дни и уеду без оглядки: надо жизнь свою спасать! В<ера> Б<ори- совна> совсем-

совсем обреченная в этом аду. Все неможется ей, вечно омрачена и сердита. А тетки

только и ждут, когда я не выдержу и сбегу. Возлагают на это большие надежды. Я это

замечаю. <...> От Рериха жду письмо только в конце апреля. <...> Линда - между нами -

не в силах больше здесь жить и после Пасхи вернется домой до осени. Вакха она

устроила уже у знакомых. Ему будет хорошо. Он очень мил и симпатичен, всегда

радуется мне искренне. Я к ним часто хожу. Благословляю и крепко целую. Хочу

починить коричневые сапоги (набойки), домашние туфли и удочку. И тогда приеду. Я

чувствую себя, как в темнице. Безумные головные боли, сердце и все другое.

Приветствую Л. Ю., Ольгу, Элли.

Крепко целую и люблю.

Игорь.-

14

14

сентября 1938 г. БаагкШа, 14.IX.1938 г.

Попасть в Тойлу не так-то просто, дорогая Фишенька: все время, с Редкими

перерывами, хвораю, а когда лучше бывает, денег нет хрони- Чески, а поездка-то

обойдется в 2.90. Легко сказать, когда и гривенни-

ка часто нет. Долги отдал, но растут новые, и чем их платить будем — никто не

осведомлен, ибо пока получек не предвидится. Уж не тетки ли заплатят при своей

оголтелой скаредности?! Эти сволочи гроша не посылают, и только и знают, что

требуют В<еру> Б<орисовну> с девочкой в город. Причина? Сделать мне пакость и

оставить меня одного в деревне — больного и безнадежного. А между тем мне

необходимы некоторые вещи, как, например, новый костюм и драповое пальто:

замерзаю по вечерам. 17-го, в субботу, [имя неразборчиво] едет из Та1- Нпп’а на Устье

за женой в автомобиле. Я просил его заехать к тебе, будь добра дать ему чемодан с

необходимыми вещами и синее одеяло, а я ведь в Саркуле зимовать буду: не к мегерам

же мне ехать! Я очень видеть тебя хочу, но сил у меня нет прийти пешком. <...> Крепко

целую и благословляю.

Любящий тебя всегда

Игорь.-

Все заграничные знакомые - сволочи! Не вздумай покидать опрометчиво Тойлу и

ехать на заработки: повторяю, все не так ужасно, и я все устрою. Но я болен, и у меня

нет пока денег на дорогу. Достану и устрою. Мировые события кошмарны, и в них

центр наших бедствий! Господь поможет нам.

26

января 1937 г.

Светлый Собрат!

Сама святая интуиция диктует мне это письмо. Я искристо помню Вас: Вы ведь из

169

тех отмеченных немногих, общение с которыми обливает сердце неугасимой радостью.

Я приветствую Ваше увенчание, ясно смотрю в Ваши глаза, крепко жму руку. Я -

космополит, но это не мешает мне любить и чувствовать Польшу. Целый ряд моих

стихов — тому доказательство. На всю Прибалтику я единственный, в сущности, из

поэтов, пишущих по-русски. Но русская Прибалтика не нуждается ни в поэзии, ни в

поэтах. Как, впрочем, - к прискорбию, я должен это признать, — и вся русская

эмиграция. Теперь она готовится к юбилею мертвого, но бессмертного Пушкина. Это

было бы похвально, если это было сознательно. Я заявляю: она гордится им

безотчетно, не гордясь отечественной поэзией, ибо, если поэзия была бы понятна ей и

ценима ею, я, наизаметнейший из русских поэтов современности, не погибал бы

медленной голодной смертью.

Русская эмиграция одной рукой воскрешает Пушкина, другою же умерщвляет меня,

Игоря-Северянина.

Маленькая Эстония, к гражданам которой я имею честь принадлежать уже 19 лет,

ценя мои переводы ее поэтов, оказала мне больше заботливости, чем я имел основания

рассчитывать. Но на Земле все в пределах срока, и мне невыносимо трудно. Я больше

не могу вынести ослепляющих страданий моей семьи и моих собственных. Я

поднимаю сигнал бедствия в надежде, что родственная моему Духу Польша окажет

помощь мне, запоздалому лирику, утопающему в человеческой бездарной

бесчеловечности. Покойный Брюсов сказал Поэту:

Да будет твоя добродетель —

Готовность взойти на костер!

