ит. д.

Следующая за этим фатальным «квадратом» пьеса еще вразумительнее названа: «В

предгрозье». Вы вспоминаете при этом предисловие Сологуба о «грозе в начале мая».

216

Вот настоящее название для всей книги! Молодой поэт, несомненно, владеет даром

поющей речи — но это поет скучающая в «предгрозье» душа, и потому она поет не

просто, — а с хитростями и фокусами — от скуки душной. В поэзии его не слышны

раскаты грома - даже отдаленные, и книга его - не громокипящий кубок, уроненный с

неба. Когда пронесется гроза, упадет и ее кубок — поэзия великой веры и счастья!

А пока остается - от скуки, не зная куда девать себя, отдавать «наглые приказания»

шоферам и слагать демонические приветствия «ага- сферам морей»:

Вижу, капитан «Скитальца-Моряка»,

Вечный странник,

Вижу, как твоя направлена рука На «Titanic»...

Верю, капитан «голландца-летуна».

Враг боязни.

Верю, для тебя — пустить корабль до дна —

Страстный праздник...

Руку, капитан, товарищ по судьбе,

Мой дружище!

«Что делать, Фауст! Таков вам положен предел. Вся тварь разумная скучает... Зевай

и ты!...» - «Все утопить!».

Так переживается наше предгрозье.

Владимир Гиппиус

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ЖАЛЬ

«Русское слово» любезно прислало мне две книжки стихов поэта, пишущего под

псевдонимом Игоря Северянина, с предложением высказаться об этом новом и,

кажется, весьма многошумном явлении российского Парнаса.

К сожалению, просмотрев присланные книжки, вижу, что я в состоянии судить в

полной мере лишь о весьма незначительной части их содержания, а более или менее - о

части хотя обширнейшей сравнительно с первою, но все же слишком малой в общей

сумме страниц... О громадном же большинстве произведений г. Игоря Северянина

признаю себя совсем не способным судить, — по той простой причине, что не знаком с

языком, на котором они написаны. Словаря и грамматики языка этого

книгоиздательство, выпускающее сборники стихов г. Игоря Северянина, к сожалению,

не догадалось приложить к изящным своим томикам. Это - большая ошибка. Когда

Гоголь обнародовал «Вечера на хуторе близ Диканьки», он, имея в виду удобство

читателей, приложил к книжке словарь встречающихся в ней малороссийских речений.

Между тем малороссийское наречие гораздо ближе к русскому языку, чем то, на

котором по большей части пишет г. Игорь Северянин, иногда предаваясь этому

загадочному диалекту целиком, иногда делясь между ним и русскою речью.

О непонятной мне части я ограничусь лишь замечанием, что, судя по смешению в

языке ее латинских корней с славянскими суффиксами и флексиями, язык этот близок к

румынскому. Приблизительно таким наречием изъясняются музыканты румынских

оркестров после того, как проиграют сезона два-три в русских ресторанах и

увеселительных садах. Филологическая догадка моя о румынском происхождении

языка г. Игоря Северянина находит себе подтверждение в довольно час

том упоминании поэтом о румынской нации, и именно в ресторанной ее

разновидности. Например:

То клубникой, то бананом Пахнет кремовый жасмин,

Пышно-приторным дурманом Воссоздав оркестр румын.

И через две страницы опять:

А иголки Шартреза? а шампанского кегли?

А стеклярус на окнах? а цветы? а румыны?*

217

Мне тем более прискорбно не понимать г. Игоря Северянина в значительнейшей

доле его творчества, что в той доле, которая мне совершенно понятна, его поэзия мне

очень нравится. Это ли, например, не прелесть?

Быть может, оттого, что ты не молода,

Но как-то трогательно больно моложава,

Быть может, оттого я так хочу всегда С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,

Раскроешь широко влекущие глаза,

И бледное лицо подставишь под лобзанья,

Я чувствую, что ты — вся нега, вся гроза,

Вся молодость, вся страсть; и чувства без названья

* Впрочем, кроме языка румынского, г. Игорь Северянин прибегает иногда к

помощи и других наречий. Так, например, в «Увертюре» к отделу «Колье принцессы»:

Колье принцессы - аккорды лиры,

Венки созвездий и ленты лье,

А мы, эстеты, мы - ювелиры.

