эс<тонского> поэта — самого модного — из

Юрьева. Но она в последнем градусе чахотки, эта обреченная, чуткая, изумительно

красивая женщина. «Я приеду, если жизнь моя не облетит вместе с лепестками

яблони», как недавно писала она мне. Фелисса Мих<айловна> шлет Вам искренний

привет. Нежно целую ручки Ваши, ярко вижу Харьков.

Игорь

3

17 сентября 1931 г.

Тойа, 17.IX.1931 г.

Светлая София Ивановна!

Пишу Вам в день Вашего Ангела - приветствую Вас! Ваше письмо я получил на

днях. Благодарю за хлопоты и советы. Пока не получил письма из Парижа и Берлина,

подожду писать в «Баян». Относительно Югославии имею уже два предложения: из

Белграда и Любляны (по два вечера). Если Париж отпадает, поедем на Варшаву —

Вену — Любляну, и значит, в эту осень с вами не удастся повидаться, что для меня

крайне досадно. Ваши карточки я своевременно получил, — неужели же я забыл

поблагодарить Вас тогда же? Простите мою рассеянность, пожалуйста. Одна из этих

фотографий живо напомнила мне Вас в харьковский период — догадайтесь, какая?.. То,

что и Вы, и А<лександр> Г<ригорьевич> лишаетесь в ближайшее время работы,

положительно страшно в наше время, но я твердо знаю, что вам обоим удастся что-

нибудь найти, - я так чувствую. Надо только верить в светлое, и оно будет непременно:

беда властна исключительно при сомнениях. Сама жизнь в наших руках: «Жизнь в

нашей власти»... «Смерть - малодушие твое»... Мы с женою хотели бы, чтобы Игорь

приехал на будущее лето к нам. Нам хотелось бы лично с ним познакомиться,

посмотреть его, познать. Этот приезд не был бы ни в каком отношении лишним,

ненужным. Но только, как знать, что будет с нами и со всей Европой через год? Эта

безработица, эти крахи, эти взрывы поездов — симптомы угрозные. «Коммунизму» и

«капитализму» — этим двум понятиям, этим двум мироощущениям - никогда не

ужиться вместе. Их столкновение - ужасающе-страшное — в конце концов совершенно

неизбежно, и у меня нет ни малейшей уверенности в победе капитала. Собственно

говоря, жестоки и бессердечны обе системы, и я не приверженец ни одной из них.

Остается надеяться лишь на то обстоятельство, что коммунизм в Европе выразится в

более культурной и терпимой форме, нежели там, на востоке... Но сперва будет и в

Европе отталкивающе, это

ясно, и пережить это время не так-то просто и легко. Сколько будет невинных

жертв, недоразумений всяческих и недоумений. Я — индивидуалист, и для меня тем

отчаяннее все это. Затем я никогда не примирюсь с отрицанием религии, с ее

преследованиями и гонениями. Но, не скрою, много правды и у «коллектива». Как все

это сочетать, сгар- монировать — вот вопрос.

158

Разрушение храма Христа Спасителя производит на меня отвратительное

впечатление. Я все время жду чуда, которое потрясло бы русский народ, заставило бы

его очнуться. Но священники, в своей массе, сделали, кажется, в свое время все, от себя

зависящее, чтобы поколебать народную веру. . И вот теперь результаты. Все это так

тоскливо и безнадежно, что даже говорить подробно об этом не хочется...

Вчера от нас уехал последний гость - молодой поэт из Варшавы. Он пробыл у нас

неделю и совершенно очаровался здешней природой. Славный мальчуган, но круглая

бездарность. Как и большинство русской поэтической молодежи, впрочем. Все эти

«Числа», «Соврем<ен- ные> записки» - сплошное убожество в смысле поэзии. А какой

апломб! Какая наглость! Какая беззастенчивость! Иногда меня эти «поэты»

положительно возмущают. И как непоправимо они бездарны!.. На днях я получил из

Белграда от Палаты Академии наук целый ворох книг - все издания «Русской

библиотеки». Сюда вошли и Куприн, и Шмелев, и Бунин, и Мережковский, и Гиппиус,

и Лазаревский, и Зайцев, и др<угие>, и др<угие>. Я очень тронут этой любезностью.

