Солнце так вдохновенно, река вскрылась ото льда, вскоре появятся подснежники и
перелески, зацветут фиалки и анемоны — их у нас так много на лужайках. Пользуюсь
случаем поздравить Вас с Праздниками — Вас и Асю - и поблагодарить за карточку, где
Вы все та же, как будто и не было семи лет. Жена Вас поздравляет и приветствует.
Спешу на почту: сейчас уходит.
Ваш всегда
Игорь
5 мая 1925 г.
Дорогая Августа Дмитриевна!
Приехал сюда 27 апр<еля>, вчера дал концерт, к сожал<ению>, в маленьком зале, т.
к. русских здесь уже мало и все беднота. Настроение не из приятных, ибо жизнь дорога
безумно, а денег пока очень мало. Импресарио обеднели тоже и дают гораздо меньше,
чем раньше. Завтра выяснится дальнейшее. Целую Ваши ручки, надеюсь на лучшее.
Ваш всегда
Игорь
Р. S. Привет от Костанова!
Berlin, 5. V. 1925 г.
41
22
июня 1925 г.
Дорогая Августа Дмитриевна!
На днях я вернулся из-за границы. 35 дней пробыл в Берлине, 14 - в Праге. За все
это время дал (удалось дать) 2 вечера. Оба в Берлине только. Первый вечер дал 100
нем<ецких> марок, второй... 10 м<а- рок>! Антерпренер Бран. Та самая Мэри Бран,
которая надула Липков- скую и пробовала надуть Прокофьева. Других импресарио
вовсе не нашлось. Положение ужасное. Думал заработать, но оказалось все иначе.
Пришлось брать субсидии в союзе журналистов и у Чехослов<ацкого> правительства.
Пришлось брать, чтобы кое-как прожить в Берлине и Праге, чтобы кое-как вернуться.
1-го октября еду снова - пробовать, и все уверяют, что будет все отлично. Пока же на
мели. До осени. Причины? Их много: позднее время, экзамены, разъезд на курорты,
жара. Издательства до осени книг не покупают.
Не писал Вам с дороги, - рука не поднималась, так я был расстроен и измучен. Уж
простите, дорогой друг, не сердитесь. Вы - чуткая, Вы поймете. Поэтому и долг свой я,
к крайнему огорчению, не смогу вернуть раньше зимы. Но зимою не сомневаюсь, что
удастся. Мало того - У меня к Вам мольба: поддержите до осени, посылая ежемесячно
по Ю хотя бы крон. Каких-нибудь четыре месяца. Иначе я погиб. Я сижу теперь
85
буквально без марки. Ужасно! Гонораров из газет хватает в лучшем случае на 2 недели
в месяце. При самой скромной жизни. В Берли- Не виделся почти ежедневно с
Липковской, и Лидия Яковл<евна>
предложила мне в октябре устроить совместно с нею концерты в Париже и
Бессарабии, где она постоянно живет. Мне это весьма улыбается. Часто виделся с
Юрьевской, Аксариной, Чириковым, Немировичем- Данченко, Гзовской, Гайдаровым и
др.
Все они надавали мне своих портретов, книг, всячески обласкали, помогали и
письмами, и денежно, и приемами скрашивали грустное. Морально я доволен
поездкой. И даже очень. Но материально — тихий ужас.
Приветствую вас, целую ручки.
Жена просит передать Вам сердечный поклон. Мы оба целуем Асю.
Ваш Игорь
ТоПа, 22. VI. 1925 г.
Р. Б. В довершение всех невзгод у меня появилась странная болезнь желудка.
Возможно, это язва. Докторов здесь нет и денег на них тоже. Ну, посмотрим...
Иг.
42
5 октября 1925 г. ТоНа, 5.Х
Дорогая Августа Дмитриевна!
