оно сюда

не подходит.

Очень мудрено приведшее в отчаянье Амфитеатрова двустишие;

Душа твоя, эоля,

Ажурить розофлер (Бриндизи).

Хотя и догадываюсь, что это значит «душа твоя веет зефиром из-за розовой кисеи

платья» (ср. тюли эоля качала Марчелла: «грустно, ве- сенне усни!» Эскизетка), боюсь

несколько, чтобы Игорю по случаю моего толкования не пришлось повторить слова

того мудреного немецкого фи'лософа, который должен был признаться, что только один

ученик его4понимал, и тот — превратно.

При чтении Северянина, таким образом, нередко затрудняешься значением слов, и я

совершенно серьезно примыкаю к шуточному желанью Амфитеатрова, чтобы издания

вашего поэзника были снабжены списками малоизвестных и не совсем ясных слов —

такие словарики действительно иногда прилагались к произведениям чешских

писателей в пору возрождения чешского языка и литературы, когда насочиняли немало

новых слов*.

Но приложения к поэзам грамматики можно требовать только в насмешку. В

области словомена, управления и распорядка у Игоря особенностей почти что нет, а что

есть, понимания не затрудняет.

Очень редки и вполне понятны особые формы склонений. Таковы: «матью» вм.

матерью (рифма: благодатью), в Благодатной поэзе, чему я знаю параллель у польского

поэта XVII века Веспазьяна Коховского, порифмовавшего мёцё (maria) на брёцё (bracia)

- братьей, братьями**; глазы — четырехкратно: «о, поверни на речку глазы! (я не хочу

сказать глаза) - Июневый набросок, океан струится в мозг и в глазы - В коляске

244

Экслармонды, глазы вниз - Поэза детства м. и отроч., олуненные глазы — Колье рондо,

4. Мне эта форма известна в поговор

* Замечу здесь же, что меня при настоящей работе затрудняли еще оглавленья,

расположенные не в азбучном порядке.

** У Коховского вольность эта не то оправдывается, не то усугубляется тем, что

самое слово «мать» (mac) у поляков издавна устарело, заменяясь производным matka.

ке «Свиные глазы не боятся грязи» и кажется крайне вульгарной, но не знающий

поговорки, вероятно, почувствует здесь такой же архаизм, как «домы» вм. домй:

«Благословенны ваши домы!» (начало одной вещи в сборнике Victoria Regia).

Собственно неправильно, но встречается помимо Игоря «помой» вм. помоев (Мисс

Лиль). Еще я отметил: почтенные отцы, достойные мужи (На смерть Фофанова) - князь

Вяземский, напротив того, допустил «Герои, славные мужья» вм. мужи. Укажу далее:

на лилий похожи все лебеди (Фантазия восхода), т. е. винительный падеж в форме

родного от имени неодушевленного; сгребает все без толка вм. бёз толку (Метёлка-

самомёлка); колыхает вм. колышет (Баллада), что встречается и у прежних писателей;

деепричастие «ткя» — необычное, однако вполне соответствующее введенному и в

литературу народному ткёшь, ткёт, ткём, ткёте, с «к» вм. фонетически правильного «ч».

Форма множного числа «голенищи» (Марионетка проказ) очень кстати отличает это

число от одинного, тогда как при окончании -а разница была бы только на письме; я бы

даже порекомендовал Игорю внести народное окончание -и, -ы вм. -а, нередкое у более

ранних писателей (так, у Пушкина), в одно, теперь неясное, место «Златолиры», в поэзе

«Я запою», и написать:

Я запою улыбок солнцы...

Сердец раскрытые оконцы *.

Точно так же речи не затемняют и даже яснее указывают на грамматическую роль

слова («сказуемость»), очень любимые Игорем краткие прикладки, напр.: весенний

день горяч и золот (Весенний день); запад был сиренев (Письмо из усадьбы); где волна

бирюзова («Это было у моря»); ваша тальма лазорева (Кэнзели); как» мы подземны!

как мы надзвездны! как мы бездонны! (Хабанера III); в тундре стало южно (Юг на

севере); как мраморна печаль (А если нет?); скалы пус- тынно-меловы (От Севастополя

до Ялты); их мотив был так чарующ (Неразгаданные звуки); чья дипломатия апашева

(Поэза о гуннах); грядущий день весенен, дивен, сиренен, птичен, солнчен, злат! («Во

имя зорь весны грядущей»). Единичен обратный случай: девы... брачу- ясь радые

возлечь («Провижу день»). В том же роде: так мало можно нам, а сколького нельзя!

(Кладбищенские поэзы, I).

* Толкуя по школьному, о «неправильностях», оговорю, что теперешняя

неправильность может быть будущим правилом: вспомним, что наше выражение

«коровы пришли» содержит форму мужеского рода вм. женской «пришлы», и звучало

некогда столь же дико, как доныне звучит «корова пришел».

Никто, конечно, не затруднится нередкими случаями необычного употребления

множного числа вм. одинного, большею частью при значительном количестве предмета

или повторяемости явления, напр.: я к Вам спешу на парусах своих экстазных

своеволий (Весенние рондели, I); беги автомобилей (Ананасы, Увертюра); несмотря на

зной дней (Письмо на юг - ср. жары, холода); погребальные звоны (Миньонет- ты, II);

лета... недопитых любовей (Обреченный); обласкан шелестами дюн (Поэза д. м. и

отроч.). Смущают меня «сосны, идеалы равнопра- вий» (Июльский полдень) и