Очам души твоей...
Не правда ли, мило? Читая, искренно сожалел я, что умерли Я. Пригожий и Саша
Давыдов... Какую бы первый музыку написал к этим стишкам, а второй как бы
исполнил ее, «со слезою», под гитару!.. И сколько чувствительных барышень потом
трогательно звенело бы ее фальшивыми голосенками в домиках, где на окнах цветут
герани, а к потолкам привешены клеточки с канарейками...
Любимыми образцами г. Игоря Северянина, коим он подражает уже совершенно
сознательно и убежденно и о том многократно заявляет, остаются Фофанов и Мирра
Лохвицкая. Должен признаться, что здесь я вполне разделяю вкус г. Игоря Северянина,
особенно, что касается Мирры Лохвицкой - поэтессы, иногда возвышавшейся (в
лирике) почти до гениальности... Фофанова я меньше знаю. Г. Игорь Северянин
посвятил ему много стихов, из которых многие хороши, и если не всегда складны, то
подкупают искренностью. Что касается Лохвицкой, г. Игорь Северянин так прямо и
восклицает:
- Я и Мирра!
Соединение это кажется мне немножко слишком храбрым и преждевременным. Со
своим «мирропомазанием» г. Игорю Северянину надо еще погодить, да и погодить:
таких наград не берут авансом. Мирра Лохвицкая, велика ли она, мала ли, но вся была,
прежде всего, именно сплошь оригинальна и задушевно, пламенно смела. Хотя жизнь
ее была короткая, она успела сказать несколько своих слов и внесла ими в копилку
русской литературы несколько своих мыслей. Ими потом, вот уже целое десятилетие,
пробавляются разные господа-поэты, от них же первый и, к чести его, наиболее
откровенный — г. Игорь Северянин. В этом категорическая разница Мирры Лохвицкой
с г. Игорем Северянином, талантливым подражателем, у которого именно как раз
своих-то слов еще и нет. На 126-131 страницах стихов ему не удалось ни однажды
выразить мысли, создать образ, вызвать к жизни форму, которых не знали бы прежние
поэты и не прибегали бы к ним с гораздо большим искусством и удачею. Поэтому,
когда г. Игорь Северянин связывает себя в чету с «Миррой», это производит
впечатление такой же неудачной претензии, как если бы... ну, хоть Подолин- ский, что
ли, сказал:
- Я и Пушкин.
219
Или милейший человек, покойник Лиодор Иванович Пальмин:
- Я и Гейне.
Конечно, в измененных пропорциях, потому что Мирра Лохвицкая - не Пушкин и
не Гейне... Но она все же их породы, а порода г. Игоря Северянина еще совершенно не
определилась. Мирра Лохвицкая - уже явление демоническое, а г. Игорь Северянин —
еще явление обывательское. И в очень большой степени. Говорю, конечно, о породе
поэтической, потому что дворянскую свою родословную г. Игорь Северянин нам
сообщает с предупредительностью... именно истинного обывателя в фуражке, с
красным околышем:
Известно ль тем, кто вместо нарда,
Кадит мне гарный дым бревна,
Что в жилах северного барда Струится кровь Карамзина?
И вовсе жребий мой не горек!..
Я верю, доблестный мой дед,
Что я — в поэзии историк,
А ты — в истории поэт!
Увы! Демон подражательности, владеющий г. Игорем Северянином, лишил его
оригинальности даже в родословной. Ибо кому же неизвестно, что на святой Руси уже
полвека лиет (или, если г. Игорю Северянину больше нравится, лье) чернила другой
знаменитый писатель, который, можно сказать, уши прожужжал своему отечеству вот
этим же самым хвастовством, что он — «внук Карамзина»... И писатель этот — князь
Владимир Петрович Мещерский!.. Tanto nomini nullum par elogi- um. Н-да... Внукам-то
хорошо хвастать, а вот каково деду!
Продолжая обозрение тяготеющего над г. Игорем подражательного фатума, нахожу
в «Златолире» его, так сказать, гражданскую исповедь:
Я славлю восторженно Христа и Антихриста,
Голубку и ястреба, рейхстаг и Бастилию,
Кокотку и схимника, порывность и сон...
