б<ыть>, недомыслие, мгновенная усталость. Не судите калеку очень, поймите. «Мое о

Маяковском» (запоздалые записи) я систематизирую и Вам недели через две вышлю,

сделав копию, а Вам предоставлю опять-таки перечеркивать лишнее: Вам виднее. И

фамилии заменять инициалами, если надо. У меня ведь сырой материал. Книги

высылаю. Простите за невольную задержку. Если увидите Вад<има> Габ<риеловича>,

скажите ему, что я прошу его выслать мне на прочет «Стрельца». Верну, конечно.

Письмо И<осифу> В<иссарионовичу>

С<талину> у меня уже написано давно, но я все его исправляю и дополняю

существенным. Хочется, чтобы оно было очень хорошим. Спешу выслать Вам письмо и

перевод. Обнимаю Вас горячо, наш привет Н<ине> Л<еонтьевне> и Вам, дорогой,

верный друг. Жду обещанного скорого письма. Мы переехали на днях напротив, наняв

на чердаке кухню с отд<ельНой> винтовой лестн<ицей> со двора. До потолка от моего

темени ровно два вершка... Возможно, здесь теплее и суше, но печка держит тепло

только... 1 ]/2 часа! Да...

Всегда Ваш Игорь

136

Нужно ли посылать Вам переводы в прозе?

13

6

февраля 1941 г.

Ршс1е, 6.11.1941 г.

Дорогой Георгий Аркадьевич!

Я решил приналечь на работу и выслать Вам «Мое о Маяковском» поскорее, ибо

обстоятельства не терпят... Сделайте из материала, что найдете возможным. Роман

вышлю из Усть-Нарвы, а пока высылаю другие книги. Мицкевича послал 31 янв<аря>

и трепещу за участь переводов: слишком много с этим связано. В<ера> Б<орисовна> и

я совсем расхворались на своем чердаке: у нее бронхит, у меня кашель, насморк,

бессонница, и сердце таково, ведра поднять не могу: задыхаюсь буквально. Спешу

послать.

Обнимаю Вас крепко.

Наши Вам обоим приветы Сердечные.

Всегда Ваш Игорь

Р. Б. Жду обещанной весточки.

14

24

февраля 1941 г.

Усть-Нарва, 24 февраля 1941 г.

Дорогой и милый Георгий Аркадьевич, получая от Вас ответа на три заказных

письма из Ра1с1е, крайне обеспокоен Вашим молчанием и решаюсь еще раз написать

Вам, чтобы выяснить некоторые непонятности.

Буду предельно краток. Переводы из Мицкевича я послал Вам сразу же, т<о>

е<сть> 31 января. Затем 5 февр<аля> послала материалы о Маяковском (15 страничек).

Кроме того, 23 янв<аря> послал письмо с описанием Усть-Нарвы и прилож<ением>

трех строф из романа и стихотворения «К английскому пролетариату».

Как я и предполагал, Верочка, жестоко заболела: ровно 14 дней проболела в Ра1с1е,

а потом врач, видя, что в болоте ей не поправиться, настоял на перемене воздуха и

направил ее к морю еще на 10 дней. Завтра истекает срок, и мы обязаны вернуться.

Думаю об этом с отчаяньем, т<ак> к<ак> боюсь, что болото сразу же ухудшит ее

бронхит. А тут, уже на четвертый день, она почувствовала себя было совсем хорошо.

Жалованья она, увы, не получает, а лишь 50 проц<ентов> на болезнь, да и то только

тогда, когда совсем поправится, пока же мы задолжали кому только могли, и

выпутаться будет крайне трудно. О своем здоровье утешительного ничего сообщить не

сумею: колики в сердце, одышка, ночные ежедневные поты, отчаянье от безработицы и

невыясненности положения и от ужаса перед необходимостью сидеть в падейском

болоте. О, если бы я смог, пока жив, получить наконец более-менее постоянную

переводную работу из Москвы! Кстати: что можете Вы сообщить по поводу сданной

мною работы? Приемлема она или вообще никуда не годится? Но я так старался,

дорогой друг. Дней через 11 — 12 мы рассчитываем опять сюда вернуться на весенние

каникулы (дней на 12). Поэтому убедительно Вас прошу, напишите ответ в Усть-Нарву.