Я исполнил его благой совет: я уже догораю, долгое время опаляемый его

мучительными языками. Спасите! Точнее, затушив костер, дайте отход

безболезненный.

Верящий в Вас и Вашу Родину.

Р. S.

Предоставляю Вам все полномочия на перевод и помещение в печати польской

этого моего письма.

Tallinn.

26.III.1937 г.

В.А. Рождественскому

1

12 июня 1941 г.

Уважаемый товарищ Рождественский!

Мне очень приятно было получить письмо от Вас, т. к. я Вас давно знаю и ценю

многие Ваши стихи. К сожалению, они попадались мне в разрозненном виде, т. е. в

журналах и антологиях. Если у Вас имеется какая-нибудь свободная книга, пришлите

ее, пожалуйста, мне, чем доставите большое удовольствие.

Что касается «Чайковского», Вам, конечно, виднее, т. к., откровенно говоря, я, живя

в глуши в Эстонии, очень отстал за последние годы от Нового сияния.

Поправки, внесенные в «Красную страну», нахожу и для себя вполне приемлемыми

и благодарю за бережное и чуткое отношение к русскому языку.

<ДАЛЕЕ РУКОЙ И. СЕВЕРЯНИНА>

Жму Вашу руку, сообщите Ваше отчество, пожалуйста.

Благодарю за перевод денег.

С искренним приветом

Игорь-Северянин

Усть-Нарова 12 июня 1941 г.

2

170

20

июля 1941 г. 20-07-41

Светлый Всеволод Александрович!

Вы, вероятно, осуждаете меня за неучтивое молчание и удивляетесь емУ- Но,

получив Ваше чудное, Ваше правдивое и глубинное письмо, я

буквально в те же дни жестоко разболелся, и болезнь сердца заставила меня лежать

почти без движения бессчетное количество дней. Теперь несколько дней я вновь

двигаюсь, но писать самому мне трудно, поэтому я диктую Вере Борисовне. На Ваше

письмо я отвечу лично, а пока что способствуйте нашему выезду отсюда. Конечно

через Ленинград. Мое здоровье таково, что в общих условиях оно не выдержит.

Длительное вертикальное положение для меня тягостно: в сердце вонзаются иглы. Я

мог бы ехать только полулежа в машине. Но где здесь ее взять? Здесь и моего-то имени,

видимо, не слышали!!! Может быть, Вы сумели бы прислать машину. Тогда прямо

приехали бы к Вам. Я так рад повидать Вас, познакомиться!!! А вечерком поехали бы в

Москву и дальше. М<ожет> б<ыть>, попросите у тов. Жданова: он, я слышал,

отзывчивый и сердечный человек...

Деньги давно кончились, достать, даже занять, — здесь негде. Продаем вещи за

гроши, а в Москве и в Ашхабаде у меня есть получить более двух тысяч за сданную

работу. Сюда денег теперь не переводят.

Верю в Вас почему-то, Всеволод Александрович, и знаю, что, если Вы захотите, -

Вы поможете выбраться отсюда. Повторяю, в общих условиях мое сердце не выдержит,

и живым я не доберусь... Пешком ходить я совсем не могу, и нести еще необходимый

багаж!...

Крепко и ласково жму Вашу руку.

Жду ответа: ответьте, пожалуйста, немедленно.

Спасибо за Вашу милую книжечку: сколько слов при встрече!!

Я послал свою «Адриатику».

Игорь Северянин <собственноручно>

Мой адрес: Усть-Нарова, ул. Раху, 20 [Мирная]

<НИЖЕ АДРЕС ПО-ЭСТОНСКИ И ФАМИЛИЯ>

Р. Б. Семья моя состоит из жены и девочки 9 лет. Фамилия жены и маленькой —

Коренди. Фамилия Коренди — эстонизирована (Коренева).

III

КРИТИКА

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

--- едко приходится видеть, чтобы на долю поэта выпадало такое