Мы ювелиры таких колье.

Ясно, что «лье», во втором стихе — третье лицо единственного числа настоящего

времени от глагола «лить», спрягаемого на малороссийском наречии... Смысл стихов

таков: «Колье принцессы лье аккорды лиры, венки созвездий и ленты»... Правда, один

недоброжелатель г. Игоря Северянина уверял меня, будто «лье» здесь — французскому

lieu, но сие невероятно уже потому, что lieu произносится по-русски «льё». И тогда, —

для того, чтобы стихи сохранили созвучие, — пришлось бы читать на конце четвертого

стиха не «колье», а «кольё», что составляет большую разницу. «Колье принцессы», —

это давай Бог каждому, но «кольё принцессы», — это уж из тургеневского Пигасова...

Сжимают сердце мне пленительной тоской,

И потерять тебя боязнь моя безмерна...

И ты, меня поняв, в тревоге головой Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно, —

И вот другая ты: вся - осень, вся - покой...

{Громокипящий кубок. В огаровании)

Или:

В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,

У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, - Я возьму птицу бедную и в

платочек укутаю»...

И отец призадумался, потрясенный минутою,

И простил все грядущие и капризы и шалости Милой маленькой дочери,

зарыдавшей от жалости.

(За исключением двух слов, пригнанных для рифмы: «Потрясенный минутою»,

которые расхолаживают впечатление своею газетною прозаичностью).

Таких вещиц в двух книжках г. Игоря Северянина - «Громокипящий кубок» и

«Златолира» (что по-русски должно обозначать, вероятно, «Золотую лиру»), наберется

более дюжины: «Все по-старому», «Виктория Регия», «Газелла», «Эхо», «Обе вы мне

жены», «Nocturne», «Только миг», «Солнце землю целовало», «Прелюдия» («Лунные

тени»), «Звезды», «Ничего не говоря», «А если нет», «Град»... Все это чрезвычайно, как

говорится, «мило»: певуче, молодо, свежо, искренно, часто страстно. Подкупает

простотою и нежностью, показывает в авторе способность к изяществу стиха и рифмы,

большую гибкость, яркую звучность... Правда, все без исключения стихи эти

безусловно подражательны и «навеяны», причем в выборе образцов г. Игорь Северянин

переливается на тысячи ладов, от Лермонтова до Бальмонта, но в молодом поэте не

такой уж это большой грех. Юный Лермонтов подражал Байрону, почему же юному г.

Игорю Северянину не подражать Лермонтову? Люди скромные находят даже, что

218

хорошая копия лучше плохого оригинала... И нельзя не сознаться, что правило это как

нельзя более оправдывается г. Игорем Северянином*. Покуда он весь - талантливый

перепев слышанного-читанного. В области перепева он не только силен, но даже

прямо-таки поражает растяжимостью своей способности применяться к чужим

мелодиям, часто до полного с ними слияния. Способность эту он начинает проявлять

уже с заглавия первой своей книжки «Громокипящий кубок», которое взял взаймы у

Тютчева, и

* вариант псевдонима ( Ред.).

продолжает до последней страницы второй... il prend son bien oы il le trouve, - и при

этом, надо отдать ему справедливость, добродушно невзыскателен к источникам. Так,

например, первая же страница первой книжки поет и воркует читателю:

Тебе одной все пылкие желанья,

Души моей и счастье и покой,

Все радости, восторги, упованья Тебе одной...

Ах, нет, виноват: это как раз не г. Игоря Северянина сочинение. У него не совсем

так:

Очам твоей души - молитвы и печали,

Моя болезнь, мой страх, плач совести моей,

И все, что здесь в конце, и все, что здесь в начале,—