И вот еще один вопрос: не писали ли Вы мне на Ра1(1е после 25 янв<аря> (Ваше

последнее письмо)? То, где были подстрочники. Получили ли Вы письмо со стих<ами>

Верочки? Мне так стыдно отнимать у Вас деловое время, но, уверяю Вас, общее мое

состояние (и моральное, и матер<иальное>) да послужит мне прощением. Я серьезно

болен, Георгий Аркадьевич, и ежеминутно болею думою за свою подругу. Простите, не

осудите, напишите. Наши самые искр<енние> приветы Нине Леонтьевне и Вам. Мы

уже устали звать Вас обоих к себе.

Обнимаю Вас крепко.

Ваш всегда и всегда с Вами Игорь

137

15

7

марта 1941 г.

Ра1(1е, 7.III.41 г.

Дорогой и милый Георгий Аркадьевич! с большим трудом (в разл<ичных>

отнош<ениях>) «составились» мы сюда 2 марта к вечеру. Дорога невообразима: три

пересадки, сквозня

ки, переп<олненные> вагоны, стояние на холодн<ых> площадках. Всего на дорогу

уходит более восьми часов! А расстояние пустяковое. 4 дня после этого лежал пластом,

ночью приходилось менять по 3- 4 рубашки: хоть выжми. Сердце — сплошная рана.

Кашель, вызывающий рвоту. Куда я годен? На слом!.. Первое, что здесь выяснилось: на

весенние каникулы отпустят лишь 20-22.Ш. Следов<ательно>, до 20-го пишите сюда.

Вы, напрасно, дорогой, пишете в двух экз<емпля- рах>: письма ведь немедленно

пересылаются на другой же день — из Ра\<1е в Усть-Нарву и наоборот. Мы всегда

подаем письм<енное> заявление. Спасибо сердечное за письмо: Вы столько хлопочете,

столько участия во мне принимаете. Не всякий родной так поступил бы. Вообще я

недолюбливаю «родных»: самые чуждые, самые чужие. Убеждался неоднократно. К

счастью, я давно избавлен от этого элемента. Но вот Верочка... Кстати: она, бедненькая,

призналась мне, что в полном отчаяньи, под минутой, написала Вам о наших горестях.

Сначала я пожурил ее, а потом понял и оправдал. И Вы оправдайте ее срыв, дорогой

друг мой: воистину тяжко ей приходится, — больные невыносимы иногда. Ничего-то

скрыть от меня не может: чистая и честная. Ходит опять безропотно в школу, вдыхая

болотные испарения. Директор советует сделать последний опыт: до 20.Ш походить, а

если хуже станет, подать в отставку: и ее жалеет, да и больные педагоги только помеха.

Посмотрим. Обидно, конечно, перед летом, но ни у кого из нас нет уверенности, что

В<ера> Б<орисовна> в состоянии вынести Ра\де до 20 мая. Предвешние же месяцы

здесь опасны для легочных, — это и сам директор говорит, да и врач обмолвился. У

меня же еще появилась невралгия левой щеки, так что две ночи и спать не мог. Да и

мигрени часты и жестоки. Как видите, все прелести. Хочу все же, чтобы Ваши две

работы увенчались успехом и чтобы Вы и Н<ина> Л<еонтьевна> к нам приехали:

сколько вопросов, сколько рассказов! Думаю, все болезни сразу от меня отскочат, лишь

Вас, дорогого своего, увижу. Ведь в Вас кусочек моей юности, когда я был в периоде

завоевателя, когда я весел был, был здоров и когда мне все удавалось. С нежностью

вспоминаю иногда Гатчину, когда Вы сидели в моем вишневом кабинетике, пуская

голубые кольца, такой внешне спокойный, уравновешенный, мудрый, кипящий

внутренне. Я тогда уже знал, что Вам большой и прямой путь предназначен. А помните

зайца моего? А лилию в красной узкой вазе? Стоп. Довольно. Не надо больше.

Безнаказанно молодость не вспоминают: колики в сердце, поток слез, рука тянется к

папиросе. Удивляетесь: па-пи-ро-са? Конечно же, запрещено, но как я могу без табака и

без «крепчайшего» (по А. Белому) чаю? Кстати: читали ли Вы его «Первое свидание»?

Местами гениально. Вообще же терпеть его не могу.

Теперь несколько слов деловых. Скучно, но нужно. Пришлите нам, пожал<уйста>,

№ 3 «Красной нови»: здесь нигде ее нет, и никто про нее не слышал. (Я имею в виду