Только теперь, когда уже алеют, лимонея, клены, когда мелкий дождь непогожей
осени льется с неба, как слиянные слезы всех обездоленных и тоскующих, в маленькой
избушке, куда мы на днях перебрались после лета, только теперь я нахожу в себе силы
и не могу бороться с неодолимым желанием написать Вам, своему другу, первому
человеку, кому вообще пишу за последние три месяца. Я много раз, не хотя никому,
Вам хотел написать и столько же раз отказывал себе в этом, боясь огорчить Вас
огорчительными сведениями о своей жизни, боясь омрачить Вас той неизбежной
мрачностью, меня окружающею, где все казалось бы предназначено для восторгов
жизни и радости ее восприятья, чья милая душе и сердцу русского природа говорит и
напоминает о родной природе, чьи благостные озера исполнены нашей грустью -
беспричинною и величавою, очищенною устремлениями нашего духа в надземное,
грезами о всеобщем братстве народов, может быть, утопическими, но зато такими
упоительными в своей - пусть тщетной! — вселенности.
Но что и как я мог писать Вам, когда ежедневно, почти ежечасно я был поглощен
все лето в мерзостные расчеты денежные, в думы об ежедневном добывании буквально
куска черного хлеба на свое пропитание и на пропитание болезненной и хрупкой жены
с ребенком. Я не мог в достаточной мере насладиться божественным днем и не менее
божественной земной ночью человеческой, данными нам на краткий срок нашего
гощения на этой очаровательной, изумительно прекрасной все-таки планете. Встать
утром, впивая его красоту до болезненности полно и остро, и не знать, как прожить
зачинающийся дивный день, что есть, чтобы мочь ощущать последовательную красоту
дневных часов и оранжевого повечерья, - ведь это так обидно до слез, так нелепо и
оскорбительно для поэта, о, дорогая моя! Тем более, что для поэта, — я подчеркиваю:
для поэта именно, а не для писателя, — так действительно немного нужно, чтобы быть
сытым, и, следов<атель- но>, безоблачным. На шведские деньги - всего одна крона на
весь день с семьею! И как страшно, когда и ее нет, и неоткуда ее взять, тем более что в
столе много рукописей для издания, в горле — голоса для эстрады, в груди —
вдохновения для творчества! И все тщетно, ибо ничего никому в это гнусное
реалистическое время не нужно. Теперь, когда современная, с позволения сказать,
цивилизация воздвигла вертикальную кроватку БЫгшш и РокБ^оИ’а, есть ли людям
86
надобность в чистой лирике и есть ли людям дело до лирических поэтов — как они
живут, могут ли они вообще жить. Положение же мое ухудшилось за последнее время
— все лето — по той причине, что ревельская газета «Последние известия», дававшая
мне прожиточный ежемесячный минимум, просто-напросто умирает от худосочия и не
в состоянии впредь давать мне даже тех грошей, на какие мы кое-как перебивались.
Другие же эмигрантские газеты дают так мало, что хватает лишь на неделю в месяце, и
это в лучшем случае. Никакими же побочными способами я заработать не могу, ибо
болен теперь окончательно: постоянные головокружения от плохого питания, ночные
изнурительные поты, хронический кашель, лихорадка и одышка после ведра - одного
ведра! - воды.
Что же, сознаемся без страха: близка, очевидно, гибель, т. к. нет ЩЩЩих доходов,
в долг же брать не у кого. И без того должен всем и каждому, больше не у кого брать.
Да, надвигается гибель. Вы прислали мне все, что могли, - я благодарю Вас, благодарю.
Конечно, если бы вы могли посылать мне ежемесячно 20-30 крон, я был бы спасен. Но
Для Вас это трудно, и я не вправе ни просить их у Вас, ни пользоваться ими. Ревельская
же местная русская колония настолько бессердечна, Хотя и весьма денежна, что зимою
еще уморила с голоду Крыжанов-
скую-Рочестер. Когда писательница умерла, у нее не было... рубашки, и для гроба
дала рубашку эстонская крестьянка. Запомните этот случай: он характерен и весьма
показателен.
Так вот, в результате я сижу в курной избушке, — часто без хлеба, на одном
картофеле, - наступают холода, дров нет, нет и кредита, и пишу Вам. Я хочу сказать раз
и навсегда: не оттого я редко пишу Вам, что мне не хочется, - мне не хочется
расстраивать Вас, не расстраивать же мне не удастся: я - поэт интимный, искренний,
мне не удастся лгать и не хочется. Я и стихов-то полгода писать не могу. Спасибо Вам
за все сердечное. Пишите иногда, - мне приятны Ваши письма. У меня же и на марку