Теперь мы на много недель обеспечены чтением. Только когда же читать, если уедем?

Впрочем, несколько книг я уже успел прочесть, так, напр<имер>, «Синюю книгу»

Гиппиус (дневник дней революции). Нахожу ее взгляд совершенно правильным.

Всецело к ней присоединяюсь. Вы читали? Прочтите непременно. А какая тонкая и

прелестная книга Тэффи — «Книга июнь». Это бесспорно лучшая из ее книг. В ней

столько своеобразной, глубокой и верной лирики. Да и стихи Тэффи иногда

очаровательны: недаром она сестра своей Сестры — Мирры Лохвицкой. У нас стало

уже заметно холоднее, желтеют слегка деревья, воздух прозрачнее с каждым днем, на

море часто штормы. Я так люблю северную осень и так рад, что начало ее еще застану

на севере. Непонятно Вам все это, к сожалению. Вот и стихи мои в «Числах» Вам не

нравятся, а, между тем, это одни из лучших моих стихов последнего времени. А мне

кажется, непонимание Вами природы, неуменье проникнуться ею у Вас происходит от

того, что Вы бывали в ней не в той среде, в какой было бы нужно. Не может быть,

чтобы в Вас не жило к ней предрасположения. Это дремлет в каждом человеке. Нужно

уметь только прробудить. А для этого необходима соответствующая обстановка,

чувствования, — мало ли еще что.

Целую ручки Ваши, любящие перелистывать иногда томики стихов, нежно думаю о

Вас, от всего сердца поэта желаю Вам радости и блага, почти болезненно хочу порой

видеть Вас - существующую и мечтанную, угадываемую, но и «городскую», т. е. такую,

какая Вы сейчас, со всеми Вашими срывами, болезненными изломами, как Вы сами

говорите, столь близкими мне, «здоровому».

Ваш Игорь

Р. Б. Искренний привет от Фелиссы Михайл<овны>.

4

июль 1932 г.

ТоПа

Дорогая София Ивановна,

вот уже и опять половина лета прожита, вот уже и опять дни стали короче, а ночи

длиннее и темнее. Отцвели яблони, сирень и сливы. В полях скрипят коростели.

Соловьи еще правда слышны, но пенье их не так уж нетерпеливо-страстно. Пропала

нежная зеленизна зелени. Вскоре сенокос, грибы и ягоды вскоре, а там уж и яблоки

созреют — осенью сразу дохнет. И снова осень, и снова зима, а с ними и еще год к

нашим кратким человеческим летам прибавится, и значит, еще на год поубавятся эти

самые краткие лета...

А сколько не выполнено! а сколько не видано, не испытано! Кто осудит нас за нашу

грусть человеческую, за нашу бесссильную, жалкую такую жалобу, за нашу любовь к

159

этой прекрасной людьми, — о, лишь людьми! — оскверняемой земле?!

И, может быть, нам никогда не дано больше на этой Земле увидеться, хотя

расстояние между нами исчисляется всего четырьмя днями нашей жизни. Как все это

странно, право, как никогда нельзя ко всему этому - непривычному, непривыкаемому

— привыкнуть. А между тем...

Я за память Вас благодарю: это положительно трогательно в наше время: кто кого

помнит? кто кого поздравляет? Я благодарю Вас, София Ивановна. Не позабудьте свой

новый адрес сообщить, а то опять прервется наша печальная, но очень хорошая, добрая

переписка, прервется, как встречи наши, лет на... 16! Как страшно: 16! Нет, я никогда к

этому не привыкну. Сердце щемит ужас, чувствуете ли Вы это, понимаете ли то тайное,

что я хочу сказать и вот не умею найти подходящих слов и оттенков? Мучительная

жуть, но есть в ее безнадежности что-то парующее. Не выразить этого.

Вам не понравилось то мое письмо? Тон не «тот»? Возможно, да: все от настроенья.

Так все это изменчиво. Одно лишь неизменно — мое к Вам влечение. Тяга. Сочувствие.

Сожаление, что Вы не здесь. Досада, что не могу ничем облегчить Вашей

безвыходности. Кроме слов, кроме чувств. Надвигается нечто и на нас. Сбережений от

последней поездки хватит на июль и на август. Ровно до 1-го сент<ября>, ибо