Охват поэтической компетенции бесспорно широкий, однако опять-таки не
побивший былых рекордов. Уже пятьдесят четыре года назад Русь ознакомилась с
великим поэтом, носившим скромное имя Якова Хама, который
На все отозвался, — ни слабо, ни резко, —
Воспел Гарибальди, воспел и Франческо... *
Предупрежденный в «направлении» Яковом Хамом, в этической проповеди г. Игорь
Северянин является открывать Америку после «Санина» и, по крайней мере, тысяч
десяти «русских ницшеанцев», включая в число последних и г. Анатолия Каменского,
рекорд которого г. Игорь Северянин тщетно пытается побить в своей «Катастрофе»...
Далеко кулику до Петрова дня! То, для чего поэту понадобилось железнодорожное
крушение с остановкою в 18 часов, герои г. Каменского обрабатывали в пять минут, на
ходу поезда!
Г. Игорь Северянин не чужд горестного сознания насмешек преследующего его
рока и борется с своим злым демоном на всех, так сказать, платформах поэтического
творчества. Не имея оригинальных идей, он пытается взять реванш, по крайней мере,
на оригинальной форме, вертя оную сяк и так. Этими полезными техническими
упражнениями он, действительно, развил в себе ловкость, которую, если бы дело шло
не о поэте, можно было бы определить акробатическою. Так, на странице 45
«Златолиры» он обрушивает на читателя замечательный фокус в виде редкостно-
богатого подбора однозвучной мужской рифмы:
ДУРАК
Жил да был в селе «Гуляйном» дьяк-дурак,
220
Глоткой - прямо первый сорт, башкою - брак.
Раз объелся пирогами, — да в барак,
А поправился, купил потертый фрак,
Да с Феклушею вступить желает в брак.
Али ты, дурак, своей свободе враг?
А зачем, дурак, ночной бывает мрак?
А зачем, дурак, у леса есть овраг?
<Х~Х -ХХХЧЧ'ХЧ-ХЧ-
* Яков Хам имел некоторое сходство с г. Игорем Северянином и в том отношении,
что, подобно тому, как г. Игорь Северянин творит стихи свои на румынском наречии и
потом уже посильно переводит их на русское, так и Яков Хам изливал свои
вдохновения на австрийском языке (румынском, даже пограничном), а переводил их
для россиян Н. А. Добролюбов.
Али съест тебя, дурак в овраге рак?
Вот-то дурень, дуралей-то! Вот дурак!
Не стихарь тебе носить бы, а чепрак!
Ну, не все ль равно, что свекла, что бурак!
Коли трус, так не задумывал бы врак,
А молился бы угодникам у рак,
Да поигрывал с помещиком в трик-трак,
Попивая вместе ром или арак!
Однако, к сожалению, и замысловатая жонглировка «раком» и «дураком»
изобретена не г. Игорем Северянином. Бертольдом Шварцем этого пороха был В. П.
Буренин, слишком тридцать лет назад превесе- ло рассказавший публике ужасную
«Ирландскую балладу»:
Проснулся в полночь Мак д’Уррак,
Проснулся бледен и смущен,
Ему во сне приснился рак:
Что значит этот страшный сон?
Привстал на ложе Мак д’Уррак,
Дрожит он, дыбом волоса;
Кругом его лишь ночи мрак,
С ним рядом спит Эдифь-краса.
«Эдифь! - воскликнул Мак д’Уррак,
Склонясь к супруге молодой. —
Вставай! Вставай! Мне снился рак,
Мне снился рак во тьме ночной!..»
На миг Эдифь открыла зрак,
И молвит, вняв речам его:
«И сон твой глуп, и ты дурак», —
И все... и больше ничего!
И в тьме ночной Мак д’Уррак,
Эдифи внявши злой упрек,
Поправил свой ночной колпак
И вновь до утра спать залег.
Притом... перечитав сейчас балладу г. Игоря Северянина о дьяке Дураке и раке, я с
удивлением заметил, что, покуда я ее переписывал, °на удлинилась на шесть стихов,
которых нет в книге... Откуда взялся этот прирост? Очевидно, это — машинальный
результат бессознательного творчества, пробужденного даже во мне, который менее
всего поэт, легкостью и бойкостью рифм г. Игоря Северянина... Подумайте, нто же на